Враги за рубежом

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТЬ

— Одри! Открой дверь.

Ной!

Я тут же прихожу в себя.

— О, черт. Да, хорошо.

Я пытаюсь хоть что-то сделать, но вместо этого случайно нажимаю на все кнопки и рычаги, кроме того, который отключает замок. И вот, наконец, вот. Ной открывает дверь и просовывает в машину голову.

— Пойдем. Этот парень подвезет нас к своему дому. Бери сумки.

«Он что? Куда мы едем?»

Времени на ответы нет, потому что Ной уже вытаскивает меня из машины вместе с нашими вещами. Он не столько ведет меня к стоящему на холостом ходу старому грузовику в нескольких ярдах от нас, сколько поднимает и переносит меня через лужи, открывает пассажирскую дверь и сажает меня на сиденье, словно я какой-то рюкзак. Затем под шум льющегося снаружи дождя Ной проскальзывает вслед за мной и, толкнув меня бедрами, представляет водителю:

— Джузеппе, Одри. Одри, Джузеппе.

Джузеппе, рядом с которым я втиснулась, — итальянец, которому на вид где-то около пятидесяти — шестидесяти лет. У него фантастические усы с проседью, белые, взъерошенные, как у Эйнштейна, волосы и большая дружелюбная улыбка. Его руки испачканы маслом, и от него пахнет резиновыми покрышками. Он одет в комбинезон, едва прикрывающий его круглый живот, но у меня нет ощущения, что он хочет меня убить, так что это хорошо.

После слов Ноя Джузеппе протягивает мне руку и крепко пожимает мою ладонь. Он с таким энтузиазмом трясет мне руку, что все мое тело дергается вместе с ним.

— Джузеппе владеет автомастерской в нескольких милях отсюда, — объясняет Ной. — Он согласился помочь починить нашу машину, но сможет сделать это только утром. Он беспокоится, как бы эвакуатор не застрял в этой неразберихе. Сегодня вечером мы остановимся у него дома.

— Вау. Это очень мило.

Я рада, что мне удается говорить достаточно спокойно, потому что сама себе я сейчас напоминаю детектива, потерявшего след в деле. Владелец мастерской. Шина. Утро. Дом. Что?

— Да, в смысле, я думаю, что все именно так. Есть небольшая вероятность, что некоторые вещи могли ускользнуть от меня при переводе. Я мог понять все совершенно неправильно.

— Идти домой, — произносит Джузеппе на английском с сильным акцентом. — Кушать.

Он жестами показывает, как кладет еду в рот, и, честно говоря, пока что мне нравится, к чему все идет.

Мы выезжаем на шоссе, и я с тревогой смотрю на маленький канареечно-желтый Фиат с пробитым колесом.

— За ночь с ним ничего не случится?

— Не должно, — уверяет меня Ной. — Дороги становятся все хуже. Мы ничего не можем сделать.

Мне приходит в голову, что Ной делал это весь вечер: успокаивал меня, решал наши проблемы, оставался собранным вместо того, чтобы психовать.

Я поворачиваюсь к нему и прижимаюсь плечом к его плечу.

— Спасибо.

Ной смотрит на меня сверху вниз, и я могу только догадываться о том, что он видит: болотного уличного ежа, лупоглазого испуганного котенка, ничтожное существо, которое нуждается в нем сейчас больше всего на свете.

С неподдельной искренностью во взгляде Ной кивает, а затем быстро, словно смутившись, отводит глаза.

Джузеппе живет в итальянской деревушке, где-то между Сперлонгой и Римом. У него маленький, старый дом, наполненный всеми признаками счастливой жизни: там и запах какой-то готовящейся на кухне вкуснятины, рыскающий у Джузеппе между ног черный кот, расставленные на столике у двери фотографии в старинных рамках, с которых на нас смотрят светящиеся улыбками лица.

