Увядающая надежда

Глава 7

Эйми

В течение нескольких недель после аварии мы входим в рутину. Одна из первых вещей, которой меня учит Тристан, — это как разжечь огонь без зажигалки, настаивая на том, чтобы мы держали зажигалку на случай чрезвычайных ситуаций. Я не спрашиваю, что это могут быть за ситуации. Я быстро все схватываю и уже совсем скоро могу без проблем разжечь костер с нуля, поэтому я беру на себя эту задачу и каждый день обязательно развожу сигнальный костер. В основном потому, что это меня занимает, потому что вскоре я теряю надежду, что это привлечет спасателей. Если Тристан и разделяет мое мнение, он не высказывает его и не делает никаких попыток остановить меня.

В течение нашей первой недели нашим главным приоритетом является поиск знакомых растений и фруктов. Мы натыкаемся на дерево, которое Тристан узнает: дерево андироба — бразильское красное дерево. Тристан утверждает, что его используют для лечения укусов насекомых и пауков. Я смутно припоминаю, как мы с Крисом стояли в аптеке, пахнущей букетом фрезий в Манаусе, и смотрели на кремы от насекомых. На некоторых из них было нарисовано дерево андироба. Еще одна вещь, которую я знаю об этом дереве, — это то, что большая часть мебели на ранчо Криса сделана из него. Поскольку, насколько нам известно, ни одну часть дерева нельзя есть, мы не осматриваем его дальше.

Мы не находим других знакомых растений или фруктов, поэтому мы прибегаем к испытанию новых. Я становлюсь отличным шпионом за обезьянами. Сначала я наблюдаю за ними снизу, потом набираюсь смелости забраться повыше на деревья и наблюдать за ними оттуда. Вот так я обнаруживаю, что высоко на деревьях меня ждут всевозможные чудеса. Съедобные чудеса. Как яйца и фрукты. После моего открытия я начинаю искать яйца каждый день, хотя мне не удается проходить очень большие расстояния. Завитки тепла и влажности, кружащиеся в плотном воздухе, оказывают на меня изнуряющее действие. Мы начинаем поглощать красочную коллекцию фруктов, которые едят обезьяны. Тристан настаивает, чтобы мы проводили тест на съедобность каждого нового фрукта (мне удалось убедить его по очереди тестировать еду), но я не жалуюсь. Вот так мы обнаруживаем, что один из фруктов непригоден для употребления человеком, несмотря на то, что обезьяны едят его целыми ведрами. Я была тем, кто его тестировал, и у меня было расстройство желудка в течение двух дней — опыт, который стал вдвойне ужасным из-за того факта, что наша ванная комната — это лес. Тристан сейчас сам все проверяет. Благодаря его превосходному владению ножом, мы едим мясо почти через день. Мы используем скорлупу фрукта в качестве емкости для варки яиц. Скорлупа твердая, как камень, и относительно огнеупорная. Тристан сделал еще несколько шампуров из обломков, чтобы поджаривать мясо.

Я знала, что Тристан не очень разговорчив, но так как нас здесь только двое, я подумала, что он может немного открыться, что ему нужно будет поговорить. Мне вот нужно. Но Тристан встречает все мои попытки завязать разговор односложными ответами. Он более разговорчив, когда объясняет, как выполнить ту или иную задачу. Так что большую часть разговоров веду я. Я много говорю о доме, но в основном о свадьбе.

— Я думаю, что, возможно, я перешла черту, имея двенадцать подружек невесты, — говорю я ему однажды, пока мы жарим птицу.

— Но каждый раз, когда я пыталась вычеркнуть одну из девушек из списка, я чувствовала себя невероятно виноватой.

Тристан хмурится — признак того, что разговоры о подружках невесты не то, о чем хочет слушать. Поэтому я говорю о музыке. О торте. В какой-то момент я понимаю, что все эти разговоры о свадьбе заставляют его чувствовать себя неловко. Наверное, мне следовало этого ожидать… Это любимая тема женщин, но не совсем интересная для мужчин. Даже Крис отключался всякий раз, когда я говорила о свадьбе больше получаса подряд. Поэтому я прибегаю к разговору о доме.

— Я скучаю по пляжу, — говорю я в другой раз, пока мы ищем дрова. — Иногда после работы я ходила на пляж и совершала долгие прогулки в одиночестве. Шум волн был таким расслабляющим.

Я останавливаюсь, потому что говорить и нести охапку дров одновременно — это слишком утомительно.

Выживание держит нас настолько занятыми, что у меня нет времени в течение дня сожалеть о нашей ситуации или размышлять о том, как сильно я боюсь, что нас никогда не найдут. Но когда наступает темнота, все меняется. Мы заходим в самолет почти сразу после захода солнца, потому что комары — такие вредители. Мы экономно используем салфетки от насекомых из наших запасов для выживания. В любом случае они кажутся не очень эффективными. С болезнями, которые могут переносить комары, все, что мы можем сделать, это надеяться на лучшее. И лес пугает меня ночью. Ночь пахнет опасностью, и осколки страха цепляются за мои чувства еще долго после того, как я оказываюсь в безопасности самолета.

Около часа мы проводим мозговой штурм по поводу того, что еще мы можем сделать, чтобы улучшить нашу ситуацию. После этого Тристан идет в кабину, чтобы поспать.

Хотя я ценю уединение ночью, возникает неоспоримое чувство потери, когда Тристан оставляет меня одну. За то короткое время, что мы здесь, я привыкла к тому, что он всегда рядом со мной. Вся эта ситуация могла бы быть невыносимой, но Тристан делает ее лучше. Его присутствие подобно якорю. Его пристальный взгляд, в котором есть настороженность и что-то еще, что я не могу точно определить, согревает сердце и вселяет уверенность. Надеюсь, я тоже приношу ему немного утешения.

Но ночью от моих мыслей никуда не деться. Они становятся темнее с каждым днем. Тот факт, что не было никаких признаков спасательного самолета, делает все хуже. Как и моя неспособность спать дольше пяти часов. Это дает мне слишком много времени на размышления. Каждую ночь этой первой недели я засыпаю в слезах, сжимая в руках свое свадебное платье. Мысль о том в каком отчаянии, должно быть, находится Крис, причиняет физическую боль.

Мы с Крисом были лучшими друзьями с самого раннего детства; наши родители были очень близки. Он стал моим спасательным кругом после смерти моих родителей. Он стал моим парнем за несколько месяцев до того, как это случилось. Я помню, как беспокоилась, что это может быть ошибкой, что наши отношения будут недолгими, и мы потеряем нашу дружбу. Мы только что поступили в колледж. Крис был красив, умен и являлся наследником бизнес-империи своего отца. Но Крис оставался верным и любящим все эти годы. Он оставался моим лучшим другом, а также моим парнем. Всегда рядом со мной. Всегда готовый хорошо посмеяться или провести содержательную беседу. Он знал, как слушать меня и развлечь, несмотря ни на что — обычно, отпуская одну из своих эпических шуток. Клянусь, если бы он потерпел неудачу как бизнесмен, то прекрасно зарабатывал бы на жизнь как комик. Вот чего мне не хватает больше всего. Его безошибочные методы заставлять меня смеяться. По иронии судьбы, я не так уж сильно скучаю по близости. Но между нами с Крисом никогда не было фейерверков. Наши самые близкие друзья часто шутили, что мы с Крисом больше похожи на брата и сестру, чем на пару. Я думаю, это правда, потому что мы знали друг друга так, как другие не знали. Я бы и не хотела по-другому.

В конце первой недели, в день, когда должна была состояться свадьба, я убираю платье, вид его невыносим.

Мы с Тристаном проводим вторую неделю, пытаясь сделать это место пригодным для жилья. Мы строим импровизированный душ, используя деревья, похожие на бамбук, в качестве каркаса, покрываем его листьями и помещаем сверху одну из плотно сплетенных корзин с водой. Тристан, который, должно быть, в своей прошлой жизни был каким-то волшебным водопроводчиком, добавляет полую ветку в качестве трубы с механизмом внутри, который, если потянуть за веревочку, выпускает воду. Поскольку дожди идут регулярно и обильно, и мы сплели так много корзин для сбора воды, что у нас ее достаточно, мы принимаем душ до четырех раз в день. Это то, что делает влажность и потоотделение терпимыми. Мы стараемся быть осторожными и используем как можно меньше шампуня или геля для душа, когда принимаем душ или стираем одежду, но мы быстро расходуем наши запасы. Помимо частого душа, личная гигиена является проблемой. Тристан бреется карманным ножом, а когда у меня начинаются месячные, я использую любую свободную полоску ткани, так как у меня нет с собой ни одного тампона. Я все время ношу волосы в пучке, потому что в противном случае пот может заставить меня сделать что-нибудь безумное, например, отрезать все волосы. Мы строим стол рядом с тем местом, где обычно разжигаем огонь, и используем поваленные стволы деревьев в качестве скамеек. Это место выглядит как очень простой лагерь, если не обращать внимания на разбившийся самолет.

Я больше не говорю о свадьбе. Мысли о Крисе и свадьбе угнетают меня, поэтому я стараюсь избегать их, заполняя тишину бессмысленной болтовней.

Я внимательно прислушиваюсь к птичьему щебету где-то высоко над нами, помогая Тристану превратить дуплистое дерево во что-то, что мы можем использовать.

— Это похоже на "Времена года" Вивальди, — говорю я.

Голова Тристана вскидывается.

— Что? — спрашивает он в замешательстве.

— Птица. Послушай.

На несколько секунд он так и делает. Затем его губы изгибаются в улыбке.

— Я думаю, ты права. В конце концов, ты эксперт по Вивальди.

Я могу сказать, что он потакает мне, и я краснею. Я часто слушала Вивальди, когда он возил меня по окрестностям. Кажется, слишком часто.

— Тебе не нравится? Почему ты ничего не сказал, когда я просила тебя включать этот диск в машине? Я спросила непротив ли ты.

— Я был непротив, — говорит он. — И это, казалось, делало тебя счастливой, так почему бы не послушать его? У тебя всегда была блаженная улыбка, когда играли "Четыре сезона.

Затем он прикусывает губу, как будто сказал что-то, чего не должен был. Прежде чем я успеваю понять, что именно, он продолжает:

— Что тебе особенно нравится в этой копозиции?

— Она бодрит, как чистая энергия. Я всегда чувствую себя полной жизни после ее прослушивания.

Он кивает, и мы снова сосредотачиваемся на куске дерева. Мой взгляд невольно падает на обручальное кольцо у меня на пальце. Я очень стараюсь не думать о том кольце, которое уже должно было быть на моем пальце. Думая о том, как мое обручальное кольцо смотрелось бы на мне, я впервые замечаю кое-что на безымянном пальце Тристана. Тонкая полоска кожи светлее остальной, как будто он долгое время носил кольцо.

Слова вылетают у меня изо рта прежде, чем я успеваю пропустить их через фильтр своего мозга.

— Ты был женат.

Тристан замирает. Он следует за моим взглядом на свой палец и размеренно отвечает:

— Да, несколько лет назад, до того, как я начал работать на Криса.

— Что случилось?

Все еще уставившись на свой палец, он говорит, обман окрашивает его тон:

— Она разлюбила меня.

Мысль о том, что кто-то причинил ему боль, вызывает у меня отвращение. Он заслуживает лучшего. Странное желание защитить его, чтобы никто больше не причинил ему вреда, расцветает во мне. Конечно, здесь, в тропическом лесу, задача состоит в том, чтобы сделать так, чтобы ничто и никто не причинил ему вреда.

— И влюбилась в кого-то другого?

Когда он не отвечает, я спрашиваю:

— Ты встречаешься с кем-нибудь в Лос-Анджелесе?

— Нет.

Я вижу поток эмоций в его глазах — в первую очередь мольбу отказаться от дальнейших расспросов.

Я повинуюсь, но эти разговоры о том, чтобы влюбиться в кого-то другого, вызывают страх, который возник во мне с тех пор, как мы разбились. Я ловлю себя на том, что выпаливаю:

— Если бы ты боялся, что никогда больше не увидишь любимую женщину, попытался бы ты забыть ее в чужих объятиях?

Тристан выпрямляется.

— Крис любит тебя. Одиночество и боль могут заставить некоторых людей делать то, чего они иначе не сделали бы, но я сомневаюсь, что Крис один из таких людей.

— Я бы не держала на него зла, если бы он сделал… что-то, — шепчу я. Его глаза изучают меня с такой интенсивностью, которой в них никогда раньше не было. Когда я больше не могу выдерживать его пристальный взгляд, я опускаю взгляд на свои руки.

— Ты бы не стала? — недоверчиво спрашивает он.

— Я не представляю, как ему больно, если он верит, что я мертва. Если быть с кем-то другим поможет уменьшить эту боль…

Я смахиваю слезу.

— Я просто не думаю, что когда-нибудь увижу его снова.

— Конечно, увидишь. Зачем ты каждый день разводишь этот огонь, если не в надежде, что кто-нибудь увидит его и спасет нас?

— Чтобы не сойти с ума, — признаюсь я. — Я знаю, что никто не придет.

— Даже если никто не придет, как только вода спадет, мы сможем уйти отсюда.

— Это займет месяцы. И кто знает, выберемся ли мы в любом случае из леса живыми?

Я качаю головой, пытаясь забыть, что когда-либо говорила это. Я позитивный человек, но, по-видимому, допущение одной темной мысли открыло дверь для всех них, мучая меня. Тристан успокаивающе обнимает меня, и я погружаюсь в его объятия, впитывая его чудесную силу.

Каждую ночь в течение этой второй недели я стараюсь думать о чем угодно, только не о Крисе. Я запрещаю себе плакать. Первые несколько дней я терплю неудачу. Когда мне удается перестать плакать, я запрещаю себе вообще думать о нем. Воспоминаниям о Крисе — о нас — не место в этом чужом месте. Они принадлежат нашей великолепной квартире в Лос-Анджелесе и нашему любимому ресторану на пляже. Или моей старой квартире и машине. Но не здесь. Я не могу хранить воспоминания здесь в безопасности. Я не могу позволить себе скучать по нему. Скучать по нему — это изнурительно. И мне нужны все мои силы, чтобы выжить.

На третьей неделе мои сознательные усилия отвлечься от мыслей о Крисе приносят свои плоды, и я ловлю себя на том, что думаю о нем все реже. Моим постоянным напоминанием является мое красивое обручальное кольцо, но я не могу заставить себя снять его. Есть один момент, когда мысль о Крисе неизбежна. Утром, когда я развожу сигнальный костер и смотрю на небо. Хотя все еще не было никаких признаков самолета, я все еще сохраняю слабеющую надежду на то, что нас спасут. Поскольку вероятность того, что это произойдет, близка к нулю, мы регулярно спускаемся с холма, чтобы проверить уровень воды. Он так же высок, как и всегда. Тристан говорит, что пройдет чуть больше трех месяцев, прежде чем он отступит настолько, чтобы попытаться вернуться к цивилизации. Мы должны продержаться до тех пор.

Кроме того, на этой третьей неделе я настаиваю на том, чтобы мы построили забор вокруг нашего самолета. Сама мысль о том, что у нас есть периметр — что — то — отделяющее наше пространство от леса, заставляет меня чувствовать себя лучше. Тристан не видит смысла в заборе, так как мы не можем сделать его достаточно прочным, чтобы удержать крупных хищников в том случае, если они решат, что мы им интересны, но в конце концов он сдается, и мы начинаем строить забор из дерева, похожего на бамбук. Этот процесс труден и утомителен. Я не привыкла к физической работе и не разбираюсь в ней.

