Свидание с умыслом

Глава вторая

Мы договорились, что в субботу Том займется моей гостиной. Ни план, ни перечень материалов, ни стоимость работ не оставили меня равнодушной. Когда он пришел в контору Роберты с контрактом в руках и обстоятельно объяснил, что все удовольствие обойдется мне в четыреста пятьдесят семь долларов, я удивилась:

— Но ведь за работу вы получите только сто сорок два доллара, остальное пойдет на материалы. Не очень-то вы заботитесь о своей выгоде.

— Все в порядке. Конечно, если вы захотите предложить мне чаевые…

— Нет, я говорю о другом. Для меня это приятная неожиданность. Но может быть, все-таки не стоит утруждать вас и я сама управлюсь с этими полками?

Отсмеявшись, он сказал, что придет в субботу к девяти утра и до вечера постарается все устроить.

Очевидно, я всю неделю представляла себе эту встречу. Люди в Коульмене сердечные, ничего не скажешь, но я не знаю, чего было больше в их отношении к новичку, вклинившемуся в их жизнь, — сдержанной любезности или подозрительности, деликатности или сомнения. Завсегдатаи в кафе охотно шутили со мной, но ни разу не пригласили на пикник или званый ужин. И женщины в дамском салоне были дружелюбны и разговорчивы по дороге домой, но приглашать к себе на обед явно не торопились.

И, кроме того, был Билли. Глупый добряк Билли, который каждую пятницу работал у меня в саду. Два раза в неделю он выполнял мелкие поручения для Роберты, а у меня он подстригал газон, разравнивал граблями клумбы, подметал дорожку — все за пятнадцать долларов в неделю. Садовник из него был никудышный и он редко доводил дело до конца: то забудет выкосить уголок, то оставит на дороге срезанные ветки. Ну, и интересным собеседником его трудно было назвать. Обо всем приходилось напоминать ему по нескольку раз и постоянно подбадривать.

С Робертой мы ладили неплохо, но и тут не было и намека на приглашение пообедать вместе с ней и Гарри. Этого даже скорее можно было ожидать от Гарри, чем от нее. И я привыкала к Коульмену очень медленно.

Летом было много приезжих и в мелькании лиц я не делала различий между ними и старожилами. Кое-кто задерживался на пару недель, кто на месяц, другие до осени. Если в бакалейном магазине или на почте меня окликали: «Послушайте, вы — адвокат? Можно задать вам один вопрос?» — это не сулило дальнейшего знакомства. А если потом меня и приглашали приятно провести время, то этим я была обязана своей бесплатной консультации.

С другой стороны, меня больше не мучали сочувствующие глаза моих старых друзей, а уж скрывать депрессию в коротком телефонном разговоре я худо-бедно умела. «Черт возьми! — кричала я в трубку. — Убегаю, не могу говорить. Позвоню вам попозже!» И дело было улажено. А когда хандра проходила, можно было и перезвонить.

О Роберте нужно рассказать подробнее. В свои шестьдесят лет она продолжала красить волосы чем-то коричневым, но я не предполагала, что в ней еще тлеет искра женского тщеславия. Пока вы не сталкивались вплотную с ее резкой и безыроничной манерой, с ее непобедимой сухостью, эту полногрудую даму, имеющую добрых тридцать килограммов лишнего веса, легко было принять за типичную бабушку. Читала она в очках, но с трудом переносила необходимость прибегать к их помощи. Они висели у нее на цепочке, чтобы можно было легко спустить их на грудь. Я уверена, что в этом ей виделся особый шик.

Несмотря на сдержанность, свойственную всему населению, с Робертой я чувствовала, что могу быть нужной, что меня уважают. Она была завалена работой, хотя в Коульмене и тем более в Хендерсоне хватало и других адвокатов. Мы держали всего одну секретаршу, Пегги, у которой, по словам Роберты, был неполный рабочий день. То есть ему полагалось быть полным, но являлась Пегги поздно, уходила рано, а печатала так мало, насколько только было возможно. Контора Роберты — наша контора — это сущий кошмар. Повсюду громоздятся папки с делами, переполненные пепельницы. Ни один частный адвокат, по моему мнению, не смог бы тянуть столько дел сразу. Ее память на детали поражала. Ведь в мелких городках вроде Коульмена на душу населения приходится куда больше гражданских исков, нежели в крупных, в Денвере или в Колорадо-Спрингс. Люди лучше знают друг друга и требуют более тщательного соблюдения законности.

Когда я в первый раз увидела Роберту под грудой нерешенных дел, среди которых она умудрялась находить нужные, давать по ним объяснения и присоединять новые материалы, я могла произнести только одно: «Боже мой!» Не знаю, что больше заслуживало благоговения, работа или сопутствующий ей хаос.

— Может быть, вы хотите посоветовать мне, как лучше организовать работу? — спросила она резко.

— Если вы попросите…

— Я не только не попрошу — я категорически запрещаю вам. Сколь бы странным это ни казалось, но здесь во всем есть своя система, и я знаю, что делаю. Если вы сомневаетесь, спросите у Пегги.

Пегги отсутствовала. Она отлучилась купить что-нибудь сладенькое. У нее тоже были проблемы с лишним весом, но по нескольку раз в день она непременно наведывалась в кондитерскую лавку.

— Если вы заставите ее помыть чашки, выбросить мусор и стереть чайные пятна, я выпишу вам премию.

— А можно мне в это не вмешиваться? — спросила я.

Она смерила меня жестким взглядом поверх очков. В этом разговоре, определенно, было что-то комичное. Легкая судорога пробежала по ее тонким губам, а в уголках глаз потеплело, когда она более спокойно произнесла:

— Здесь трудно остаться чистенькой.

Работала Роберта не покладая рук. Она не была ни чрезмерно общительной, ни легкомысленной, но, подобно другим женщинам, чья личная жизнь и карьера сложились удачно, она любила работу за ту свободу, когда она могла поступать сообразно своим принципам, которую в конце концов обрела. Гарри жил своей жизнью и, кажется, не слишком докучал ей с семейными обязанностями.

— Для вас найдется немало дел из области семейного права. Но не думаю, что вы сможете практиковать в Коульмене по своей прямой специальности. Вы куда больше преуспеете в делах, связанных с налогообложением, корпоративными законами, сервитутом, спорной собственностью и тому подобных. И я помогу вам.

— А вам мешать я не буду?

— Тогда бы вы здесь не сидели.

Она любила говорить напрямик, и, мне кажется, в ее интонации я различила даже слабый намек на комплимент. Я сама предпочитаю открытый текст, и в этом мы с ней были похожи.

— Во всяком случае, недостатка в семейных делах тоже нет… Разводы, имущественные претензии, опекунства, усыновления, взятия на воспитание, выписка судебных запретов… бесконечная череда внутренних беспорядков. Обычные вещи, конечно. Но здешние жители недавно узнали о существовании государственного суда и твердых законов: многие по-прежнему решают все вопросы с помощью кулака и пистолета на заднем дворе.

Летом маленькие города оживают, и тогда не обойтись без чисто экономических перекосов. А следом за ними идут и человеческие проблемы. Представьте себе заготовителя, трудившегося от весны до осени в лесном хозяйстве. Уволившись, он отправляется отдыхать, и вокруг его дома собирается толпа бездельников, готовых пить пиво всю зиму. Девять десятых всех внутренних беспорядков и бракоразводных процессов происходят у нас в интервале между Рождеством и концом марта.

— Вот, например, одно дельце специально для вас, — сказала Роберта, протягивая мне папку. — Можно хоть сейчас отправляться в центр округа за ордером. Дело будет слушаться в Верховном суде. Нужно изолировать этого командировочного от матери его подружки…

Я взяла бумаги и, мельком просмотрев их, выяснила, что некая женщина требует назначить ее опекуншей над внучкой, которой, по ее мнению, угрожает опасность. Тут было и жестокое обращение, и осложнения с пристрастием сожителей к наркотикам. Ребенок воспитывался вне дома, и матери надлежало явиться к окружному советнику по общественным учреждениям. С первого взгляда было видно, что все дело в самом командировочном, который вполне мог оказаться отцом ребенка.

— Как обычно ведутся такие дела в Коульмене?

— В большинстве случаев все устраивается без помощи суда. Мало кому нравится выставлять напоказ свои семейные проблемы. Бабушка вполне может взять на себя заботу о внучке, страдающей от семейных скандалов, но пока бедному ребенку не стукнет тринадцать-четырнадцать лет, его будут без конца передавать с рук на руки. Одна и та же схема повторяется снова и снова. — Роберта беспомощно развела руками. — С этим ничего не поделаешь.

— Это будет слушание на уровне штата?

— Нет, только округа. Это внутреннее дело. У нас не признают раздельного проживания супругов. И поскольку детей не отправляют на воспитание в другие города, растут они в этой пестрой среде. Бедная девочка принадлежит уже ко второму поколению, которое не может выпутаться из этих проблем. Побои, пьянство, ложь.

— Держу пари, вы заранее знаете, чем кончится дело.

— Чаще всего знаю. Я прожила среди этих людей всю жизнь. У нас есть свои «короли», свои аристократы, свои подонки. Они редко меняют свой статус, хотя в течение года и случаются неожиданности. В сущности, дела обстоят так же, как и везде, только с известной местной окраской. Наши проблемы редко разрешаются в этой конторе, и время от времени немного меняются правила игры. Но вы сами в этом убедитесь.

— У этих людей принято посещать адвоката?

— В общем-то, да. Но все дело в том, что самому адвокату приходится далеко отойти от того, чему его учили, чтобы быть полезным в Коульмене.

— Как же вы работаете?

— Я работаю для людей, — сказала Роберта. — И мне это нравится. А в контору люди приходят не для того, чтобы поделиться с вами приятными новостями, а для того, чтобы составить завещание или оформить покупку ранчо. — Она сняла очки. — Но вы поймете это.

Итак, адвокатская практика в маленьком городе. Живя в Лос-Анджелесе, я выигрывала дела для людей, которых никогда больше не видела после того, как заканчивались их бракоразводные процессы или усыновления. А Роберта еще двадцать лет будет встречаться с ними в магазине или в аптеке, как это с ней происходит уже лет тридцать. Все решается в магазинах, на улице или в кафе, а вовсе не в конторе. Клиенты соглашаются встретиться, только если мы сами приходим к ним. Они высовываются из окна и следят, как мы пробираемся к их дому. И когда мы что-нибудь записываем по их делу, мы заполняем очередной счет на их имя. Неделями я таскала в своей сумочке список поручений, по которым Роберте начислялся гонорар, а выполнять эти поручения приходилось мне. Роберта сказала, что форма значения не имеет, и все услуги будут оплачены. Эти сложности затрудняли адвокатскую практику в городе, иногда она становилась и вовсе унылой, тягостной, и почти всегда ее результат было легко предсказать.

В конторе Роберты я как-то повстречала достопочтенного Бада Уилкокса — статного пятидесятилетнего судью, по виду более подходящего для Вашингтона, нежели для Коульмена. Гладко выбритый красавец с умными голубыми глазами, роскошной шевелюрой тронутых сединой волос, точеным носом и твердым подбородком, он был в накрахмаленной сорочке, шикарных шерстяных брюках и кашемировом свитере. И, представьте, он оказался неугомонным дамским угодником. Его глаза не скрывали неуклюжего призыва.

— Ну, мисс Шеппард, я вижу, что коллегия адвокатов повысила свои критерии. Это улучшит обстановку у меня в зале, и, думаю, никто возражать не будет… Надеюсь, мы приятно проведем время и после работы…

Все ясно. Пегги сказала мне, что он известный бабник, имеющий на руках несчастную толстуху-жену и двух тинейджеров с их головоломными проблемами. Его сын-первокурсник, большой любитель быстрой езды, частенько напивался на школьных вечерах и упорно отказывался признать себя отцом ребенка, родившегося у распорядительницы. А шестнадцатилетняя дочь Бада, по слухам, уже перенесла два аборта, баловалась наркотиками, лечилась и по крайней мере один раз пыталась убежать из дома. Меня передергивает при мысли о распутном судье с неблагополучной семьей.

Наконец, я дождалась Тома и встретила его так, как будто он был не просто моим единственным другом в этом городе, но другом старинным и верным. Мне не казалось, что, подобно большинству местных жителей, он был обязан городу какой-нибудь благоприобретенной странностью своего характера. Подобно мне, он бежал из крупного города в маленький и, судя по всему, тоже был рад, что встретил меня. В кузове он привез готовые полки и банки с краской.

— Не смогли удержаться, — сказала я. — Неужели у вас совсем нет силы воли?

— Я подумал, что пока я буду навешивать полки, вы нанесете грунтовку.

— А вы добавите стоимость краски к своему счету?

— За краску я не возьму с вас ничего, Джеки. Вас ведь вполне устраивала ваша стена. Конечно, если вы все-таки пожелаете заплатить за краску, вот квитанция.

— Пожелаю, — сказала я, втайне порадовавшись своей победе. Не прозвучит ли это слишком цинично, если я скажу, что доброта посторонних людей мне внове? Друзья, о которых я много думала, которым помогала, конечно, не в счет… но посторонние?! Правда, Том ни одной минуты нашего с ним короткого знакомства не казался мне посторонним…

Мы работали весело и слаженно. И я немного расспрашивала его о городских жителях, о ремонте, который затевала, о нем самом. Я хотела знать, что выгнало его из Лос-Анджелеса.

— Прежде всего то, что там люди не доверяют друг другу. И, собственно говоря, правильно делают. Разве в условиях растущей преступности, повальной развращенности нравов и холодного расчета как движущей силы всякого интереса им остается что-нибудь иное? Я не хочу, чтобы меня приняли за новоиспеченного гуру, но здесь, в горах, вы всегда знаете, с кем имеете дело: с порядочным человеком, с безвредным чудаком или негодяем. Негодяи встречаются довольно редко, но все же встречаются. У нас есть кучка драчунов и хулиганов, любителей повздорить, погонять наперегонки и хорошенько набраться. Их главная цель состоит в том, чтобы не позволить тюремным койкам подолгу пустовать. А Роберта и Гарри, Трумены, Андерсоны, Талли и Роллингсы — это наша гордость. Честные, трудолюбивые люди.

Он говорил и одновременно сплачивал готовые части. Потом поднял голову, чтобы взглянуть на меня. Я усердно загрунтовывала стену.

— А что вы можете сказать о себе? — спросил он.

— О себе?.. — Я на миг задумалась. Что ответить? Хотя я много раз репетировала, мне трудно было выдать то, что я заготовила. Я уже говорила, что не люблю лгать. Я, конечно, могу не говорить всей правды, но трудно решить, где граница… Я чувствовала, что с Томом будет нелегко вовремя остановиться.

— Мне было одиноко, — продолжала я со вздохом. — Я ведь в семье единственный ребенок. Несколько лет назад моя мать умерла. Отец страдал закупоркой артерий и его пришлось поместить в лечебницу. Он потерял чувство реальности и требовал неусыпного надзора. Сперва склероз, потом болезнь Альцхаймера… Когда он умер, меня больше ничего не держало в Лос-Анджелесе, мне не хотелось в нем оставаться и как ни в чем не бывало продолжать заниматься своей работой…

— Странно, почему вы не вышли замуж?

— Ничего странного, — отрезала я весьма агрессивно. Правда, тут же мне захотелось отшутиться. — Ничего странного, если представить себе все сложности юридической школы и адвокатской практики. И, кроме того, мой возраст. Тем не менее, два раза я была близка к этому, но замужество требует времени и энергии. — Отвечая таким образом, я не лгала. Я просто аккуратно уклонялась в сторону.

— Наверное, многие ваши друзья остались в Лос-Анджелесе. Вы долго без них не протяните.

— Я заведу себе новых, — сказала я с тоской. Кое-кого мне начинало страшно недоставать. Причем, в равной мере и тех, кто навсегда ушел из моей жизни, и тех, с кем мы расстались по своей воле. Смерть и развод могут совершенно раздавить безвольного человека. Тот, кто покрепче, выстоит, но и ему будет чертовски необходимо переменить обстановку. Мое одиночество было отмечено признаками и того, и другого…

— Пусть я получу огромный счет за телефон, пока не появятся новые друзья… Но я надеюсь, что в разгар лыжного сезона мне скучно не будет. Раз уж я здесь, я решила научиться хорошо кататься…

— Кто мог бы быть вашим другом? — спросил он.

— Что вы имеете в виду? — искренне не поняла я.

— Ну, кого вы предпочитаете: адвокатов, полицейских, судей? — Он, конечно, не мог знать, сколь смешно прозвучал его вопрос — особенно после моего знакомства с Бадом Уилкоксом.

— Трудно сказать, хотя среди моих приятелей были и адвокаты, и полицейские… Моя ближайшая подруга Челси — домашняя хозяйка и мать двоих детей. Есть еще Барб, представляющая военно-морские силы, одна школьная учительница. Дженис, секретарша в моем старом офисе, одна актриса и фотомодель.

— А детей вы любите?

Я пожала плечами и отвела взгляд. Пока я не была готова делиться этим.

— Друзьям, у которых есть дети, я завидую. А мой удел — тяжелая и беспокойная работа. Так, наверное. Мне тридцать семь лет, и я не хочу заводить семьи.

Майкл Александр не был моим единственным мужчиной. Перед тем как умер Шеффи, я познакомилась со славным малым по имени Брюс. Он работал страховым агентом и специализировался в индустрии развлечений. С Шеффи они стали друзьями. Мы встречались полгода и уже начали всерьез подумывать о женитьбе, когда на нас обрушилось это несчастье. В самые черные мои дни Брюс нежно и внимательно поддерживал меня. Мы в равной мере переживали утрату: Брюс успел полюбить Шеффи. Но все-таки наша связь оборвалась. Никто не виноват в этом, просто сама моя тоскливая жизнь стала непреодолимым препятствием к браку. Я не держала Брюса, и когда он захотел расстаться, мы расстались. Временами он объявлялся, чтобы узнать, как я поживаю. Ему была нужна другая женщина, которая не только сделала бы счастливым его, но и сама была бы счастлива с ним. А я не знала, что это такое — счастье.

Воспоминания о Брюсе нагнали на меня печаль. Все могло сложиться иначе, если бы я вернулась к жизни прежде, чем он успел куда-то переехать.

Наверное, я довольно долго пребывала в состоянии сна наяву, потому что Том осторожно заметил:

— И теперь вы здесь…

— Ну да. Простите, но ваши вопросы разбудили печальные воспоминания. Я не хотела бы грустить в Коульмене, но ваши вопросы… Я вспомнила друзей, которые остались там… Но почему бы не поговорить о вас: вам посчастливилось сделать правильный выбор?

— Жаловаться мне не на что, — сказал Том. — Впрочем, кое-кто сам выбрал меня, но и я делал все, что было в моих силах.

— Много у вас здесь друзей?

— Все мои друзья — это не более чем знакомые. Я здесь четыре года, но я по-прежнему приезжий.

— Звучит не очень обнадеживающе.

Он многозначительно улыбнулся, и именно в этот момент я подумала, что мы с Томом едва ли ограничимся простой дружбой.

— Зато новые приезжие выглядят весьма многообещающе, — сказал он.

Вечером я выписала ему чек и с удовлетворением оглядела преобразившуюся гостиную. Книги, безделушки, проигрыватель заняли места на полках. Над диваном я повесила свою любимую картину, которая, к счастью, не пострадала при переезде. Как хорошо, что мне не пришлось возиться с молотком и отвертками. Я с наслаждением прихлебывала белое вино и, откинувшись на диване, слушала любимую музыку. Давно у меня не было такого хорошего дня. Перестановка определенно пошла мне на пользу. Спала я спокойно, а на следующий день Том неожиданно опять появился у меня на пороге.

— Я хотел вначале позвонить, — сказал он, извиняясь. — Но оказалось, что у меня нет вашего домашнего телефона. Все-таки я решил остановиться и зайти. Очень хотелось посмотреть, что получится, когда вы расставите вещи по местам.

— Ничего, заходите, — успокоила я его, дивясь, до какой же степени одиночества я, должно быть, дошла. Терпеть не могу незапланированных посещений и, думаю, не без оснований: вспомните вторжение полицейского в мою ванную, описанное на первых страницах. Но на этот раз меня порадовало, что Том поддался голосу чувства.

Когда мы насладились осмотром стены и полок, я пригласила его подняться на второй этаж и взглянуть на другие комнаты, которые собиралась переделать. Было очевидно, что верхнюю ванную мне в одиночку не осилить: кафель почти везде был отбит или попорчен. Я хотела заменить рамы на окнах, удалить многослойную мерзость, скрывавшую от глаз прекрасный деревянный пол. Мне нужны были новые двери для стенных шкафов с вентиляционными прорезями.

Часа три Том прилежно выслушивал мои пожелания и временами добавлял что-нибудь от себя, а потом мы вместе отправились перекусить. Казалось, Том был знаком со всеми. Я начала осознавать разницу между старожилом, приезжим и новичком. Местные жители — служащие на бензоколонке, официанты и прочее — приветствовали нас, когда мы шли вдоль дороги, но это была простая вежливость, далекая от какой-либо близости. Он нравился людям, но он не был одним из них. Зато нас с ним это сближало. Тем более, что мне так не хватало друга. При всей моей любви к независимости, в одиночестве я ослабевала.

Мы договорились, что следующие выходные посвятим освобождению ванной от негодного кафеля.

— Это не нарушает ваши планы? — поинтересовалась я. — Может быть, я посягаю на вашу светскую жизнь?

Он рассмеялся весьма обнадеживающе. В его глазах не было откровенного влечения, но что-то за их блеском, безусловно, скрывалось.

— Джеки, — сказал он. — Это моя светская жизнь.

— В том-то и дело. Ваше положение отличается от моего.

— Вполне возможно.

Всю неделю я ничего о нем не слышала. Пару раз я подумывала о том, чтобы позвонить ему, но вместо этого решила расспросить Роберту. Кажется, это случилось в четверг, когда суббота уже была на носу.

— Вы можете что-нибудь сказать мне о Томе Уоле? — спросила я напрямик, как истинный адвокат.

— Зачем вы спрашиваете?

— Он помогает мне по ремонту. И в эту субботу собирается заняться ванной…

— Ну и что же? Что вам нужно о нем знать?

— Все, что знаете вы сами.

— Это слишком расплывчато. Пожалуйста, уточните, — сказала она, не отрываясь от дел.

— Уточнить — ради Бога. Вы доверили бы ему менять у вас кафель?

— Да, — ответила Роберта без тени улыбки.

— Господи, Роберта, из вас приходится вытягивать каждое слово. Наверное, когда-то он просил вас быть его адвокатом.

— Да, он намеревался возбудить иск против штата Калифорния. Это превосходило мои возможности, и он отказался от своего плана.

Донельзя заинтригованная, я невольно опустилась на ближний стул.

— Как? — только и смогла я выдавить из себя.

— Не вижу причин обсуждать это с вами, — продолжала Роберта в том же духе.

— Зато я вижу. Пожалуйста, не скрывайте от меня ничего.

Хотя меня уже давно возмущала манера Роберты, я понимала, что если я собираюсь работать вместе с ней и для нее, я должна быть такой же твердой, как и она. В конце концов, это была ее контора и никакой речи о компаньонстве между нами не было. Незачем самой ставить себя в затруднительное положение. Либо мне будут доверять, либо нет. Но тогда моя работа здесь не состоится.

— Я думаю, будет лучше, если вы его сами обо всем расспросите. Но имейте в виду, что дело еще не закрыто.

— Позвольте мне быть откровенной, — сказала я, и она наконец оторвалась от своих бумаг и даже сняла очки.

— Веселенькое предложение, — ответила она.

Я воздела глаза к горе, чтобы показать всю безмерность своего раздражения.

— Я провела с Томом столько времени, как ни с кем в этом городе. И мне хорошо с ним. Если он приходит работать у меня дома, мы и после работы расстаемся не сразу. Я думаю, он скоро пригласит меня к себе. Я не ищу свиданий и мне ни к чему серьезные отношения, но он производит впечатление неплохого парня, а вы знаете всех местных насильников. Не откажите мне в чисто материнском совете.

— Боже, — пробормотала она. — Послушайте, не годится мне давать советы молодым женщинам относительно свиданий… Я родилась женой Гарри. С Томом все в порядке. Здесь он, насколько мне известно, ни в чем не замешан, и я с чистым сердцем рекомендую его как прекрасного плотника. Если бы я была на вашем месте, я, наверное, с удовольствием встречалась бы с ним. Но, на мой взгляд, он слишком озабочен своими личными обстоятельствами, чтобы всерьез подумывать о свидании.

— И что это за обстоятельства?

— Опасная материя, Джеки, — ответила она тихо и, судя по всему, искренне. — Я стараюсь держаться подальше от людей, прошедших через мясорубку, а этот бедный парень перенес больше, чем нужно. По профессии он психолог, работал в департаменте общественных учреждений Лос-Анджелеса. Впрочем, это было давно, и я не думаю, что ваши пути могли где-то пересекаться. Когда ему было тридцать — лет десять-двенадцать назад — он был назначен судом для консультации в деле об убийстве. Том показал, что подозреваемый психически полноценен и способен отвечать по всей строгости закона. Однако его заключение было отвергнуто судом и показаниями свидетеля защиты. Предполагаемый убийца был помещен не в тюрьму, а в лечебницу и стал угрожать Тому и его семье. В один из вечеров, когда Тома не было дома, его жена и дочь были убиты.

— В лечебницу поместили обвиняемого? И что же — потом его вообще выпустили?

— Я не помню деталей. Том рассказывал мне об этом давно — несколько лет назад. Том уверен, что убийство его семьи — дело рук того человека, против которого он свидетельствовал. Он совершенно в этом уверен. Он полагается на какие-то обстоятельства, которые, по его мнению, служат недвусмысленными уликами… Боюсь, что я многого уже не помню. Того человека допросили и в результате прокурор окружного суда не согласился с доводами Тома. Хотя его автоответчик записал не одно сообщение угрожающего характера. Во всяком случае, после бесплодных хождений по судам Том оказался здесь, зажил тихой трудовой жизнью и больше не возвращался к прежней профессии.

Все это потрясло меня. Заинтригованная и запутавшаяся в сложностях этой истории, я спросила:

— А каким было основание для его иска против суда штата?

— Совершенно карательным. Преступник был попросту облагодетельствован законом штата, осудившим его на неопределенный срок. Если ваша вина доказана, вас заключат в тюрьму на заранее установленное время. Но если вы умственно неполноценны или просто безумны, как утверждал обвиняемый и на что получил подтверждение, вы не можете оставаться не в своем уме определенное заранее время. Вы больны до тех пор, пока не выздоровеете, по крайней мере, полгода это должно продолжаться… Том сомневался, что иск повлечет за собой изменение закона.

— Но чем же кончилось дело об убийстве?

— Точно не помню. Я даже не помню, действительно ли против того человека было возбуждено дело. Я знаю только то, что рассказал мне Том. Он уверяет, что более тщательный анализ показал: по своему психологическому типу поведение этого человека было поведением закоренелого преступника. Том уверен, что он мог совершить убийство, не моргнув глазом. Однако свидетельств, по которым его можно было бы привлечь за убийство семьи Тома, не было. Хотя ему с самого начала предъявляли обвинение в убийстве.

— По поводу которого Том и дал свое заключение?

— И в котором его признали невиновным ввиду его невменяемости. Но, конечно, это только грубая схема. Лучше сами расспросите Тома.

Я откинулась на спинку стула, а Роберта терпеливо ждала, когда ко мне снова вернется дар речи, и поглядывала на свои папки.

Поведение Тома ничем не намекало на пережитую им катастрофу. Воображаю, через что он прошел. Наверное, обвинял себя в том, что слишком легко позволил суду отвести его заключение, не настаивал на преследовании убийцы, и конечно, считал себя виновником смерти жены и дочери…

— Мне будет трудно вести себя с ним так, словно я ничего не знаю, — сказала я. — Не представляю, как быть.

— На вашем месте я остерегалась бы осложнений. Соблазнительная мысль о том, что вы оба в равной мере поражены судьбой, была бы, по-моему, ошибочной и опасной.

