Beg For Me Morally Gray Book 3

41

СОФИЯ

К тому времени, как я засыпаю, рассвет уже пробивается сквозь задернутые шторы в моей спальне, превращая тени в комнате из угольно-серых в жемчужно-серые. Я отдыхаю всего час или около того, прежде чем зазвенит будильник, приводя меня в сознание с точностью удара кувалдой по черепу.

Я хлопаю по прикроватной тумбочке, пока шум не стихает, а потом лежу, уставившись в потолок, сердце бешено колотится, во рту пересыхает. Мое тело чувствует себя так, словно его переехал грузовик, но мой разум уже прокручивает в голове заявления об увольнении, плачущее лицо Бриттани, исчезновение Ника и тысячи связанных со всем этим последствий.

Я встаю, принимаю душ и одеваюсь движениями зомби. Спускаясь по лестнице, я не успеваю как следует приспособиться к своей новой реальности, как она хлещет меня по лицу.

Бриттани сидит за моим кухонным столом и с довольным видом ест яичницу-болтунью. Напротив нее сидит Харлоу и смотрит на нее из-под опущенных бровей, как кошка, оценивающая нового расшалившегося домашнего щенка. Моя мама стоит у плиты и напевает старинную песню Мадонны «Papa Don’t Preach», песню о незамужней беременной девушке-подростке, которая ищет признания в своем решении оставить ребенка.

— Доброе утро.

Бриттани подпрыгивает, а затем начинает давиться яичницей. Харлоу с надеждой смотрит на нее, прежде чем сдаться и неохотно хлопнуть ее по спине.

— Как раз вовремя! — говорит мама, поворачиваясь со сковородкой в руке. — Я только что приготовила еще яичницы. Садись.

У меня есть два варианта. Я могу либо сорваться с места и сбежать, выбрав, подобно Нику, раствориться в воздухе и никогда больше не показываться на глаза – очень привлекательный вариант, – либо я могу поступить так, как мне велят, и сесть за стол со своей дочерью и ее злой мачехой. Почти злой мачехой.

Нам придется придумать для нее другое прозвище.

Слишком уставшая, чтобы убегать, я сажусь на стул напротив Бриттани и размышляю, не слишком ли рано сейчас, чтобы начинать пить.

Мама ставит передо мной тарелку и накладывает на нее горку яиц. Вернувшись к плите, она убирает сковороду и, танцуя, подходит к тостеру. Кладет два ломтика пшеничного хлеба и оборачивается с милой улыбкой, которая сразу же вызывает у меня подозрения.

Если она подсыпала крысиный яд в яйца Бриттани, я не уверена на сто процентов, буду ли я ругать ее или дам пять. На данный момент может быть и то, и другое.

Когда раздается звонок в дверь, я издаю стон.

— Если это еще одна проблема, клянусь могилой моей матери, я подожгу этот дом и буду танцевать на пепелище.

— Извини, но я еще не умерла.

— Не напоминай мне. — Поднявшись, я подхожу к входной двери и подозрительно смотрю в глазок.

На моем крыльце стоит мужчина. Он высокий, темноволосый, одет в красивый темно-синий костюм, плотно облегающий его широкие плечи. Его белая рубашка расстегнута у ворота, открывая сильную загорелую шею. Хоть мы никогда не встречались, я сразу узнала его.

Я видел достаточно фотографий в СМИ, чтобы узнать.

Я открываю дверь и оглядываю мужчину с головы до ног, отмечая его царственную осанку и общую атмосферу превосходства.

— Каллум МакКорд. Что вы здесь делаете?

Старший брат Картера протягивает мне бумажный стаканчик.

— Миндальное молоко не должно называться молоком. Это не молочные продукты. Его следует называть так, как оно есть: ореховый сок.

У него низкий голос и напряженный взгляд. Его квадратная челюсть покрыта щетиной. От него пахнет экзотическими каникулами и кучей денег, и он держится как король.

— За исключением того, что ни один разумный человек не стал бы заказывать латте с ореховым соком у хихикающего подростка-кассира, о чем, очевидно, знала команда маркетологов миндального молока.

Не желая доставлять ему удовольствия расспросами, откуда он знает, какой кофе я люблю, я беру чашку из его рук, выхожу на крыльцо и закрываю за собой дверь.

— Итак. Это профессиональный визит или вы здесь для того, чтобы похитить меня и запереть в своем подвале?

Я с удовлетворением замечаю, как он моргает и хмурит темные брови.

— Ваш брат рассказал мне, как вы познакомились со своей женой.

