Свидание с умыслом

Глава четвертая

Не в моих правилах наводить справки о предполагаемых любовниках. Хотя, может быть, и напрасно. Но до сих пор их было столь немного, и знакомства наши начинались при столь надежных обстоятельствах… С Брюсом, с которым нас связывали серьезные отношения, мы познакомились на службе, и у нас было много общих друзей. После нашего третьего платонического свидания он познакомил меня со своей семьей — отцом, мачехой, двумя сестрами. Воспитывая ребенка в одиночестве, я не вела активной сексуальной жизни. Помню, что и Майк ставил мне в вину, что секс мало интересует меня. Но он был не прав. Секс меня интересует — если он в радость. Но рисковать ради него своим здоровьем, карьерой или душевным спокойствием — не по мне.

Конечно, мне не всегда удавалось держаться установленных принципов. Однажды я подхватила весьма неприятную болезнь, от которой меня потом лечил мой партнер. Собственно, он и заразил меня, и это единственный случай в моей жизни, когда моим любовником был врач. Я полагала, что от врача в последнюю очередь можно подхватить заразу, передаваемую половым путем. Этот опыт избавил меня от иллюзий.

И всего один раз у меня была короткая связь с женатым мужчиной — мы провели вместе одну ночь после утомительного и омерзительного процесса. Это произошло случайно, и мы оба потом были недовольны. Работая бок о бок, мы потом целый год чувствовали себя неуютно в присутствии друг друга.

Одно время я встречалась с полицейским инспектором, но он ненавидел детей, и Шеффи, которому тогда было шесть лет, всегда капризничал в его присутствии. Но, конечно, мне все-таки было очень горько, когда мужчины оставляли меня. Я проливала над ними слезы, даже сознавая, что расставание к лучшему.

Итак, тридцати семи лет от роду, я переехала в Коульмен. Я была замужем ровно год — по крайней мере формально — и любовников у меня было больше, чем я того желала. Если сложить и поделить соответствующие цифры, то в результате получится десять мужчин в два десятка лет. Достаточно типичная ситуация для одинокой женщины моего возраста. Я, во всяком случае, так считаю.

Я не думала, что в Коульмене мне встретится подходящий мужчина. Это не стояло у меня на повестке дня. После смерти Шеффи я не придавала мужчинам и сексу никакого значения. Да и что это могло для меня значить? Бегство от мучительной реальности? Средство найти отдушину и переложить на чужие плечи изрядную долю своих переживаний? Или, может быть, я должна была попытаться восстановить утраченное чувство семьи? Все эти соображения мало действовали на меня. Я слишком долго не была в состоянии выбраться из бездны отчаянья и горя, чтобы еще обращать внимание на мужчин.

Тем удивительнее были наши внезапные отношения с Томом.

А затем, в понедельник, мне на службу позвонила Дженис Уитком. Она прослужила в адвокатской конторе пятнадцать лет, и я не представляю ее себе иначе, нежели за рабочим столом. Она приложила все усилия к тому, чтобы стать лучшей секретаршей в мире, не претендуя на большее. Ее работоспособность поразительна, и, — кроме того, она всегда ограждала меня от напастей, если это было в ее силах.

— Помню, что я что-то читала об этом парне… об этом психологе, близкие которого были убиты его пациентом, — сказала она. — Я просмотрела газеты и подшивку материалов по этому делу. Мне хочется расспросить тебя кое о чем. У тебя с ним что-нибудь серьезное?

— Что? — удивилась я.

— Конечно, это не мое дело, но убийство жены и ребенка было выполнено очень небрежно, если верить прессе. И никто так и не был арестован. Человек, против которого свидетельствовал Лоулер, в то время находился в больнице. И единственный, кто с трудом предъявил алиби, был сам Лоулер.

Я почувствовала, что при этих словах что-то сжалось у меня в животе. Наверное, я даже застонала.

— Как он вообще? — продолжала Дженис.

— Он очень вежлив и искренен, — сказала я. — Практикой он больше не занимается, что вполне объяснимо. Он вообще не хочет, чтобы кто-нибудь знал о его прошлой профессии. Слишком тоскливо входить во все подробности с малознакомыми людьми. И это тоже вполне понятно.

— А что он рассказывал о преступлении тебе?

— Только голые факты. Он дал заключение против подсудимого, но тот был помещен в лечебницу, из которой угрожал Тому, а потом произошло убийство его семьи. Ты хочешь сказать, что подсудимый не был отпущен из лечебницы?