Джузеппе зовет кого-то, и в гостиную заходит его семья: жена и взрослая дочь с младенцем на бедре и двумя цепляющимися за ее ноги малышами. Пока Джузеппе тараторит на итальянском, они приветствуют нас круглыми от любопытства глазами. Мое воображение пускается во все тяжкие.

«Сегодня нам выпала большая удача. Я привез нам этих двух тупоголовых американцев. Мы зажарим их, порежем и сварим из них рагу. Здоровяка хватит нам на всю зиму».

Так как мы все еще мокрые (благодаря пробежке от грузовика Джузеппе до входной двери дома), первым делом надо раздобыть сухую одежду. Жена Джузеппе — Ева, произносится «э-ва» — сразу же берет меня за руку и ведет нас через дом и вверх по шаткой лестнице в комнату, которая, похоже, раньше была чердаком.

Она сажает меня туда вместе с Ноем и протягивает руку, как бы говоря: «Стой».

Так мы и делаем.

Дом Джузеппе старый, практически средневековый, и комната, в которой мы находимся, — это своего рода переполненное, всеобъемлющее пространство. У одной стены составлена всякая мебель. Антикварный комод с мраморной столешницей выглядывает из-под лошадки-качали и детского табурета, причем, похоже, что оба сделаны вручную. В углу стоит несколько коробок, видимо, заполненных семейными реликвиями. Сваленная стопка книг. В углах виднеется немного паутины и комочков пыли. Потолок скошен таким образом, что Ной может стоять в полный рост только на одной стороне комнаты, у окна.

Ситуация с кроватью — о которой я старалась не думать — как и ожидалось: неловкая.

Только один единственный матрас на короткой раме в углу комнаты, втиснутый туда, по всей видимости, на скорую руку.

Ной там и один не поместится.

А мы вдвоем уж точно.

На улице небо освещает молния, а следующий за ней гром гремит так громко, что я слегка вздрагиваю.

Ной стоит у окна спиной ко мне и, уперев руки в бедра, смотрит на дождь. У меня сложилось впечатление, что он пытается придумать, как нам выбраться из этой ситуации, но мы застряли здесь на всю ночь.

Ситуация с кроватью его, вероятно, тоже не впечатляет. Скорее всего, он уже представляет себе, с какими болями проснется завтра утром. Хотелось бы придумать, как ему помочь.

Раздается тихий стук в дверь, и входит Ева с пакетом одежды в руках.

Она говорит по-итальянски, видимо в надежде, что мы что-нибудь поймем, но, когда становится ясно, что мы не врубаемся, женщина подходит и легонько пихает одежду мне в грудь, чтобы было понятно, что это для нас.

Меня вдруг поражает, насколько щедры Джузеппе и его семья, которые впустили нас в свой дом, дали нам свежую одежду, еду, сухое место для сна.

Ева собирается уйти, чтобы дать нам возможность переодеться, но я хватаю ее за руку.

— Grazi.

Мне кажется, что этого недостаточно. Хотела бы я знать больше слов, чтобы поблагодарить ее по-итальянски. Я повторяю это снова и снова. Она улыбается и наклоняет голову.

— Vestire³², — говорит Ева, указывая на одежду. Затем немного подумав, пытается сказать на английском. — Приходите на cena³³… эмм, — Ева старается вспомнить слово, и когда у нее получается, усмехается. — На ужин.

Мы с Ноем снова благодарим ее, и она выходит из комнаты, закрыв за собой дверь.

Я бросаю одежду на кровать и перебираю ее. Здесь длинное темно-синее летнее платье и свитер для меня, брюки и льняная рубашка для Ноя.

Это не идеальный вариант. У меня нет ни лифчика, ни трусов, которые я могла бы надеть, когда сниму купальник и накидку. Ной наверняка не влезет ни в брюки, ни в рубашку. Он почти на фут выше Джузеппе.

Мы переглядываемся и пожимаем плечами, приходя к одному и тому же выводу: нищим выбирать не приходится.

Я беру свою одежду и обхожу Ноя так, чтобы оказаться к нему спиной. Я останавливаюсь на безопасном расстоянии и бросаю платье на стопку коробок, затем начинаю стягивать накидку.

Мы даем друг другу личное пространство, чтобы переодеться. Пока Ной расстегивает свои шорты и надевает одолженную одежду, я не вижу ни сантиметра его кожи, но все слышу. И все представляю.

Сняв с себя купальник, я какое-то время стою полностью обнаженная, и у меня бешено колотится сердце. Кожа пылает, я быстро натягиваю через голову платье и одергиваю его вниз, полностью прикрыв свое тело. Затем опускаю взгляд и бледнею. Без свитера мое декольте выглядит непристойно. Мне самое место в особняке «Плейбоя».

Ной смеется, и я оглядываюсь через плечо. В слишком обтягивающей рубашке и слишком коротких штанах он напоминает трансформирующегося Халка, который вот-вот посеет хаос среди милых людей Вселенной Марвел. Одежда, должно быть, из тех времен, когда Джузеппе был намного, намного моложе.

Я разражаюсь смехом, Ной оглядывается, видит меня в платье, и улыбка исчезает с его лица. О, точно. Схватив свитер, я быстро натягиваю его через голову. Он колючий, толстый и слишком теплый для летней ночи в доме без кондиционеров, но у меня нет выбора. Без него я не могу спуститься к ужину.

— Жаль, что у меня нет камеры, чтобы это заснять, — говорит мне Ной, когда мы заканчиваем и поворачиваемся лицом друг к другу.

— Точно, — я подхожу ближе и указываю на его наряд. — Потенциал для шантажа бесконечен.

Ной хмыкает.

— Я уже вижу. Школьный бюллетень. В первом ряду, в центре моя увеличенная фотография.

Я усмехаюсь.

— Больше веры в меня! Бюллетень это такая… безвкусица. Его почти никто не читает. Я подумываю о листовках. Наклеить их на каждый шкафчик. Я бы даже разорилась на полноцветную печать.

Ной присвистывает.

— Это не дешево.

Я пожимаю плечами.

— Это того стоит.

Если бы меня спросили, что мне больше всего нравится в Ное, я бы сначала соврала и сказала, что мне в Ное ничего не нравится, и все в нем плохо. Но на самом деле вот что: наша с ним способность импровизировать. Только начав, мы уже как два музыканта, играющих идеально синхронно. Что-то просто… щелкает.

— Ты сваришься в этом свитере, — говорит Ной и трогает манжету у меня на правом рукаве.

— Все не так плохо, — лгу я.

Ной опускает взгляд и хмурит брови, все еще трогая материал свитера.

— Я могу спросить, нет ли у них для тебя чего-нибудь другого.

— Нет. Они и так достаточно для нас сделали. Все прекрасно.

Чтобы доказать свою точку зрения, я снимаю с запястья резинку и стягиваю свои густые мокрые волосы в высокий хвост. Я уже чувствую себя лучше.

— Готов идти есть?

Внизу кипит работа, Джузеппе и его семья заканчивают подготовку к ужину. Небольшая столовая находится прямо рядом с кухней. Ева отдает распоряжения на итальянском, и вся семья их беспрекословно исполняет. Джузеппе приносит из гостиной еще два непарных стула и подтаскивает их к столу, сдвигая все сиденья чуть ближе друг к другу. Двое малышей добавляют к сервировке стола вилки и ложки, не совсем правильно, но все равно выглядит восхитительно. Дочь Джузеппе, по-прежнему держа на бедре ребенка, помогает расставлять тарелки с едой, и выглядит так, будто все под контролем (как у всех мам), но я все равно чувствую себя неловко, из-за того, что не занята, хотя у меня две свободные руки.

Я бросаюсь к ним.

— Чем мы можем помочь?

Джузеппе отмахивается от моего предложения и ведет нас к столу, где уже стоят наполненные красным вином бокалы, и корзина с теплым, дымящимся хлебом. Нам отводят места в самом конце, бок о бок.