— Да неужели? — Каллум растягивает слова, выглядя удивленным. Но в то же время немного убийственным. Я не могу сказать, что это его обычное выражение лица, поэтому киваю.

— Были использованы слова «Стокгольм» и «синдром». Однако вы должны знать, что из меня получилась бы ужасная пленница. Я очень несговорчива, когда мне скучно, и никогда не плачу, если только у меня не заканчивается шардоне. Я огрызаюсь и кусаюсь, когда меня провоцируют, а еще требую, чтобы мне давали еду по строгому расписанию. Вы бы сдались еще до обеда.

Он не замечает моего сарказма и спокойно говорит: — Я здесь не для того, чтобы похитить вас, — как будто и в самом деле был такой вариант. — Я здесь, чтобы поговорить о вас и Картере.

Я не уверена, собирается ли он предупредить меня, чтобы я держалась от него подальше, или попытается лично убедить меня в том, что его отец пытался сделать по телефону, но в любом случае, я мгновенно раздражаюсь.

— Не то, чтобы это вас касалось, но Картер порвал со мной. И нет, меня не интересует его работа. А теперь, если вы меня извините…

— Он влюблен в вас, — перебивает Каллум, отметая мои протесты властным взмахом руки, который очень напоминает мне о моей матери.

Я резко говорю: — Вы пропустили ту часть, где я сказала, что он порвал со мной. Неважно, влюблен он в меня или нет.

— Нет? А как насчет той части, где вы сказали, что любите его? Это имеет значение? Потому что ваши слова прозвучали довольно убедительно. — Он делает вид, что задумался, глядя в небо. — Что вы там сказали? О да, я помню.

Каллум снова смотрит на меня, пронзая тяжелым взглядом.

— «Не смейте так говорить о мужчине, которого я люблю». Вы тоже говорили довольно эмоционально. Злились и защищали. Как будто вы действительно это имели в виду.

Вызов в его тоне заставляет мое раздражение перерасти в гнев. Я делаю глоток кофе, пытаясь взять себя в руки.

— Вы подслушивал мой разговор с вашим отцом?

— Да.

— Это было нарушением.

— Нет, это была проверка.

— Проверка? — Огрызаюсь я, и в груди у меня становится жарко от осознания последствий. — Чего?

— Вашей лояльности.

Я смотрю на него, не веря своим ушам, пока он высокомерно не добавляет: — Вы прошли. Поздравляю.

Картер притворяется, что он король Земли, но я могу сказать, что этот парень на самом деле верит, что он центр Вселенной. Взросление с ним, должно быть, было сплошным кошмаром.

— Мне не нужно ваше одобрение, чтобы испытывать что-то к вашему брату, и мне также не нужно стоять на собственном крыльце и защищаться. Этот разговор окончен. Спасибо за кофе и приятного…

— Прошлой ночью Картер спал в своей машине. На другой стороне улицы, перед домом с желтой входной дверью.

Вздрогнув, я бросаю взгляд на дом напротив. Это очаровательное бунгало в двух шагах от моего, с зарослями звездчатого жасмина, вьющегося по решетке вокруг эркера напротив.

— Спал в своей машине?

Когда я оглядываюсь на Каллума, он кивает.

— Это он вам сказал?

— Нет.

— Тогда откуда вы знаете?

На его идеальных чертах появляется легкое раздражение, как будто я намеренно веду себя глупо. Или, может быть, его просто раздражает, что я ставлю под сомнение его авторитет.

— Я все знаю. Суть в том, что Картер собирается сделать это снова сегодня вечером и завтра вечером. И если вы обнаружите его и прогоните, он купит анонимно еще один потрепанный драндулет, чтобы переночевать в нем, или найдет другое местечко поблизости, где будет вечно изображать влюбленного эмо-вампира.

Я не понимаю, о чем, черт возьми, он говорит, но я точно знаю, что этот разговор действует мне на нервы, о существовании которых я даже не подозревала.

Энергично глотая еще кофе, я смотрю на Каллума поверх бумажного ободка стакана, обдумывая ситуацию.

Как будто я отнимаю у него слишком много драгоценного времени, этот придурок смотрит на часы.

Его гигантские, сверкающие, инкрустированные золотом и бриллиантами отвратительные часы, которые, скорее всего, стоят дороже, чем мой дом, и явно призваны напоминать своему владельцу о ничтожности простых людей каждый раз, когда он их видит, и вызывать у наблюдателя чувство благоговения в сочетании с отчаянием от того, что он никогда не сможет позволить себе такие экстраординарные часы.