— Только не во время убийства. Я постараюсь выяснить, когда именно. Но какое тебе дело до всего этого?

— Возможно, у нас с ним будет свидание.

Она облегченно расхохоталась:

— Скажи, Джеки, каким образом устраивают свидания у вас в Коульмене? В форме пикника, охоты, катания на возу с сеном?

Я судорожно сжала трубку, чего она, разумеется, видеть не могла, но в моем тоне это, вероятно, сказалось.

— Он приглашает меня на обед собственного приготовления.

— На обед? Понятно. Он что — хорош собой?

— Можно так сказать. Он кажется прямым, честным, не чужд юмора и охотно помогает другим. Кажется, что он не из пугливых и на него можно положиться… Но что же там все-таки произошло? Я не знаю, о чем и подумать.

— Ты думаешь о том, что будешь спать с ним.

Вполне возможно, что так оно и было. Я думала о том, что он мне нравится, что дружба, которая вроде бы не поверхностная, весьма мне нужна в этом городе, где мне так одиноко. Но если бы мне не встретился весьма приличный, внимательный и привлекательный мужчина, я бы не стала сама искать себе партнера. Я позволила бы событиям идти своим чередом.

— Он плотник, — сказала я Дженис. — Теперь. Помогал мне с ремонтом дома. Естественно, не бесплатно — мы составили контракт, все как положено. И он единственный свободный мужчина, который мне здесь встретился. Мы знакомы уже три месяца. Он очень вежлив и осторожен, мы еще ни разу не пожали друг другу руки.

— Тебе в нем ничего не кажется странным?

— В нем? Нет. Хотя, конечно, его «дело» меня беспокоит. Я не понимаю, как можно было пережить такое. Как отразилось на его психике то, что он стал жертвой насилия.

— Я постараюсь раздобыть кое-какие подробности до того, как вас свяжут более тесные отношения. Пороюсь в архивах полиции.

— Не думаю, чтобы это было так уж необходимо. Я буду чувствовать, что подсматриваю в замочную скважину.

— Послушай, Джеки, ты собираешься на свидание к человеку с весьма непростым прошлым. Кое-что тебе все-таки лучше узнать до того, как будет уже поздно. Ты не согласна со мной?

— Ты права, — неохотно согласилась я. У меня не было никакого желания заниматься проверками. — Скажи мне, какими материалами ты будешь пользоваться.

— Ты обещаешь ничего не предпринимать, пока я не узнаю, что нужно?

— Обещаю, мне торопиться некуда. Послушай… Я не хочу, чтобы об этом говорили, не нужно никаких расследований… Этот парень живет здесь тихой, покойной жизнью — я не хочу, чтобы у него возникли какие-нибудь неприятности.

— Хорошо, я поняла тебя.

Позднее я порадовалась, что Дженис предприняла это расследование. А тогда я просто не хотела себе в том признаться. Возможно ли наслаждаться дружбой, ничего не зная о прошлом того, с кем дружишь? Конечно, незнание может быть благом, но и опасности в нем не меньше.

Тома и меня мало кто в Коульмене знал близко. Друзей у нас не было. И я представляла себе, что за мной романтически ухаживает человек, о котором я знаю только то, что он сам рассказал мне. Но и знать мне о нем хотелось только одно — что с ним все в порядке и более тесное знакомство с ним абсолютно для меня безопасно.

Выходя из дома на следующее утро, я обнаружила на заднем крыльце букет цветов. Они просто лежали на ступеньке, связанные шнурочком. Я не нашла никакой записки — никаких указаний на того, кто их оставил. Я пользовалась задним выходом, потому что так удобнее было попадать на дорогу. Кто-то, стало быть, побывал возле моего дома между семью часами вечера и семью утра, пока я находилась в доме. И даже не постучался, не дал о себе знать. Я терпеть этого не могла, но взяла цветы с собой на работу, не зная, что еще с ними делать. Там я поставила их в кофейник.

— Бодж сказал мне, что был у вас в воскресенье вечером, — заметила Роберта.

Разговор происходил во вторник, и я подумала, что можно воспользоваться местным «телефоном доверия», чтобы навести нужные мне справки, но я до сих пор не знала, как это делается.

— И он, конечно, сказал вам, что послужило причиной? — спросила я, продолжая писать.

— Он сказал, что вы подозреваете, что кто-то побывал у вас в доме, пока вы отсутствовали.