Запах в доме просто… пальчики оближешь. Аппетит не был первым, о чем я думала в этот вечер, но сейчас я понимаю, как сильно проголодалась.

На стол начинают выставлять тарелки, и Ной вскакивает на ноги, чтобы помочь. Как только перед каждым оказывается огромное количество еды, мы склоняем головы, и Джузеппе читает итальянскую молитву, а затем приступаем к еде.

— Pasta alla puttanesca, — говорит нам Ева, указывая вилкой на приготовленное ею главное блюдо.

Паста паппарделле явно домашнего приготовления. Она покрыта густым томатным соусом с насыщенными вкусами, от которых я не могу оторваться: красное вино, чеснок, анчоусы, оливки и каперсы. Это так по-итальянски и так вкусно. Вместе с этим она приготовила нежную хрустящую стручковую фасоль, обжаренную с чесноком и лимоном и посыпанную кедровыми орешками. Сверху все сдобрено свежим тертым пармезаном. Я с трудом прихожу в себя после первого кусочка. Это лучшая еда, которую я ела в Италии, и я сообщаю об этом Еве.

Она с улыбкой принимает нашу похвалу, а мы с жадностью опустошаем свои тарелки. Ева и слышать не хочет об отказ от второго. Накладывается еще больше еды, и я заедаю томатный соус внушительными кусками хлеба. Красное вино прекрасно с ним сочетается, и, не успев остановиться, я выпиваю полтора бокала.

После того, как мы буквально выскребли из наших тарелок все до последней крошки, я помогаю Еве и ее дочери убрать со стола. Они пытаются отмахнуться от меня своими полотенцами для посуды, но у них ничего не получается. Я ни за что не позволю им прислуживать. Я рада помочь.

Ной оказывается в гостиной с Джузеппе и детьми. Когда я подхожу, чтобы убрать со стола еще несколько тарелок, заглядываю и вижу, что Ной стоит на полу на четвереньках и изображает большого медведя. Он встает на задние лапы (колени), превращает руки в когти и свирепо рычит. Малыши визжат от восторга, бегают по комнате, словно их собираются съесть заживо.

Джузеппе с удовольствием наблюдает за ними со своего места на мягком кресле, покачивая ребенка на коленях.

После того, как кухня убрана, Ева и ее дочь исчезают, чтобы искупать детей и уложить их спать. Джузеппе помогает Ною зарядить телефон, чтобы тот мог позвонить Лоренцо. Мне очень жаль, что мы не подумали сделать это раньше, но в тот момент произошло много событий. Очевидно, Лоренцо с детьми только недавно вернулись в Рим. Всю дорогу было плохое движение. Лоренцо предлагает сесть за руль одного из фургонов и приехать за нами, но сейчас, когда уже так поздно, Ной говорит ему остаться и помочь Габриэлле и Эшли с детьми. Как только утром на Фиате починят шину, мы поедем обратно.

Как только Ной кладет трубку, Джузеппе достает потертый набор домино, и я смотрю, как они играют, сидя на диване у большого качающегося вентилятора, наслаждаясь легким ветерком, пока у меня уже не начинают слипаться глаза.

Они играют еще одну партию, а затем Ева вручает нам с Ноем новые зубные щетки и показывает, где мы можем воспользоваться ванной.

Пожелав всем спокойной ночи, мы поднимаемся друг за другом по лестнице в маленькую чердачную комнату. Усталость, которую я совсем недавно чувствовала, сидя на диване, исчезает, как только мы снова остаемся вдвоем.

Как только за нами закрываются двери, единственным источником света остается маленькая лампа возле кровати.

Я не знаю, что с собой делать. Что говорить. Видимо, Ной тоже не знает, потому что мы оба молчим.

Без вентиляторов здесь гораздо теплее, чем в остальной части дома. Теперь, когда дождь наконец прекратился, Ной открывает окно, но снаружи так же душно и жарко, поэтому он снова его закрывает.

Хотя я бы с удовольствием разделась до гола, я упрямо не снимаю свитер. Мы до сих пор не разобрались со спальным местом, поэтому я занимаюсь своими делами. Я проверяю свою накидку и купальник — они все еще мокрые. Затем, поскольку я чувствую себя тревожно и странно, делаю то, что и всегда.

Я знаю, что Ной наблюдает за мной, сидя на краю кровати, но некоторое время он мне не мешает.

Затем, наконец, не сдерживается.

— У тебя настоящая проблема, ты знаешь об этом?

— Вряд ли. Знаешь, у кого есть настоящие проблемы? У метамфетаминовых наркоманов. Убийц. Людей, которые любят собирать марки.

— Какую именно цель ты преследуешь?

— А что похоже на мою цель?

Я навожу порядок на их чердаке. Хотя это трудно сделать при слабом освещении, я расставляю их стопки книг в алфавитном порядке. Я делаю так, чтобы они при желании могли легко добраться до коробок со старыми фотографиями и альбомами. Если у меня будет достаточно времени, я планирую переставить различные предметы мебели, чтобы все было аккуратно и упорядоченно, либо в порядке возрастания по размеру, либо, возможно, по функциям.

— Ты никогда не думала, что уборка — это способ убежать от своих проблем?

— Какая интересная мысль. Ты не поможешь мне с этой коробкой? Она тяжелая.

— Нет, — категорично заявляет Ной.

— Ладно, — ворчу я, пытаясь ее поднять. — Я сделаю это сама.

Уверена, что вот-вот сломаю спину, но Ной не бежит мне на помощь.

— Мы могли бы использовать эту возможность, чтобы поговорить.

— Ладно, говори, — цежу я, не удосужившись на него взглянуть.

Я слишком занята для пустой болтовни. Приведение в порядок этого чердака займет у меня всю ночь, и это если я буду работать быстро.

Ной вздыхает и ложится на кровать, заложив ладони за голову. Устремив взгляд в потолок, он начинает:

— Итак, психоаналитик, все началось несколько лет назад, когда я устроился на работу в среднюю школу Линдейл.

Я ставлю коробку на пол и замираю, любопытствуя, к чему он клонит.

— Учительница из соседнего класса? Она та еще штучка.

— Она вежливая и великодушная, и, безусловно, проблема не в ней, — гордо говорю я.

— Она была резкой с самого начала. Как я уже сказал, настоящая штучка.

— А что насчет тебя? Ты был Прекрасным Принцем?

— Нет, — признается Ной. — Во мне этого нет.

Неправильно.

Так неправильно.

«Взгляни на все, что ты сегодня сделал».

Вместо того, чтобы указать на это, я держу рот на замке.

— Мы с самого начала были обречены ненавидеть друг друга. Я не помню, что именно настроило ее против меня, но разве это имеет значение?

Теперь я полностью стою лицом к нему.

— Думаю, имеет. Для исторической точности. Будущие поколения захотят узнать, чья пуля положила начало Третьей мировой войне.

Ной усмехается, и у меня в груди разрывается сердце. Он человек, чьим мнением я дорожу больше всего. Его смех ценнее золота.

— Помню, однажды, в самом начале работы, было собрание всех сотрудников. Я был новичком и хотел юморить и нравиться. Вероятно, я неудачно пошутил над человеком, который потратил время на организацию зоны приготовления кофе. Казалось, что кто-то разложил круассаны с помощью линейки. Они лежали на абсолютно прямой линии. Оказалось, что это была учительница из соседнего класса. Думаю, я задел ее чувства. Может, с этого момента все и пошло.

— Ей было на это наплевать.

По правде говоря, я даже не помню этого момента. Вот как много всего произошло между мной и Ноем за эти годы. Сейчас все как в тумане.

— Но вот в чем дело, Док. Могу я называть тебя Док?

— Я предпочитаю Доктор.

— Где-то по пути… несмотря на ссоры, выходки и вражду… я начал испытывать к ней настоящие чувства.