Я буду сверху

Глава 22

– Я уверена, что вы ментально идеальны…

– Вера, заткнись.

– Вот зря ты меня не слушаешь, я тебе сразу сказала, что этот парень тебе подходит! Посмотри, я еще в самом начале составила ваш совместный гороскоп… Вот, по друидскому календарю, а еще по цветочному, а еще… