Вдова на выданье

Глава четырнадцатая

Я расплатилась с нашим возницей за то, что он уже сделал — много он не запросил, — поймала лихача и приказала ему ехать по адресу, который мне дали в банке.

Я не боялась, что отвозивший нас в банк купчик растреплет лишнее: в конце концов, я ушла со свертком и вернулась с ним же, а что украшения заменил саквояжик, под полой плаща никто не видел. Дел же у меня, вдовы-должницы, в банке могло быть полно. Спроси кто, и я глупо похлопаю глазками: отказали в кредитовании, да и все.

Дом располагал уже с входной группы, квартира оказалась чудесной. В ней пахло краской и свежим деревом, вся мебель была новенькая, только из мастерской, и Евграф, хотя и покачал головой, услышав стоимость аренды, признал, что лучшего варианта сыскать было бы сложно. Я мысленно просила прощения у Прасковьи — ни курочек, ни уточек, хотя прудик какой-никакой был выкопан и прекрасно просматривался из окна кухни. Со стороны улицы я видела странный пустой бульварчик — ни погулять, ни посидеть в тени, но назначение и прудика, и бульварчика было сугубо утилитарным и вынужденным: пожары все еще были бичом всех городов. Из прудика таскать воду, на бульварчике горевать, глядя на пламя из окна.

Столовая была мне не нужна, оставалось решить, куда девать мебель оттуда, и я озадачила Евграфа: перетащить стол и стулья в гостиную, и плевать на задумку декоратора, а из просторной квадратной комнаты соорудить детскую. Тридцать целковых я выдала на покупку детских кроваток — «Больно дорого, барыня», — и всего, что может понадобиться моим малышам.

После дел по дому Евграф должен был съездить в участок и выяснить все о смерти несчастной Зинаиды. Я понимала, что за красивые глаза и убойный запах кожи ему не скажут ничего, зато пара целковых развяжет язык кому нужно.

Деньги начинали испаряться, едва появившись, и я даже не прогнозировала, сколько их останется у меня к вечеру.

Дождь, к счастью, поутих, то есть хотя бы люди стали попадаться на улицах, и из экипажей скапливались небольшие пробки. Я ехала в Царские, черт бы их побрал, ряды, а следом собиралась отправиться к купцу Обрыдлову. Порадую его возвратом долга, потом обсудим, как можно превратить наследство моего покойного мужа в что-то, приносящее доход.

Все оказалось хуже, чем я думала, начать с того, что меня не хотели пускать. Красивое, огромное, почти во всю площадь, трехэтажное здание с башенками, похожее на замок. Сейчас, во время дождя, оно словно мерцало и казалось миражом. Но, может быть, архитектор и задумывал такой эффект — цвет стен, причудливые украшения окон, стекла, в которых отражалось свинцовое тяжелое небо. То ли нет этих рядов, то ли они есть, но если и есть, то не про твою честь, купчиха Мазурова.

Швейцары торчали возле каждого входа и без особых угрызений совести решали, кому пройти, кому нет. Я им не нравилась. Как стражи из фэнтези, вяло подумала я, глядя, как здоровенный мужчина в ливрее и с каменным лицом преграждает мне путь. Молви «друг» и войди или дай ему на лапу… нет, не сработает.

Я пожала плечами, натянула плащ посильнее и пошла к другому входу, стараясь обходить лужи. Там меня тоже ждала неудача, но возле третьей двери я притворилась, что захожу вместе с престарелой величественной дамой и ее лакеем, и страж не решился протестовать. Я подмигнула даме — лакею не рискнула бы никогда, не то время, дама же посчитала меня, возможно, тронутой, но звать на помощь не стала. Я, шалея от того, что мне удалось провернуть — вдуматься, так я пока больше проиграла, чем выиграла, — шла с дурной улыбкой вдоль рядов.

Я проиграла, а не выиграла. Обрыдлов был не просто прав… старый матерый волк, прожженный купчина, он всю жизнь свою посвятил тому, чтобы выжить в этой мясорубке, а я — я явилась в чужой монастырь, искренне удивляясь, чего эти замшелые мамонты не играют по моим правилам.

