Танцуй, детка!

12

Я хожу на лекции, чтобы просто хоть чем-то себя занять днём, потому что мне кажется, что если я останусь одна дома наедине с собой и своими мыслями, то просто сойду с ума.

Весь университет обсуждает предстоящую вечеринку Майкла Романова: для многих это действительно, как говорит Юлька, не то что самое важное событие года, а всей жизни. Когда они ещё побывают на вилле настоящего миллиардера и сделают селфи с какой-нибудь приглашённой звездой?

Я вижу его каждый день, и он здоровается со мной, всегда облепленный, словно сладкий пончик – мухами, какими-то анжелами, виками и танями, которые трутся об него, лижут его и чуть ли не живут в его штанах. Я сама, если честно, совершенно перестала понимать, кто такой Майкл Романов, и что ему нужно от этой жизни. Бесплатные девочки? Так вот они, только моргни. Дорогие эскортницы? Только один звонок. Бесконечный секс, дорогой алкоголь, люксовые тачки и процветающий бизнес, который только пухнет и пухнет от денег с каждым днём.

Но тогда почему мне грустно от того, что я не увижу больше того Майкла, который приносил мне кофе с кардамоном и намазывал джемом булочку? Я так и не смогла выбросить его пижаму, и теперь она лежит одиноко на спинке кресла в моей квартирке, напоминая мне о нём. И его запах становится всё слабее и слабее с каждым днём. Ещё немного – и я больше не смогу прижать её к своему лицу, зарывшись в мягкий аромат его кожи…

На днях я приезжала к Дане в клинику и горячо шептала ему на ухо, что осталось совсем немного потерпеть, что скоро у нас будут деньги, он выздоровеет, и мы уедем с ним далеко-далеко, где сможем построить свой собственный замок.

Дмитрий Ланской, как ни в чём не бывало, обсудил со мной график предстоящей операции, а я не могла забыть, как его сухие жёсткие руки обшаривали мою грудь. Интересно, он бы стал участвовать в аукционе, если бы знал про него? Или он предпочитает бесплатный секс с зависящими от него людьми? Хотя какая уже разница, устало думаю я, и серая тоска накатывает на меня очередной удушающей волной.

Иногда мне кажется, что я готовлюсь не к первой своей ночи с мужчиной, а к смерти. И только моя милая пушистая Китти напоминает мне, что жизнь – вот она, тёплая и живая, и она точно ещё не закончилась… После очередного сообщения от Юльки я начинаю перебирать весь свой скудный гардероб, чтобы подобрать хоть что-то более менее подходящее для предстоящей вечеринки районного масштаба. Я перекладываю из кучки в кучку свои однотипные джинсы, штаны и шорты с такими же безликими и мешковатыми футболками, пока не вспоминаю, что у меня в «шкапу» осталось несколько вещей от бабушки Софьи Глинской. От которых я так и не смогла избавиться.

Я достаю длинное, под горлышко, платье с рюшами, из тонкого шёлка светло-бирюзового оттенка, куда отлично бы подошла камея, подаренная мне на прощанье мадам Лилу, но решив, что это не вечер для тех, кому за шестьдесят, я бережно откладываю его в сторонку. Глажу пушистый мягкий свитер из ангорки, белоснежную блузку с кружевами ручной работы, и тут нахожу на самой дальней вешалке маленькое белое платье. И, судя по его состоянию, родом из тридцатых. Как будто прямо из Чикаго начала прошлого века. Хотя, как знать, может быть, и оттуда.

Конец октября впустил в наши края холодные ночи, и я зябко кутаюсь в своё боа, когда выхожу из такси прямо к ярко освещённому центральному входу в мой старый дом. Только сегодня я здесь гостья. Наш старый замок почти не изменился: он всё так же стремится в небо своими двумя стрельчатыми башнями, одна из которых – моя, но сейчас она темнеет чёрными глазницами своих окон. В саду перед домом накрыты фуршетные столы, между которыми ходят официанты и предлагают гостям вино и шампанское. Ласково журчит откуда-то привезённый на время праздника фонтан, и легкий джазовый сет доносится с летней сцены. Я беру ледяное шампанское с подноса: сегодня мне определённо надо напиться.