— Но что вы можете мне посоветовать, Роберта? В моем доме так одиноко…

— Понимаю вас. Но скажу вам прямо: если у вас с Томом будет более двух свиданий, у вас будет их десять и вы уже не расстанетесь. У нас здесь слишком мало незанятых людей, поэтому это обычно и происходит с такой неумолимостью. Старайтесь делать что-то и без него. Сходите в кино, назначьте кому-нибудь встречу… Может быть, ваши отношения сами собой и прекратятся. Это чертовски трудно в маленьком городе, где вы каждый день видите одни и те же лица, в одной и той же обстановке.

— У него никого здесь нет?

— Какое-то время он встречался с одной художницей-декоратором, Элен, но у нее не пошли здесь дела, и она скоро уехала. Вы бы, наверное, сказали, что они были близки, но когда она уехала, Том не казался сильно расстроенным.

Судя по всему, Роберту мало беспокоила моя задумчивость, моя неспособность справиться со своими потерями. Разве в таком состоянии я могла принять близко к сердцу чьи-то невзгоды? С другой стороны, отдавшись дружбе — или чем это еще должно было стать? — могла ли я рассчитывать, что моя собственная меланхолия будет понята правильно?

— Значит, вы не советуете мне сближаться с людьми, у которых достаточно поводов для душевных переживаний?

— Я не говорила, что не советую. Я сказала, что надо этого избегать.

— То же самое могу сказать о себе и я. Вы же знаете, что я пережила. Зачем совать в это ни в чем не повинного беднягу?

Наши глаза снова встретились. Очки она не надевала — верный признак, что ей хотелось, чтобы ее слушали.

— Не сравнивайте вашего положения с его, Джеки. Вы — жертва слепого рока, а Том — намеренного, устрашающего и безжалостного преступления. И в этом глубокое психологическое различие. Вы оглядываетесь по сторонам. Возможно, вы боитесь грузовиков. Но что вы знаете о перемене в поведении Тома после того, как его клиент уничтожил его близких? Какие запреты он на себя наложил? Какие сокровенные центры его натуры навсегда онемели?

— Ответьте мне на один вопрос, — попросила я. — Он вам нравится?

Роберта скривила гримасу.

— Он называл вас в числе своих друзей, — помогла я ей.

— Я ничего не имею против него, — сказала Роберта. — Но у меня очень мало настоящих друзей, и Тома Уола среди них нет.

— А как вы думаете, все, что он рассказывал — правда?

— Я знаю, что это так. Он показывал мне газетные вырезки, которые сохранил. Но, по-моему, дело не в том, правду ли он говорил, а в том, оправился ли он от происшедшей трагедии. — Она надела очки. — Не нужно торопиться, — сказала она. Потом, мельком посмотрев мне в глаза, она опустила взгляд и невнятно пробормотала: — Прикиньте, стоит ли…

Я догадывалась, что она хотела выразить этим холодным замечанием. И думаю, она неверно представляла себе мои потребности в сексе. Странно сказать, но секса мои размышления вообще не затрагивали. Это было еще слишком далеко от меня.

— Я буду вести себя так, как будто ничего не знаю, — объявила я наконец.

Роберта не ответила. Она, конечно, не станет передавать наш разговор кому бы то ни было. Уже одно то, что я подбила ее на подобное обсуждение, было в высшей степени удивительно.

Прошло несколько недель. Мы с Томом работали бок о бок: полностью заменили в ванной кафель, линолеум, оттерли песком пол. Том был такой славный, что я не переставая заклинала судьбу. Он был весел, обходителен, не скупился на комплименты, но не портил дела двусмысленностями. «Больше всего вам подойдет желтый — это ваш цвет». «Я принес гамбургеры и подумал, что к ним вы захотите молочный коктейль». «Когда ремонт закончится, ваш дом будет под стать хозяйке — такой же замысловатый и такой же уютный…»

Мы не вдавались в какие-нибудь личные обстоятельства друг друга, и кроме него я вообще ни с кем не общалась. Я была осторожна и не делала никаких шагов к сближению. И он в равной мере ничего не предпринимал.

Я прочла краткое изложение дела, которое Роберта составила по его предполагаемому иску. Газетных вырезок в папке не оказалось — только сухой перечень фактов, который в основном соответствовал тому, что Роберта мне рассказала. За исключением одной детали: фамилия Тома была Лоулер. Уолом он стал после калифорнийского эпизода.

Я ревниво к нему присматривалась, пытаясь обнаружить хотя бы намек на подавленность или чувство вины, но не находила никаких следов. Тем более, что он не был болтлив и говорил, тщательно подбирая слова. В искренности его манеры мне, впрочем, виделись отблески его прошлой практики психолога. Он мог спросить меня: «Как вы на это посмотрите?» или «Вы не возражаете, если я сделаю то-то?» Или: «Я вас слушаю, я с вами согласен…» В общем, он был внимательнее, чем средний мужчина.