Цен не было ни в одной витрине, но я могла представить, сколько стоят вон та шуба, вон та накидка и вон тот готовый мужской костюм. Если я решу шикануть, мой саквояжик опустеет, а вероятней всего, я буду еще и должна. Продавались и платья… когда-то, давным-давно, еще до своей болезни, я была девочка-девочка. Потом я стала начинающей предпринимательницей, а следом я могла купить уже все, что душе угодно, и тряпки меня не вдохновляли.

Но мне придется разориться хотя бы на одну приличную вещь. Проклятые стереотипы.

Клиентов было немного, они скорее прогуливались, чем что-то приобретали, хотя нескольких дам, от которых за версту несло миллионами, я заприметила. Интересно было оценивать и лица, и манеры приказчиков, и я стала всматриваться уже не в товары, а в людей.

Вот этот господин точно знатен и платежеспособен. А эта дама — белая косточка и самая что ни на есть голубая кровь, но хозяин с удовольствием выгнал бы ее — а не может. В карманах у нее ветер, а на старой карете облезший герб, и это обязывает. А вот купчиха, причем богатая, или жена какого-нибудь портного, набирает всего, что пожелает, приказчики суетятся, но учтивости нет.

Я вообразила себя на месте этой купчихи. А потом, зазевавшись, налетела спиной на кого-то и чуть не выронила саквояж.

— Прошу проще… — браво приподнял шляпу молодой мужчина и закончил на явном миноре: — …ния, сударыня…

Не тянула я на особу, перед которой стоит раскланиваться. Я, тем не менее, кивнула, прощая джентльмену свою же оплошность, и пошла дальше в поисках моих рядов. Канцелярия, книги, что я еще могла закупить на деньги, что у меня имелись? Я прошла два канцелярских магазина и один книжный. Именно в книжном толклось больше всего людей — и с этой идеей облом.

Огромное здание я обошла дважды, но ничего, похожего на пустующий сектор, не нашла, а потому без стеснения заглянула в первый попавшийся магазин.

— Доброго дня, хозяин! — поздоровалась я, понятия не имея, верно ли. — Ищу ряды купца Мазурова!

Приказчик озадаченно наклонил голову. Мой вид и саквояжик в руках подсказали ему, что я не посетительница, а явилась по делу. Надпись я от людей отвернула, но все равно саквояж выглядел солидно.

— Мазурова? — переспросил он, наклоняя голову к другому плечу. — Пантелей! Купец Мазуров чем торгует?

— Не могу знать, Серафим Ильич! — ответил кто-то из подсобки. — А торгует?

— Торгует? — уточнил у меня Серафим Ильич и опять качнул головой.

— Нет, у него ряды здесь, самой торговли нет, — пояснила я до невозможности официальным тоном и покачала саквояжиком. — Дело у меня до его вдовы, а как сыскать ее, кроме как в рядах, не знаю.

— А! — осенило Серафима, и он так тряхнул головой, что я испугалась — оторвется к чертовой матери, осторожнее нужно. — Это, стало быть, третий этаж. Там выморочные ряды. Пустые. И мазуровские, должно быть, там.

Значит, Обрыдлов ошибся и еще кто-то рискнул так же, как и мой муж?

— И много таких рядов? — сдвинув брови, полюбопытствовала я. — Мне говорили, что все купцы с прежних рядов свои доли продали.

— Два? — Серафим снова склонил голову вправо. — Или три. Место там непроходное, дешевое.

Делать здесь мне было нечего, и я поднялась на третий этаж. Я уже проходила и там и убедилась, что — да, тут совершенно нет посетителей. В эту эпоху уже начали «отмывать деньги»? Минимизация налогов из другого источника доходов? Или имиджевый вариант, который себя окупает, но в других точках?

Теперь я была внимательней и нужные мне ряды не сразу, но отыскала. Что же… мой муж хотел как лучше, вышло как всегда. Ему досталось самое никчемное помещение, но, как ни странно, просторное. Вряд ли он был дураком, но бизнесменом — точно препаршивым.

Мало света, потолки ниже, чем в элитных магазинах внизу, нет мрамора, нулевой пафос, но зал двести, а то и триста квадратных метров. Два других зала по соседству были такие же, и в одном шло какое-то шевеление, я даже постучала в стекло, но мне никто не ответил. Окна всех трех залов были занавешены тяжелыми бежевыми портьерами, чтобы не отпугивать публику, которая сюда забредет, но это был мертвый капитал, разумеется, мертвый. Обрыдлов опять прав — никто не покупает ни один зал, ни другой, а с третьим пытаются еще что-то сотворить.

Я захотела есть, рыскала в поисках кабинета управляющего и зыркала по сторонам, а заодно припоминала, попадалось ли мне что-то, похожее на кафе. На нужный кабинет мне указал щеголь-приказчик, и я свернула в неприметный из центральной галереи закуток, постучалась и, услышав короткое «Прошу!», зашла.

Управляющий был немолод и устал, сидел с кучей бумаг и вряд ли был рад моему визиту. Я не стала отнимать у него время, представилась и спросила, что могу сделать с наследством, которое моему сыну оставил его отец. Я опасалась, что мне потребуется разрешение суда или опеки, если она здесь существовала, но мне нужен был лишь покупатель на ряды.

— Акционерное общество, возможно, выкупит у меня ряды? — спросила я вполне очевидную вещь. Да, пусть за меньшие деньги и я снова потеряю, но что мне делать с площадью в месте, где один чертов портсигар стоит больше, чем все мои драгоценности?

— Что вы, милая Олимпиада Львовна! — невесело засмеялся управляющий и сложил на бумагах руки. — Или ищите кого-то на стороне, или… не знаю!

«Дурак был ваш покойный супруг», — читалось в его взгляде, и я не спорила. Дурак. Амбициозный неуправляемый дурак.

Я не нашла, где можно перекусить, и терпела неприятную резь в желудке, зато в полуподвале наткнулась другое важное заведение — с диванами, лепниной и важной дамой при входе. У другой двери дежурил осанистый господин, и доведись мне встретить этих людей в иной обстановке, я по незнанию реалий решила бы, что это граф и графиня, не меньше. У смотрителей туалетных комнат был апломб, а мне посещение сего заведения обошлось как поездка на лихаче.

— Здесь где-нибудь есть кафе? Трактир?

Дама меня прокляла, но вслух высокомерно заметила:

— Не пристало трапезничать в торговом месте, сударыня.

Ну да, ну да, ухмылялась я, выбираясь на улицу, под дождь. Рассказывай мне сказки, как невостребован фудкорт.

Я ехала в редакцию, чтобы подать объявление о продаже рядов, и под стук копыт замечание туалетной дамы стало навязчивым. Возможно… нет, нет никаких «возможно», есть возможности, кому их знать, как не мне, и в редакцию — шумную, суетливую — я влетела с горящими глазами.

— Чего изволите? — пробегая мимо, поинтересовался мужчина с усиками киношного злодея.

— Я… — стушевалась я, но на пару секунд. — Скажите, сколько у вас стоит реклама?

— Обратитесь вон к тому господину, сударыня, — посоветовал мне киношный злодей и исчез. Я протолкалась к столу, за которым сидел замученный пожилой мужчина, и задала ему тот же вопрос.

— Двадцать грошей за размещение на последней странице, сорок — на первой, — заученно отозвался мужчина, принимая у другого посетителя исписанные листки и одновременно что-то записывая. На меня он не смотрел. — За главную новость среди прочей рекламы — пятьдесят грошей.

У него были печальные коровьи глаза, и я продолжала пытать его скрепя сердце. Цена на объявление была… копеечная, но одного объявления мало на данном этапе.

— А сколько стоит рекламная статья? — Мужчина наконец воззрился на меня с тоской. — Полоса?

— Тысяча целковых, сударыня. Будете брать?

Грабеж. Хотя коровья грусть в глазах мужчины сразу сменилась азартным блеском, и будь на моем месте кто почувствительней, сдался бы.

— Да, я учту, благодарю покорно.

Мне наступили на ногу, проклятый саквояж оттягивал руки, шум надоедливо глушил мысли. Если туалетная работница права, а я могу доверять ее экспертному мнению, одной статьи мне…

— Пардон! — Мне еще раз наступили на ногу, и я сделала охотничью стойку. Если бы неуклюжий господин, похожий на знаменитого бельгийского сыщика, попытался удрать, он оставил бы у меня в руке свой рукав. — Пардон? — воскликнул он чуть ли не оскорбленно, а я, прижав к себе саквояж, ткнула пальцем в характерно заляпанную и исчерканную пачку бумаг в его руках:

— Вы писатель!

— Да, сударыня, — быстро ответил он, и было заметно, что это ему польстило. Возможно, в те времена, когда фотография была не всем по карману, а интернет не существовал, селебритиз привечали поклонников с более открытым сердцем, а не бегали от них, опустив голову и натянув капюшон.

— В вашем романе, — выпалила я, пока писатель не вырвался, — вы непременно должны написать сцену объяснения между героями в ресторации. Обед, ясный день, неожиданное выяснение отношений. На людях. Эмоции, слезы, пара пощечин. Да, это верх неприличия, но читателям понравится, что ваши герои неидеальны.

Писатель хлопнул глазами, сыщицкие усы нервно дернулись. Извини, приятель, твой костюм говорит сам за себя, и, может, ты респектабельный графоман, которого никто не печатает, — но, скорее всего, твои книги — бестселлеры. Ты просто обязан взять на себя нелегкую ношу и выдумать то, что пока еще не существует. Я только надеюсь, ты не пишешь фэнтези про драконов или бояр-аниме.

— Я не сумасшедшая, — заверила я, хотя именно с этого и начинают все психи. — Я воспитывалась в приории. Я должна была стать сестрой. — Может быть, Всемогущая не покарает меня за кощунство, хотя какое ей дело до мирской суеты. — Вам не хватает в романе искры. Не хватает того, чего не ждут.

— Но в ресторациях не обедают дамы, сударыня, — проговорил писатель растерянно. — Дамы обедают…

— Да, я знаю. И все же послушайте меня.

— Господин Пивчиков, три недели! — подскочил к нам вертлявый мужчина и тут же умчался. Пивчиков приуныл, я отпустила его рукав и нежно погладила, кажется, перейдя вообще все границы.

— Последуйте моему совету, маэстро.

За три недели я хорошо если успею сделать какой-никакой ремонт, но пока еще книгу наберут и напечатают, и все равно может статься, что кто-то окажется прозорливее и откроет подобное заведение раньше меня. Но, как бы то ни было, ни у кого нет тех проверенных временем знаний, какими располагаю я.

Мне придется потрудиться, и тысяча целковых — кошмар, но я отложу эти деньги, они пригодятся. Я выбралась на улицу, вдыхая влажный, не похожий на тот, к которому я привыкла, воздух — рыхлая земля, конский навоз и полное отсутствие бензиновой смеси и пыли. На площади я поймала какого уже по счету лихача и, укрывшись под капюшоном, поехала к купцу Обрыдлову.

Я везла ему долг, коммерческое предложение и надежду, что он прикажет подать что-нибудь на стол, но Обрыдлова дома не оказалось, зато меня с распростертыми объятиями встретил Сила, которому я с легким сердцем призналась, что голодна. Сила кивнул, подозвал мальчонку, проводил меня на второй этаж — рядом с кабинетом Обрыдлова оказалась уютная приемная, — и усадил подле худенькой седой дамы, а сам ушел. Через пару минут примчался парнишка, поставил передо мной поднос с чаем и выпечкой, и я приветливо окликнула даму:

— Угощайтесь, сударыня! Пахом Прович, как всегда, щедр.

Дама купчиха — не то чтобы у меня наметанный глаз, но платок, крой платья, прическа, все указывало на сословие. Иная купчиха могла одеваться как дворянка, но вряд ли наоборот. На мое приглашение дама отозвалась неохотно, мазнула по мне неприятным колючим взглядом и не оттаяла, даже когда я самолично налила ей в чашку чай.

— Не сказал Сила Карпыч, когда Пахом Прович явится? — проскрипела дама, шумно — бесит! — прихлебывая чай.

— Подождать повелел, — чарующе улыбнулась я и была бы не против, если бы даме надоело ждать и она уступила мне очередь. Неизвестно, сколько она отнимет у Обрыдлова времени, а у меня еще столько дел. — Скоро будет.

— Третий час жду подлеца, — вздохнула дама и поставила опустевшую чашку на стол. Кто-то пробежал по коридору, и она гаркнула так зычно, что я чуть не поперхнулась плюшкой: — Эй, кто там, Сила, Харитон! Пахом Прович скоро явится?

— Скоро, матушка Агафья Самсоновна! — крикнул в ответ невидимый Сила и загромыхал сапогами по лестнице.

Я дожевала плюшку, и мне она показалась резиновой и встала в горле, ни туда, ни сюда. Агафья Ермолина не узнала меня, выходит, она понятия не имела, кого сватали ее сыну при еще живой невестке, и не знала меня в лицо?