— Так оно и было, — ответила я и положила ручку. — Кто-то поднял сиденье унитаза и полежал на моей кровати. Признайтесь, Роберта, Бодж говорил вам, что я не в своем уме?

— Нет.

— То есть, он рассказал вам, как я вызвала его среди ночи, потому что мне показалось, что кто-то был в моем доме, и больше ничего не добавил?

Она сняла очки:

— Да, так и было. И я сказала ему, что раз вы это утверждаете, то он должен вам верить.

Я немного успокоилась.

— Благодарю вас, — сказала я, ожидая, что она добавит еще что-нибудь, но напрасно.

— Видите эти цветы? — спросила я.

Она подняла очки:

— Сами выращивали?

— Я нашла их утром у себя на крыльце. Букет, связанный шнурком. И никаких объяснений.

Последовало долгое молчание. Но прежде, чем заговорить со мной, Роберта все-таки бросила взгляд на свою работу.

— Тайный воздыхатель?

— Черт побери: разве Билли способен оставить на крыльце цветы? Или проникнуть в дом?

— Не думаю, — ответила она задумчиво. — Билли слишком скромен и слишком открыт, я никогда не слышала, чтобы он совершал что-нибудь подобное.

— А что если он обожает меня?

— Еще чего выдумаете, — отрезала она, закрывая тему. Больше ее ничего не занимало. Она не стала интересоваться, не подозреваю ли я что-нибудь, не обнаружила ли еще что-то, не требуется ли мне помощь.

Мы закончили работу в шесть и стояли на тротуаре перед конторой, когда Роберта спросила:

— Вы поменяли у себя замки?

— Да, вчера.

— Хорошо.

— Все это странно, не правда ли?

— Странно. Но здесь многие вещи, которые сперва кажутся странными, потом становятся привычными и даже типичными. Хотя это и не делает их менее болезненными или эксцентричными. Элизабет Триуэлл, например, уже семь лет не покидает своего дома — у нее агорафобия — и мы все знаем об этом и принимаем как факт. Она очень добра, и когда обществу требуется какая-нибудь помощь вроде вольнонаемной работы или пожертвования, мы осторожно подходим к двери ее дома, не пытаясь проникнуть внутрь и не ожидая, что она выйдет к нам, сообщаем ей нашу просьбу, которую она с удовольствием выполняет. Но, конечно, это странно… А отец Джорджа Стиллера предается продолжительным прогулкам среди ночи в одном белье. Ему восемьдесят лет, и он занимается этим не один год. Он не лунатик, не извращенец и отнюдь не алкоголик. Шериф отвозит его домой с кладбища, из парка, просто с уличных перекрестков и никогда не получает никаких объяснений, кроме того, что он вышел подышать свежим воздухом. Это тоже странный случай, но мне было бы интересно узнать, не занимается ли он тем, что лежит на чужих кроватях. Ну, и конечно, у нас есть Билли с его мозговой травмой, который иногда доставляет нам известные хлопоты. Мы все считаем своим долгом заботиться о нем. Мы привыкли к его детским выходкам, но непосвященного он легко может напугать. Он очень любит детей, но некоторым молодым мамашам бывало не по себе, когда Билли чересчур пристально рассматривал их отпрысков. Кое-кто из детей плохо с ним обращается: бегают за ним по пятам, дразнят, смеются над его неуклюжестью. Бедный Билли — он так спокойно все сносит. За двадцать лет он ни разу не был замечен в энергичных действиях, и если это он — ваш воздыхатель, — считайте это за комплимент.

Она зажгла длинную и тонкую коричневую сигарету. Она курит, не переставая, о чем свидетельствует и ее низкий мужской голос.

— А что вы скажете о достопочтенном — о Баде?

— О, с ним все в порядке. Он, конечно, не пропускает ни одной юбки, но он абсолютно безопасен. Я не слышала, чтобы его ухаживания имели продолжение. Он время от времени приглашает Пегги на ленч — наверное, он особенно выделяет тех женщин, которые попышнее.

— Но он очень неприятно себя держит.

— Только не в суде, — возразила она, и это было правдой. В своей мантии он выглядел как истинный судья.

— Странность часто перестает быть странностью, если весь город осведомлен о ней. У нас есть свои отшельники, горькие пьяницы, кровосмесительные семьи и…

— Кровосмесительные семьи? — перебила я.

— Я вам рассказывала — Дрисколлы многие годы, поколение за поколением заключают браки среди близких родственников. Хотя нет, я не совсем точна — я не уверена, что они оформляют свои отношения официально. Там много детей, но неизвестно, кто чей. Элвин и Полли Дрисколл — натуральные брат и сестра.