– Это ты? – незаметно подходит ко мне сзади и обнимает за талию Алексей, и я вздрагиваю от неожиданности, пролив на себя свой напиток.

– И ты здесь? – удивляюсь я его появлению.

– Конечно! – обиженно отвечает он, и выхватывает у проходящего мимо официанта ещё один фужер-флейту. – Нам же нужно завершить начатое? А ты, я смотрю, любишь шокировать публику? – выразительно смотрит он на меня, и я пару секунд не понимаю, что он вообще имеет в виду.

– А, ты про это! – вспоминаю я про свой странный наряд. Я, пожалуй, действительно, выделяюсь на фоне всех этих гуччи, дольче и диоров белой вороной. Моё крошечное белое платье, всё расшитое мельчайшими кристаллами и с роскошными страусиными перьями по подолу, словно маленькая довольная луна освещает этот тесный мирок. И мне даже на какое-то время показалось, что моя бабушка Софья здесь сегодня со мной. Десятисантиметровые каблуки и снежное боа дополняют мой образ, и теперь я действительно вижу, как все посетители оборачиваются на меня.

– Пойду, поздравлю именинника, – с этими словами я вставляю в свободную руку Алексея свой пустой бокал, и уверенной кошачьей походкой иду по таким знакомым мне дорожкам к бару у сцены, где вдалеке уже вижу до боли знакомую мне фигуру, окружённую, как обычно, толпой прихлебателей.

Я подхожу к нему, как в последний раз, и мне действительно кажется, что я его больше не увижу.

– С днём рождения, дружище, – шепчу я ему на ухо, и целую его в обе щеки, оцарапавшись о его щетину. Я ощущаю его чистый звериный запах сильного животного, от которого у меня начинает кружиться голова, и Майкл, удивлённый, но явно обрадованный, шепчет мне в ответ:

– Подожди секунду, – и делает знак оркестру.

Музыка смолкает только для того, чтобы через несколько секунд зазвучали первые волшебные аккорды аргентинского танго, которое я так люблю.

– Ты позволишь? – приглашает меня Майкл, и я, заинтригованная, делаю ему шаг навстречу.

Я готова ко всему: неумелому топтанию на месте, вихлянию бёдрами, и мне плевать, что Романов абсолютно не умеет танцевать, но он уверенно и твёрдо подхватывает своей ногой мою, и ведёт меня в центр танцпола, где мы одни во всём свете исполняем этот восхитительный танец.

– Ну что, не ожидала? – шепчет мне на ухо Майкл, ловко перекидывая меня на голень, и я счастливо смеюсь в ответ.

– От тебя – нет! – честно отвечаю я.

– На самом деле, это единственное, что я умею танцевать, – признаётся мне Романов, легко вставая передо мной на колени. – Зато на отлично! – и я закидываю свою ногу ему на плечо, он поднимается и мягко покачивается назад, отчего я падаю и почти проваливаюсь в его сильные объятия! Он бережно придерживает меня за талию, и я опускаю ногу обратно на землю, и мы делаем круг вокруг танцпола, окружённого восхищённой публикой, которая хлопает нам, когда последние аккорды стихают, и после диджей ставит какой-то современный микс.

Как будто между нами только что и не было никакого волшебного танца, Майкл, галантно поклонившись, оставляет меня одну и направляется к толпе разодетых в дорогие бренды гостей, радостно приветствующих его пьяным криками. Ну что же, я и не ожидала большего. Для меня этот танец стал последним с Майклом…

Вечер идёт своим чередом, вдалеке я вижу толпу своих одногруппников, делающих селфи с приглашённым популярным стендапером, и фотографирующих только что вышедшую на сцену модную певицу. Я решаю, воспользовавшись всеобщей радостной суматохой, пробраться в свой бывший дом – словно навестить старинного одинокого друга.