Картер не носит часов.

Но я уверена, что если бы он их носил, то это было бы что-то такое, что кричало бы: «Посмотрите на меня – у меня есть яхта, но нет души».

С трудом сдерживая эмоции, я говорю: — Картер сделал свой выбор.

— Он совершил ошибку. Вам позволено злиться…

— В самом деле? Боже, спасибо вам. Я так рада, что вы даете мне право выражать свои чувства!

— Но он сделал это только для того, чтобы защитить вас. Это не то, чего он хочет на самом деле.

Я сердито смотрю на него.

— Знаете, Каллум, в последнее время у меня было немало нелепых разговоров, включая тот вчерашний фальшивый разговор с вашим отцом, который вы подслушали, но я могу честно сказать, что этот, блядь, самый лучший.

Я подхожу к нему ближе и тычу пальцем ему в грудь.

— У вас хватает наглости прийти сюда, в мой дом, человеку, которого я никогда не встречала и который, судя по всему, такой же безжалостный и жестокий, как и его отец, и пытаться читать мне нотации о моих отношениях с его братом…

— Это не нотация. Это просьба.

— Еще раз прервете меня на полуслове, и не проживете достаточно долго, чтобы попросить о чем-нибудь.

В глубине его темных глаз мелькает намек на веселье, но он не улыбается. Просто наклоняет голову в знак согласия, затем продолжает более мягким тоном.

— Не позволяйте Картеру оттолкнуть вас. Ему проще поверить, что вам лучше без него, чем в то, что он достоин вашей любви.

Каллум внимательно изучает мое лицо, затем мягко говорит: — Вы и так это знаете, не так ли?

У меня перехватывает горло, как будто кто-то схватил его и сильно сжал. Я отвожу взгляд, отпиваю еще кофе и вспоминаю боль, отразившуюся на лице Картера, когда он сказал мне, что не хочет детей, потому что считает себя слишком сломленным. Вспоминаю его голос, полный отвращения к самому себе.

И понимаю, что, хотя мое первое впечатление о Каллуме таково, что он, возможно, самодовольный богатый придурок, он также заботится о своем брате. Это, по крайней мере, достойно восхищения.

Весь мой гнев улетучился, оставив меня чувствовать себя еще более усталой, чем когда я проснулась.

— Я должна извиниться перед вами.

Каллум, кажется, удивлен этим.

— За что?

— За то, что я сказала о вашем приходе сюда. Тыкала пальцем вам в грудь. То, что вы и ваш отец были безжалостны. Это было грубо и неуместно. Мне жаль. Не то чтобы это было оправданием, но в последнее время в моей жизни все идет не так, как должно. Я думала, что хорошо справляюсь с хаосом, но… — я тяжело вздыхаю.

Он изучает мой профиль, пока я смотрю вдаль, пытаясь подобрать нужные слова.

— Если вы беспокоитесь о своем брате, не стоит.

Потрясенная, я смотрю на него в замешательстве.

— Простите?

— Уилл. С ним все будет в порядке. Мы занимаемся ситуацией в Сербии.

Я чувствую, что медленно моргаю, глядя на него, словно мой мозг работает над буферизацией.

— Ситуация в Сербии?

Каллум небрежно кивает.

— Все под контролем.

— Что, черт возьми, это вообще значит?

— Это значит, что теперь вы член нашей семьи. Ваши проблемы – это наши проблемы. И мы собираемся их решить.

Этот странный разговор выводит меня из себя.

— Откуда вы вообще что-то знаете о моем брате, не говоря уже о том, кому он должен? Я даже этого не знала!

Теперь его взгляд становится сухим, на лице появляется то же снисходительное выражение, которое говорит о раздражении из-за того, что его спрашивают, а также о недоверии к тому, что я вообще посмела это сделать.

— Я уже говорил вам – я всё знаю. Это не преувеличение, это факт.

Я ни за что не оставлю это диковинное заявление без ответа.

— О да? Если вы такой умный, то скажи мне, куда уехал мой бывший муж.

— В Дубай, — отвечает Каллум, не задумываясь.

Когда я в изумлении смотрю на него, он добавляет: — У них нет официального соглашения об экстрадиции с США. Но мы можем вернуть его, если вы этого хотите.

Выражение его лица слегка меняется, на губах играет легкая, довольная улыбка.

— Хотя я почему-то сомневаюсь, что вы это сделаете. Мы получим деньги, которые он должен вам на содержание ребенка, с его счетов. Я переведу их на ваш расчетный счет к понедельнику. Или вы предпочитаете, чтобы мы не вносили единовременную сумму?