— Боже, я полагала, что они хотя бы троюродные…

— Там всего хватает — и тетушки с племянниками, и дядюшки с племянницами, братья и сестры, отцы, отчимы и прочее.

— Неужели закон ничего не может с этим поделать?

Роберта рассмеялась:

— Столь похвальные принципы общественной жизни вы привезли из Лос-Анджелеса. Конечно, закон вмешивался. Их разлучали, делали им внушения, а однажды кто-то из них даже провел некоторое время в тюрьме. Но ничего изменить не удалось. Единственное, что можно реально поставить им на вид — это их умственную деградацию от поколения к поколению. Хотя вы, конечно, можете гоняться за ними и следить, чтобы они не совокуплялись друг с другом.

Роберта рассмеялась моему недоумению и ее смех больше походил на кашель.

— Но вы обязательно должны побывать там, где они живут, — продолжала она, хихикая. — В этом незабываемом оазисе возле помойки, украшенном автомобильными останками и прочим ломом.

— Чем они зарабатывают на жизнь?

— Сдельщиной — они присоединяются к ремонтным бригадам или к сезонным подработкам, продают все подряд, возможно, и подворовывают. Местное население они не беспокоят, потому что Бодж не терпит ни малейших нарушений и беспорядков. Он мог бы сделаться шерифом округа, но его дом — Коульмен. Они получают велфер, но прекрасно знают, что Бодж в любой момент может лишить их пособия.

— Миленький городок, — заметила я. Ее рассказ показал мне, что где-то неподалеку обитает кучка дегенератов, ведущая чисто животный образ жизни. По опыту я знала, что и в Лос-Анджелесе такое явление может возникнуть в любом слое общества. Но отношение к этому не могло быть таким спокойным — мы с отвращением рассказывали бы об этом. А Роберту, казалось, это совсем не смущало.

— Да, город очень мил, — отвечала она, но не стала нахваливать его достоинства. Кое-что я и сама о них знала — о футбольной команде, о двух летчиках, чьи внушительные дома высились на гребне холма, о писателе, живущем здесь по полгода. Знала о чистом воздухе и красоте, для описания которой у меня просто не хватает слов.

— Бодж сообщил мне кое-что еще. Несколько охотников обнаружили разложившийся труп в ущелье неподалеку от Каннон-сити.

— Где это?

— К югу отсюда. По шоссе нужно ехать к западу от Пуэбло. Он подозревает, что это одна местная жительница, пропавшая без вести четыре года назад. Предположительно, эта женщина оставила мужа и двоих детей, чтобы искать приключение со своим старым дружком, которого, правда, потом видели в Денвере… Но это долгая история, основанная на сплетнях. Главное, что она исчезла, а по телетайпу передали описание, которому она вполне соответствует. Сама я ее не знала.

— Что послужило причиной смерти?

— Не знаю, — ответила Роберта. — Несмотря на такую достопримечательность, как Дрисколлы, у нас двадцать лет не было ни одного порядочного преступления. Все больше мелочи. Но этот труп кажется мне зловещим предзнаменованием. — Она бросила окурок на тротуар и затерла его квадратным носком ботинка. — Здесь много неосвещенных дорог. Проверьте, чтобы ваша машина была в порядке… Завтра я отправляюсь в Колорадо-Спрингс на встречу с клиентом. Почему бы вам не проехаться вместе со мной?

— Охотно, — сказала я. Ничего особенного меня в Коульмене не держало. — Кто будет править?

— Наверное, вы не разрешите мне курить в вашей машине?

— Значит, поедем на вашей.

Женщину звали Кэтрин Салливэн Портер, и к моменту смерти ей исполнилось двадцать девять лет. Когда она исчезла, ее детям было соответственно семь лет и четыре года. Ее муж, школьный учитель Боб Портер, сообщил Боджу об исчезновении жены и о том, что она не объявилась ни у одного из своих родственников. Он же сказал, что единственный человек, с кем она могла уехать, ее старый дружок из Денвера.

Боб встретился с Кэти в Денвере, женился на ней и привез ее в Коульмен, где работал учителем и баскетбольным тренером, а она стала домашней хозяйкой. У них бывали только короткие супружеские размолвки, но накануне своего исчезновения она призналась своей ближайшей подруге, что ее семейной жизни недостает романтики и возбуждения. Боб Портер ничего не подозревал, потому что с тех пор, как они поженились, Кэти жаловалась на это каждую весну.

Ее задушили — подъязычная кость была раздроблена — а руки были связаны за спиной и на голову был надет мешок. Коронер сказал, что больше не удалось установить никаких подробностей — из-за того, что за четыре года тело почти полностью разложилось.

Боджа заинтересовало, что ее одежда оказалась нетронутой и оба ее кольца были на месте, а в волосах сохранились заколки. Она была похоронена, а не просто брошена на дороге. Охотники нашли ее размытую ручьями могилу. Ничто не указывало на борьбу. Похоже, все было обдумано заранее. Обычной причиной подобных преступлений бывают надежды на получение страховки или месть. Но ни то, ни другое не вяжется с образом жизни Кэти Портер. Ее брак был вполне благополучным, хотя и ординарным, страховой полис — весьма скромным и ничего особенного по нему нельзя было бы получить. И ее любили все, кто ее знал, хотя знакомых было немного. Она отличалась ровным нравом, была хозяйственной и застенчивой.

Я с интересом выслушала все, что Бодж пришел рассказать Роберте об этом деле. Он очень серьезно отнесся к исчезновению Кэти, считая, что оно только одно из событий в скрытой пока цепи.

— С кем она дружила? — спросила я.

— По соседству с домом ее знали все. Ее ближайшая подруга жила в соседнем квартале, и они водили детей в один детский сад. Она сомневалась, что у Кэти есть кто-то на стороне, но до ее исчезновения вслух этого не высказывала. Мы без труда установили, что тот парень, которого ее муж знал в Денвере, ни при чем. Боб встретился с ним и понял, что он ничего не знает, а потом с ним поговорили и мы. Он ничего не слышал о ней с тех пор, как они расстались, и у него было железное алиби на то время, когда Кэти исчезла из дома. Никакие телефонные звонки не предшествовали этому событию, и она как будто не планировала ничего, что могло бы пролить хоть малейший свет. Кто бы ни похитил ее, он не оставил никаких следов своего посещения.

— И что же муж?

— Боб был просто убит. Он ничего не подозревал, не помнил сколько-нибудь серьезных размолвок и споров в последнее время. Ее подруге, Ли, он потом говорил, что кроме мелких жалоб нечего и упоминать. Всякую связь с ее прежним дружком Боб решительно отвергал. Ли предполагала какую-нибудь интрижку, потому что недели за две до события Кэти как-то остановилась и долго говорила по телефону с какой-то женщиной и, кажется, это происходило не один раз. И она иногда жаловалась на то, что Боб недостаточно внимателен к ней — видимо, ей хотелось большего или ей было, с чем сравнивать…

Боб потратил на поиски не меньше сил, чем мы. Он с самого начала полагал, что с ним нехорошо пошутили. Ведь она отвела сына в детский сад, а через три часа, когда нужно было забирать его, не явилась. Боб же был на работе.

Бодж достал из кармана сигареты.

— У меня нет никаких версий. — Он глубоко затянулся. — Коронер не думает, что она подверглась изнасилованию или какому-нибудь другому телесному повреждению, если, конечно, ее снова не одели после того, как убили. На одежде не нашли ни пятнышка крови. Судя по всему, она передвигалась на попутных машинах, но никто не мог представить себе, чтобы Кэти села в машину к незнакомому человеку. Она славилась осторожностью и была внимательной матерью. Скорее, кто-то, кого она хорошо знала, вывез ее из города, убил, а потом избавился от трупа.

— Она была хороша собой? — поинтересовалась я.

— Я бы так не сказал — ничего особенного. Ее фотография появится в завтрашних газетах. Худенькая, голубоглазая, волосы собраны в «конский хвост»… Больше добавить пока нечего.

— Наверняка что-нибудь обнаружится, — иронически предрекла Роберта. Она, конечно, догадалась, что в городе на все лады обсуждают это скандальное происшествие.

Я решила, что мне нужно сделать маникюр. Нет, я обычно с трудом переношу эту процедуру — сидеть, слушая беспрерывную болтовню ни о чем и позволяя так и эдак вертеть твоими руками. Но мне хотелось узнать, что думают обо всем этом в салоне Николь, рассаднике слухов и сплетен. Никто в Коульмене не верил болтовне Николь, но все слушали ее с неподдельным вниманием.