Я незаметно подхожу к задней двери, и, порывшись под поросшим мхом глиняным горшком с розмарином, нахожу там запасной ключ. Что ж, видимо, здесь не всё ещё успели поменять. Открываю замок двери, ведущей на кухню, где наша домработница, а иногда и папа, жарили нам по утрам блинчики с земляничным вареньем и взбитыми сливками. Здесь всё как прежде: по всей видимости, Романов-старший сам никогда не готовил, и оставил всё как было. Я подхожу к огромного деревянному буфету, открываю его и достаю из него жестяную банку, в которой мы хранили кофейные зёрна. Отвинчиваю крышку – в ней всё еще витает аромат кардамона и шоколадной арабики. Распахиваю стеклянную дверцу, и достаю мамину любимую чашку из мейсенского фарфора с розами и голубыми птицами. Я нежно глажу её пальцами, как будто прохладные бока могут хранить ещё тепло маминых рук и губ на ней…

Мне хочется остаться в этой комнате навсегда, вдыхать и вспоминать звуки и запахи своего счастливого безоблачного детства, которое у меня навсегда отняли… Но я собираю волю в кулак, – мне нужно срочно перестать жалеть себя! И с замиранием сердца открываю тяжёлую красную дверь в столовую-гостиную.

Здесь Михаил Романов явно успел переделать всё под себя: вместо нашей уютной семейной комнаты в английском стиле сейчас здесь всё сверкает отполированным белым мрамором, золотом и стразами. Наши огромные мягкие диваны, в которых мы, утопая, вместе смотрели семейные комедии, поменяли на итальянскую мебель в стиле какого-нибудь Людовика Пятнадцатого, а вместо нашего огромного деревянного стола с потертой столешницей теперь красуется стол из красного дерева, в поверхность которого можно смотреться, как в зеркало. Я словно очутилась в музее богатства и дурного вкуса.

Дверь на веранду и во двор, где веселятся гости, приоткрыта, и я слышу приближающиеся голоса. Я не хочу, чтобы кто-то заметил, как я брожу по дому Майкла Романова. Ведь никто из них не догадывается, что это мой дом, и будь моя воля, я бы всех сейчас же отсюда выгнала. Я снимаю свои туфли на каблуках, чтобы не цокать по мраморному полу, и быстро проскальзываю на лестницу, ведущую на второй этаж, где раньше были комнаты для гостей, кабинеты, и спальня моих родителей.

Я бесшумно крадусь по тёмному коридору, и в окна вижу, как веселятся и танцуют гости на площадке перед сценой. Дохожу до самой последней двери в конце коридора, и толкаю её. Здесь раньше была спальня моих родителей, но теперь я не узнаю её. Стены затянули французскими алыми шёлковыми обоями, отчего кажется, что вся комната залита кровью. Посреди неё стоит гигантская, подобную которой я видела накануне в пентхаусе в гостинице, кровать, на которой спокойно могут разместиться десять человек, застеленная шёлковым чёрным постельным бельём. Вдоль одной стены установлена гардеробная из тёмного дерева. Я подхожу к ней, открываю первую дверцу, и вижу целый ряд секс-игрушек и приспособлений для БДСМ-игр. Здесь и разные по толщине и длине плётки, кляпы и наручники, а открыв соседний отсек, я нахожу несколько разнокалиберных и разноцветных дилдо, с ремешками-крепежами и просто с рукоятками, видимо, для более удобного использования.

Похоже, Михаил-старший был настоящим секс-гурманом! И меня начинает подташнивать об одной мысли об этом. Или эту комнату сейчас использует его сынок? И от этой мысли мне становится почему-то ещё невыносимее. Я брезгливо вытираю свои руки о платок, и стараюсь поскорее покинуть эту комнату, которая, наверняка, теперь помнит стоны и крики сотен, если не тысяч, девочек, девушек и женщин.