Требуется некоторое время, чтобы мой мозг пришел в себя.

— Вы сейчас серьезно?

— Я всегда серьезен.

— Но… это ненормально. Вы говорите все это так, будто это нормально.

— Вы встречаетесь с МакКордом. Обычные отношения неприменимы.

— Вы забыли, что Картер порвал со мной, так что технически я не встречаюсь ни с одним из МакКордов.

Каллум качает головой.

— Это временное расставание. Вы вразумите его. Заставьте его увидеть ошибочность его поведения.

Это так нелепо, что я не уверена, смеяться мне или физически сбросить его со своего крыльца.

— Извините, но я не бегаю за мужчинами. Особенно за теми, кто ясно дал понять, что больше не заинтересован в отношениях со мной.

— Картер никогда не давал этого понять. Он просто пытается поступить с вами правильно.

Я прищуриваюсь и пристально смотрю на него.

— Вы установили «жучки» в моем доме?

— Нет.

— Мой сотовый?

— Нет.

— Почему я вам не верю?

Снова появляется эта слабая, сардоническая улыбка.

— Потому что вы умная.

— Значит, вы все-таки поставил мой дом и телефон на прослушку!

— Нет. Но ваш офис прослушивается. Ваш работодатель подслушивает разговоры всей команды руководителей. Сегодня утром мы получили доступ к записям, а затем все удалили.

У меня кружится голова. Я подозревала это, но услышать подтверждение – это ошеломляет.

— Мы?

— Наши люди. — Каллум делает широкий жест рукой, который, кажется, охватывает весь мир и каждого человека в нем, как будто ему платят зарплату континенты и все их население.

Я начинаю думать, что так оно и есть.

— Кстати, ваше заявление об увольнении было впечатляющим. Очень хорошо написано.

— Подождите. Как вы…

Он вежливо ждет, пока до меня дойдет смысл того, что он говорит. Когда я не продолжаю, Каллум произносит: — Это для вас.

Он достает из внутреннего кармана пиджака маленький конверт и протягивает его мне. Конверт толстый и увесистый, на обратной стороне кремовой бумаги тиснение золотыми буквами.

— Что это?

— Приглашение.

— Куда?

— На свадьбу моего брата Коула.

Не знаю, сколько раз за время этого разговора я была шокирована, но уверена, что мы еще не закончили. Я смотрю на него с недоверием.

— Вы не можете приглашать кого-то на чужую свадьбу.

Его тон становится решительным.

— Это обсуждалось. Вы придете.

— И зачем мне это делать?

— Картер будет там.

— Я уже говорила вам, что не собираюсь за ним бегать.

— Вам и не придется. Просто улыбнитесь ему, и он упадет к вашим ногам и будет молить о прощении.

Мы смотрим друг на друга, пока легкий ветерок шелестит листьями на деревьях, а пчелы делают свою работу в кустах лаванды. Уже становится теплее. Это будет прекрасный день.

— Не уверена, что вы мне нравитесь, мистер МакКорд.

— У вас будет вся оставшаяся жизнь, чтобы решить.

— Простите, что это значит?

— Как только вы с Картером поженитесь, вы узнаете меня получше. Тогда сможете решить, нравлюсь я вам или нет. — Он снова улыбается, и на этот раз искренне. — Но, конечно же, я вам понравлюсь. Я довольно обаятельный. Когда захочу.

— Вы сумасшедший, да? Официально признанны сумасшедшим.

— Вовсе нет. Я совершенно здоров.

— Именно так и сказал бы сумасшедший.

Все еще улыбаясь, Каллум поворачивается, чтобы уйти. Он двигается с уверенностью человека, привыкшего к тому, что его приказы выполняются, переговоры завершаются на его условиях, результаты уже предрешены. Он пересекает лужайку не оглядываясь, и идет прямо к элегантному черному роскошному седану, стоящему на холостом ходу у обочины, его стекла настолько затемнены, что кажутся непрозрачными. Я смотрю ему вслед, все еще держа в руке приглашение и пошатываясь. Каллум садится на заднее сиденье машины, и она бесшумно отъезжает от тротуара.

Я стою одна на крыльце, в воздухе витает тонкий, дорогой аромат его одеколона, приглашение горит в моей руке, как раскаленный уголь, я ни в чем не уверена, кроме того, что сегодня вечером буду осматривать улицу в поисках разбитой машины, припаркованной перед домом моего соседа, с той самой желтой входной дверью.

А также то, что я, вероятно, пойду на эту чертову свадьбу.