Я не имела никаких предубеждений против людей, в прошлом переживших трагедию. Да и с какой, собственно, стати, если я не хотела, чтобы по этой причине люди избегали меня саму? Я не о светлой изнанке говорю, которая, якобы, есть у каждой тучки. Я полагаю, что, настрадавшись, стараешься быть крепче и жизнерадостней.

И вот, мне кажется, я видела, что Том полностью восстановил свои силы.

Я уже три месяца работала в Коульмене, когда проявились несомненные признаки готовящегося свидания. Мы по-прежнему бок о бок занимались ремонтом моего дома и к концу августа все закончили. На следующие выходные работы у нас не было и Том сказал:

— Я немного готовлю. Почему бы нам не пообедать у меня в следующую субботу?

— Прекрасная мысль, — я обрадовалась совершенно искренне, потому что мне уже начинало казаться, что Том никогда не преодолеет свою робость. — Но, к сожалению, я собираюсь в Лос-Анджелес. Хочу навестить друзей. Я отправлюсь в четверг вечером и вернусь только в воскресенье.

Он сразу помрачнел и после минутной паузы сказал:

— Я должен был предполагать, что у вас кто-то остался в Лос-Анджелесе…

Я поспешила его разубедить:

— Нет, Том, я еду не на свидание.

— Это правда? Я не хотел бы влезать в историю. То есть я не хотел бы… А, к черту…

— Вы думаете, что это не было бы просто обедом? — спросила я его напрямик.

— Мне бы хотелось… Только не поймите меня превратно. Я не надеюсь на что-нибудь серьезное, постоянное и так далее. Если у вас кто-то есть, какое мне дело? Можем пообедать и быть друзьями по-прежнему… — Он передернул плечами и помолчал. — Дружба — хорошее дело. Зачем осложнять себе жизнь?

— Понимаю, — сказала я, хотя это было не совсем так. И, наверное, он угадал это по моей интонации или по выражению моих глаз.

— Я здесь встречался с одной женщиной, художником-декоратором. Все было очень мило, мы были довольны друг другом, но однажды она вдруг объявила мне, что несвободна, что только на время отпуска покинула своего дружка, а теперь возвращается обратно. Она, оказывается, тайно поддерживала с ним связь — звонила, писала письма… Что-то в этом роде я ожидал и от вас…

— Простите меня, — сказала я. У нас, людей, чьи личные дела всегда обрывались, не достигнув успокоительной точки, такое случается часто. Я сама не была исключением. Еще в юридической школе я, несмотря на занятость, встречалась с мужчиной, который в один день оборвал наши отношения по собственному почину. Оборвал — и все. Он встречался сразу с двумя женщинами по удобному для него графику…

— Я не хотел бы выглядеть слабаком, — объяснил Том. — Это вовсе не поразило меня в самое сердце. Просто получилось не очень красиво. Все могло быть иначе, если бы она сразу сказала мне, что не порвала с тем парнем. Думаю, я вел бы себя точно так же, но виды на будущее были бы у меня другие.

— Вы чувствовали, что она вас обманывает?

— Да, Джеки, она меня обманывала. Она говорила, что не имеет ни перед кем обязательств, и все такое. В другой раз она сказала, что недавно у нее закончился серьезный роман. И в итоге выяснилось, что они расстались на время, чтобы проверить свои чувства. И все эти недели связь между ними не прерывалась.

Он покачал головой.

— Лучше бы она сразу сказала мне, что не хочет говорить об этом, или что это не мое дело. Я люблю основательность. Я старомоден. Мне трудно, когда со мной хитрят и изворачиваются. Я никогда не лгу и не люблю лжи.

— То же можно сказать и про меня, — возбужденно вмешалась я. — Никакого недавнего романа у меня не было и нового я тоже не жду. Однако я весьма положительно смотрю на субботний обед вместе с вами. Не думаю, чтобы это было очень опасно.

Я попыталась наградить его ободряющей улыбкой, хотя, по-моему, он придавал слишком большое значение такому пустяку, как обед. Но я простила ему эту несообразность. Нужно было заканчивать это затянувшееся обсуждение.

— Так что давайте не будем возлагать на это мероприятие особенных ожиданий.

У меня не было цели не подпускать его к себе во что бы то ни стало, и таким образом два свидания могли обернуться десятью…

— Нам обоим нужна дружба, но давайте не будем спешить.

— Да, не будем спешить, — повторил он за мной и ухмыльнулся. — Согласен с вами. Я имел в виду только обед и ничего больше. Незачем обременять себя надеждами. Стало быть, вы не против того, чтобы дружба продолжалась и я показал вам, какой из меня повар?

— Разумеется, нет, — сказала я.

— Тогда я позвоню вам, когда вы вернетесь.