Я всё так же беззвучно продолжаю исследовать остальные комнаты, пока все гости веселятся на улице. Мой бывший танцевальный зал, где я бесконечно отрабатывала свои па, превратили в бильярдную, пропитавшуюся ароматом сигар и дорогого коньяка. Хотя, вспоминая бывшую спальню моих родителей, я вполне предполагаю, что здесь не только играли в бильярд. Мой старый дом словно пережил тяжёлую операцию, после которой он никак не может прийти в себя. Несмотря на почти новый ремонт во всех комнатах, для меня он больше похож на дряхлого старика, который медленно и болезненно умирает с каждым днём. Я не чувствую в нём ни жизни, ни смеха, ни радости. Он пуст и заброшен, несмотря на дорогую дизайнерскую мебель и отделку.

Я подхожу к лестнице, ведущий в правую башню, туда, где раньше была моя комната. Поднимаюсь по закрученным улиткой ступенькам и оказываюсь перед запертой дверью. Здесь всё осталось так, как и в последний раз, когда я была в своей комнате. Тогда я уходила из этого дома, и была уверена, что вернусь всего лишь через несколько дней, но теперь я с печалью осознаю, что прошло уже больше двух лет! Сюда явно не успел добраться архитектурный гений Романова, и кирпичные серые стены всё еще хранят тепло ушедшего лета и исчезнувшей навсегда моей семьи… Я залезаю в потайной кармашек в каменной кладке и нащупываю там запасной ключик от моей волшебной башни, который я всегда прятала там на всякий случай.

С замиранием сердца поворачиваю в дверной скважине ключ и вхожу в свою детскую. Пыльную и помутневшую, но всё ещё мою. Она по-прежнему пахнет пралине и лавандой, а через спинку кровати всё так же переброшены мои старые пуанты, как будто я их повесила сюда на минутку, чтобы забрать с собой на следующий урок. На стене над столом висит плакат «Пятьдесят оттенков серого», над которым так всегда смеялся мой брат-близнец. А я подхожу к своему окошку и вспоминаю, как подростком мечтала, что когда-нибудь и я встречу своего красавчика Кристиана Грея, который влюбится в меня. Я сажусь на свою девичью кружевную кроватку, представляя себе, что вот я засну, а утром меня снова разбудит шум кофемолки, скрип калитки и аромат свежесваренного кофе, который, позвякивая чашками, мне принесёт в мою башню Даня…

Но за тобой никто не придёт, детка. Твоя жизнь, как эта комната – покрыта слоем древней пыли, и никто не может знать, что со мной случится всего через несколько дней. Я откидываюсь на свою кровать и стараюсь не думать о том, как скоро чьи-то потные руки обшарят каждый уголок моего тела, чей-то липкий рот заглотит меня, протыкая своим языком, и кто-то ворвётся в моё лоно, разрывая на части, чтобы доказать всему свету, что он смог купить шлюху-девственницу.

Что я планировала здесь найти? Своё потерянное навсегда детство? Я его нашла. Вот оно лежит, свернувшись калачиком на моей кроватке и тихо плачет, и я постепенно успокаиваюсь, сглатывая свои сладкие слёзы по несбывшимся мечтам…

За окном раздаются хлопки, и чёрное небо взрывается миллиардами разноцветных обжигающих искр: в честь именинника запускают праздничный салют, и я вдруг понимаю, что должно быть, очень много времени провела здесь, прощаясь со своей прежней жизнью. Внизу раздаются хлопанье дверей, женский хохот и мужские приглушённые голоса, и я понимаю, что вечеринка, по всей видимости, уже частично перебралась внутрь дома. Я осторожно спускаюсь по лестнице, затаившись в тени, откуда мне открывается прекрасный обзор на огромную отреставрированную гостиную Романовых. С досадой я понимаю, что оказалась в западне: единственный возможный путь на улицу пролегает через гостиную, которая сейчас заполнилась пьяной и разгорячённой компанией самых близких приятелей Майкла.