Тристан становится немного разговорчивее, но его ответы остаются в основном односложными. Я хочу уважать его частную жизнь. Я действительно хочу. К сожалению, на данный момент я слишком изголодалась по человеческому общению, которое не сводится к совместной работе по заготовке пищи или сбору древесины, чтобы не подталкивать его к большему. Поэтому, строя забор, я делаю еще одну попытку.

— Чем ты занимался до того, как начал работать на Криса? Ты был пилотом в авиакомпании?

Я краснею, мне стыдно, что я не пыталась чаще разговаривать с ним, когда он возил меня. Но он всегда казался таким неприступным, таким поглощенным своими мыслями.

— Ну, ты застрял здесь со мной. Если не хочешь, чтобы я сошла с ума, что было бы не в твоих лучших интересах, тебе лучше приложить некоторые усилия, чтобы поговорить со мной. Я обещаю, что я не такая скучная, как ты думаешь.

— Я не думаю, что ты скучная, — ошеломленно говорит он.

— Превосходно. Тогда нет никаких препятствий.

— За исключением того факта, что длительные дискуссии могут нарушить твою концентрацию и отвлечь тебя.

— Я рискну.

Тристан качает головой.

— Ты, должно быть, чертовски хороший адвокат.

— Что заставляет тебя так говорить?

— Ты не сдаешься.

— Точная оценка моих навыков. В детстве у меня была дислексия. Мой психотерапевт сказал мне, что я должна найти работу, которая не требовала бы чтения или письма, потому что мне было бы трудно успевать.

Глаза Тристана расширяются.

— Но я всегда хотела быть адвокатом, как моя мама. Так что я усердно работала и стала им.

— Это впечатляет.

— Спасибо. Помогает то, что ночью мне нужно спать всего около четырех часов. Много времени, чтобы попрактиковаться в упражнениях, которые дал мне мой терапевт. Твоя очередь.

— Моя очередь для чего? — спрашивает он слишком невинно.

Я хмурюсь, толкая его локтем.

— Где ты вырос?

— В Вашингтоне.

Вот он, предсказанный ответ из одного слова.

— У тебя есть братья, сестры… у тебя в детстве была собака?

Он вскидывает руки вверх; я победила его. Я улыбаюсь, и он тоже. Я наконец — то сломала ледяную стену — или что там было между нами. Я узнаю, что у него нет братьев и сестер, и у него было две собаки в детстве. Его родители переехали во Флориду после выхода на пенсию, и он навещает их несколько раз в год. С этого момента, всякий раз, когда мы выполняем задание, которое не заставляет нас запыхаться, я начинаю новый раунд вопросов. К моему удивлению, он отвечает каждый раз, если только я не спрашиваю о его личной жизни или работе до того, как он начал работать на Криса. Я быстро учусь держаться подальше от этих тем и радуюсь каждой маленькой частичке информации, которую он раскрывает о себе, какой бы незначительной она ни была.

Узнавать о нем больше становится своего рода преступным удовольствием. Процесс постепенного открытия чего-то нового о ком-то завораживает. Я знаю большинство своих друзей очень давно. Я училась в колледже в Лос-Анджелесе, где выросла, так что колледж тоже не был большим новшеством. Даже мои отношения с Крисом… что ж, там было не так уж много места для открытий. Мне казалось, что и его я знала целую вечность. Между нами было не так уж много сюрпризов или секретов. Я втайне ревновала, слушая, как мои друзья рассказывают о первом свидании или начале отношений, когда они больше узнавали о своем партнере. Конечно, когда у упомянутого партнера оказывалась вторая девушка или он оказывался торговцем наркотиками вместо ветеринара, я была благодарна, что между мной и Крисом не было неизведанной территории. И все же я не могу отрицать волнения от открытия. Теперь у меня есть привилегия каждый день переживать это в отрывках размером в каплю.