— Все убеждены, что здесь у нее никого не было. Что-то или кто-то потянуло ее прочь из города, — сказала мне Николь, сорокалетняя женщина, в чертах которой было что-то индейское.

— Почему? — спросила я.

— Ее лучшая подруга Ли говорит, что она принялась за домашние дела вечером. Обычно она забрасывала ребенка в детский сад, а потом отправлялась за покупками, делала что-нибудь по дому или пила кофе вместе с Ли. Потом дети играли у кого-нибудь из них в доме. И это тоже давало им немного отдохнуть от детей. Я сама так поступала, когда мои были маленькие.

— Нет, меня интересует, почему вы решили, что у нее были причины уезжать из города?

— Ну, как же? Она говорила, что ей нужно сделать кое-какие покупки, но потом ничего не рассказывала о том, что купила. Кроме того, она обязательно поехала бы на своей машине, но никто не видел ее стоявшей возле магазина, закусочной или вообще где-нибудь. И она ничего не делала по дому, потому что, когда ее муж возвращался с работы, она только принималась за то, что обычно делала днем.

— Может быть, она смотрела какой-нибудь сериал? — пошутила я.

— Она уже давно не следила за сериалами.

— О! Это немало, — сказала я. Моя мама всегда следила за сериалами, но, если она переставала смотреть их, это всегда означало, что она плохо себя чувствует. — Вы все это рассказали Боджу?

— Бодж осведомлен не хуже моего. Ну, и вы сами понимаете — с женщинами иногда случается, что мужчина полностью овладевает их мыслями и они забывают обо всем — о детях, о муже, о магазинах, о сериалах, о друзьях… Они теряют в весе. Я хочу сказать, что в марте все было нормально — она сидела с детьми, ездила за покупками, смотрела сериалы, а в апреле у нее не стало времени на знакомых, она перестала болтать по телефону, ездить по магазинам с Ли и каждое утро ее не было дома. Конечно, можно предположить, что она устраивала свидания и не желала намекать кому-либо о том, что происходит…

Николь выдала это все одним махом, как будто ни о чем больше и не думала.

— И она говорила, что всегда была несчастлива с Бобом. А Боб неплохой парень, не пьет, не бьет детей и вполне обеспечивает семью. Она расспрашивала Ли, случается ли, что они с мужем занимаются любовью днем, и любит ли муж созерцать ее обнаженной. Она говорит, что женщина едва ли может отказать в этом… Короче, она никогда по секрету не сообщала Ли, что Джо Шмоу, дескать, такой симпатяга, сил моих нет, но только ты об этом никому. И она ни с кем не обменивалась улыбками в церкви или где-нибудь еще. Кто бы это ни был, он полностью подчинил ее себе, а потом убил — ну, это вы знаете.

Что было возразить на это?

— Почему вы думаете, что ей необходимо было хранить в секрете свои свидания?

— Откуда я знаю? Может быть, это был женатый человек, может быть, пастор или губернатор штата или шериф…

Я не удержалась и захихикала. Бодж? Разве он мог быть любовником? Затем я подумала о Баде Уилкоксе, но быстро отбросила эту мысль. Когда преступление случается рядом с тобой, привычные вещи начинают казаться страшнее, чем они есть на деле.

— Я думаю, — продолжала Николь, — Кэти было сказано, что, если она сохранит все в тайне, они уедут вместе, как только это станет возможно. Другого выхода нет — нельзя же навсегда оставаться здесь. А что он убил ее, так это, наверное, потому, что она не хотела уезжать вместе с ним, а он боялся, что она проболтается об их связи.

Мне показалось, что Николь слишком увлекается сериалами.

— Каким образом женщина может стать столь покорной?

Николь улыбнулась и на ее щеках обозначились глубокие ямочки:

— Клянусь, вы сами прекрасно понимаете, каким образом… Хотя, может быть, вы действительно настолько наивны…

— Продолжайте же, — рассмеялась я, но она решила закончить беседу.

— Сам черт не знает, кто это мог быть, — подвела черту Николь.

Звонок Дженис огорчил меня, но я решила не придавать значения дурным известиям. Я не могла вечно избегать Тома, хотя и подозревала, что Дженис еще не все мне рассказала. Я оставила Тому сообщение, чтобы он позвонил мне на работу, и пригласила его зайти выпить немного пива. Я сказала, что хочу с ним кое-что обсудить, и надеюсь, что мой адвокатский голос звучал при этом достаточно серьезно. Пиво я, разумеется, должна была купить сама.