Совсем как в детстве, когда я подслушивала разговоры родителей, я сижу, спрятавшись за перилами, и наблюдаю за происходящим внизу. И хотя комната наполнена целующимися, лижущимися и ласкающими друг друга людьми, всё моё внимание приковано к Романову-младшему, словно он один остался в этой пышной и безвкусной комнате. Похоже, Майкл уже достаточно набрался, хотя по нему этого не скажешь. Он сидит, развалившись на дорогущем диване, и стряхивает пепел своей сигары прямо на шёлковый иранский ковёр. Но ему не дают заскучать в одиночестве. Анжела, сегодня вырядившаяся в прозрачное платье со стразами, закрывающими только соски и низ живота, пританцовывающей пьяной походкой, сжимая в одной руке бутылку Moet, подходит к Романову, и пьёт прямо из горлышка, и золотая пена заливает её пухлые губы, грудь и живот, тонкой струйкой стекая по её бесконечным длинным ногам.

Она встаёт перед Майклом на колени, выгнув свою спину, и её длинные пальцы с золотыми коготками начинают нежно поглаживать ширинку, пока его член не упирается в плотную ткань. Девушка расстёгивает молнию, пока Майкл все так же равнодушно посасывает свою сигару, хотя его вздыбленный жеребец уже вырвался на волю.

– С днём рождения, – мурлычет Анжела, и, сделав глоток шампанского, наклоняется к пунцовой головке, словно окатывая её шипящим душем из пузырьков.

Романов судорожно вцепляется свободной рукой в её волосы, и прижимает затылок девушки крепко к своему паху, словно хочет спрятать её в нём. Его непотушенная сигара уже валяется рядом и прожигает обивку дивана за несколько десятков тысяч долларов, а взлохмаченная голова Анжелы всё дёргается и дёргается под его напряжёнными руками, пока он не делает резкий толчок бёдрами вперёд и не замирает так на несколько секунд, закрыв глаза.

Раскрасневшаяся и с размазанной по щекам помадой Анжела поднимает своё лицо от его ширинки, встаёт и пытается усесться сверху на его всё ещё твёрдый член, но Майкл резким движением поворачивает её к себе спиной, и насаживает на свой кол её кругленькую попку в стразах, сдвинув подол её дизайнерского платья вверх. Из своего тайника я вижу его холодное и безучастное лицо, пока он жёсткими и механическими движениями всаживает раз за разом в исказившуюся от боли и наслаждения Анжелу свой железный прибор. Всего минута, и он встаёт, опрокинув девушку на пол, где она лежит на ковре у его ног, пока он так же спокойно застёгивает ширинку на своих штанах.

Я наблюдаю за всей этой оргией, и мне не верится, что только пару часов назад мы танцевали с Майклом танго, и были с ним совершенно одни под этим южным черничным небом. Он был самым нежным, обходительным и желанным, а сейчас он, как обычный накачанный алкоголем и наркотой скот просто трахает без разбора всё, что двигается. Я абсолютно не могу понять этого мужчину! И видимо, никогда не смогу. Да и зачем мне это надо?! Мой дом детства разорён и обескровлен, в спальне моих родителей Романов-старший соорудил какое-то подобие борделя для своих тайных утех, а его сынок не отстаёт от своего папаши и тоже устраивает здесь массовые оргии со всеми местными великосветскими шлюхами. У меня больше нет дома, причём уже давно. Пора смириться с этим! Да и сама я в скором времени пополню ряды местных проституток, так что особо гордиться нечем. Но я не собираюсь жалеть себя в этот раз!

Я сижу, вжавшись во влажную тень на лестнице, наблюдая, как комната кишит, словно разлагающийся труп с червями – голыми извивающимися в разным позах телами, и в моей голове зреет чудовищный план. Непроницаемое, как шлем, чувство ненависти сковало мою голову, и теперь я могу думать только об одном… Пусть мне осталось недолго жить в этом городе, разорившем и уничтожившим меня, но я отомщу ему на прощание…

Я осторожно, на цыпочках, крадусь в свою башню из слоновьей кости, запираю неслышно за собой дверь на замок и, тихонько свернувшись на своей детской кроватке из сладких зефирных грёз, засыпаю там в последний раз в своей жизни, пока тело моего дома содрогается в предсмертных конвульсиях…