С тех пор, как я увидела его в первый раз, он несколько переменился. Он говорил, что это действие зимы. Волосы он теперь стриг короче, зато отпустил бороду, которая усиливала его сходство с горными жителями. Когда он был серьезен, его глубоко сидящие глаза смотрели зловеще, но улыбка делала его добрее, чем он в действительности был.

— Что случилось? — спросил он, следуя за мной на кухню. Я протянула ему бутылку холодного пива и вернулась в гостиную, где на кофейном столике меня ждал бокал вина. Я не садилась и говорила с ним стоя.

— Я хотела кое о чем расспросить вас, и это серьезно. Я разговаривала с одной своей подругой, и она сказала, что припоминает ваш случай — и свидетельствование, и убийство вашей жены и дочери. Она сказала мне, что вы были единственный, кого подозревали в убийстве…

Его глаза округлились от удивления. Рот остался открытым, и он уставился на меня, как будто я выстрелила ему в живот.

— Это правда? — спросила я. Я хотела, чтобы он ответил мне сразу.

— Боже, — произнес он с трудом, проводя рукой по волосам. — Боже, Джеки. Да, это правда. Но мне не было предъявлено обвинение. Ваша подруга сказала вам, почему не было подозреваемых, кроме меня?

— Нет. И я хочу, чтобы вы мне объяснили, было ли предъявлено обвинение тому психопату или кому-нибудь еще? Все это настолько жутко…

— Вы больше ни с кем об этом не говорили?

Внезапно мне стало не по себе: я подумала, что меня могут убрать как человека, который слишком много знает. Мне нужно было отвести от себя эту привилегию, и я сказала:

— Все это знает моя подруга Дженис Уитком. Она мне и рассказала.

— Хорошо, черт побери, но я не желаю, чтобы здесь про меня распространялись какие-нибудь гнусные слухи. Я не убивал свою семью и я знаю, кто это сделал.

— Джейсон Девэлиан? — спросила я.

Он опять уставился на меня и с минуту не говорил ни слова.

— Она, стало быть, запомнила и имя убийцы? Тогда продолжайте, раз уж вы предприняли столь детальное расследование. Вы всегда так поступаете, когда кто-нибудь вам нравится?

Я пожала плечами — если мне нужно, я могу быть на редкость несговорчивой.

— Когда я была в Лос-Анджелесе, я просто упомянула в разговоре ваше имя. Вот и все, Том. Вы рассказали мне свою историю, которая произошла в городе, в котором я так долго жила и где у меня осталось много друзей. Но здесь никто об этом ничего не знает. Дженис помнила все очень смутно, но она перелистала газеты, хотя я и не просила ее об этом…

— Роберта в курсе, — перебил он, повышая голос. — Почему вы не спросили Роберту?

— Пожалуйста, не кричите на меня. Почему вы не можете спокойно объяснить мне, что к чему? Я вас не знаю и разве не естественно, что я хочу знать правду? А Роберту я расспрашивала еще до того, как позволила вам заняться моей ванной. Она сказала мне, что вы славный малый, который пережил большое несчастье.

— А что если я не захочу вам ничего рассказывать?

— С вашей стороны это было бы нечестно, — сказала я. — Не думаю, чтобы я это заслужила.

— Нет, мне это уже нравится — нечестно! — закричал он, очевидно, рассерженный не на шутку. Он весь дрожал и все крепче сжимал бутылку. — Я куда больше рассказал вам о себе, чем узнал о вас, ни разу не дотронувшись и до вашей руки. Вы приехали сюда, оставив своих друзей, работу без всяких видимых причин, как будто закон шел за вами по пятам. И вы еще наводите обо мне справки!

— Послушайте — я хотела только одного: знать вашу версию происшедшего. Вы попросили меня о свидании как раз в тот момент, когда я только что рассказала о вас своим друзьям. Дженис сама позвонила мне и она сама решила раздобыть эти сведения, а я только позволила ей выложить мне все, что она узнала. Разве это не разумно? Я не хотела доставлять вам ни малейшего беспокойства.

— Я не понимаю, почему вы не поговорили об этом со мной сразу. Зачем вы затеяли это расследование? Ну, а уж коли затеяли, почему не довели его до конца и не получили ответы на все, что вас интересует? Или вы не чувствуете, когда человек говорит правду, а когда лжет? Человек, который угрожал мне и чей голос был записан на пленку, действительно находился в лечебнице в тот момент, когда были убиты моя жена и дочь. У меня возникли трудности с алиби, потому что я был с женщиной, которую не хотел называть. Я был под подозрением целых пятнадцать минут — до тех пор, пока — страшно сказать! — я не назвал им ее имя.

— И вы сказали им, кто, по-вашему, совершил это убийство?

— Да, так же, как и вам — Джейсон Девэлиан. Мнимый больной, который здоровее и хитрее меня и вас вместе взятых. Но им нужен был я. Им ни к чему был истинный убийца — им был нужен я.

— Вы сказали, что он находился в лечебнице.

— Я полагаю, что он отлучился оттуда не более, чем на час. Доказать это практически невозможно. Позднее, когда ему было предъявлено обвинение в поджоге, он тоже находился в лечебнице, однако они доказали, что он ускользнул из нее ненадолго, сделал свое дело, а потом вернулся обратно. Я знаю, что он сделал это. И они тоже это знают.

— Почему вы не хотели сразу предъявить алиби? Женщина была замужем?

— Э, Джеки, где ваше чутье? — поморщился он с язвительной усмешкой. Мне показалось, что у него в глазах прокатились слезы. Он стал говорить тише, но по-прежнему нервно. У меня возникло такое ощущение, словно я открыла зловонную комнату в его жизни. — Она была пациенткой, — сказал он спокойнее. — И мне пришлось оставить мою работу. Проверьте это. Это можно проверить.

Он так и не открыл бутылку с пивом. Он отвернулся от меня, отправился на кухню и поставил бутылку обратно в холодильник.

— Мне очень жаль, что я так рассердила вас, — сказала я. — Но я еще раз повторю, что не собиралась устраивать никаких расследований — информация сама пришла ко мне. Не могла же я пропустить ее мимо ушей.

— Но вы же звонили в Лос-Анджелес и просили поднять материалы дела? Вы должны были это сделать.

— Нет, — сказала я так спокойно, как только могла. — Нет, я не делала этого. Просто мои друзья очень беспокоятся обо мне.

— Ну ладно, я пошел, — сказал он вяло. — Мне больше нечего здесь делать. Вы теперь знаете все, что хотели знать. Вы мне не доверяли и не стали действовать по-другому. Вы кто? Женщина или следователь? Я думал, мы не сойдемся в том, что кто-то любит рыбу, а другой предпочитает мясо. И мне нечего было у вас выспрашивать, честное слово.

Он не слушал меня или решил мне не верить. Я сказала:

— Но почему? Почему вы не спросили ни о чем меня?

— Потому что мама учила меня жить самому и давать жить другим. Потому что я думал, вы сами расскажете мне то, что сочтете нужным. Ведь мы даже ни разу не поцеловались, а я не привык совать нос в чужие дела.

— И вы считаете, что я не должна была интересоваться вашей историей? Что вначале я должна была лучше узнать вас? Так?

— Мы знакомы уже несколько месяцев. Если у вас есть какие-то опасения в отношении меня, вам незачем было продолжать встречаться со мной.

— У меня нет никаких опасений, но я все-таки выслушала то, что рассказала мне моя подруга, — повторила я искренне. Я не боялась Тома. Наоборот, вместе с ним я чувствовала себя в безопасности. А то, что я не позволила ему переночевать на диване в тот вечер, когда вернулась из Лос-Анджелеса, так это по единственной причине — из моей вечной любви к уединению.

— Я не думал, что вы проявите такую активность. Я полагал, вы заинтересуетесь моей медицинской картой.

На этот раз уже он разозлил меня.

— Мы живем в опасное время, — сказала я. — Это интересует меня меньше всего.

— Ну и прекрасно, малышка, — сказал он спокойнее, прищурив глаза. — Я не был у врача лет шесть-семь. Оглядитесь вокруг, Джеки. Я надеюсь, что вы убедитесь — я не преступник. Коульмен не самое лучшее место, чтобы прятаться от правосудия.

— В мои намерения не входило распускать о вас сплетни. И мне сказали, что вы не были осуждены. Мне нужны были подробности и ваша собственная позиция. Если вы будете продолжать сердиться, мы с места не сдвинемся.

— Я не буду сердиться, — ответил он и вышел.

Том говорил правду. Он действительно был отстранен от работы из-за того, что вступил в личные отношения с пациенткой. Его отстранили от работы за нарушение этических норм его профессии. А Джейсон Девэлиан совершил еще одно преступление, будучи заключен в лечебницу — и на этот раз его упрятали понадежнее — он два года провел в тюрьме.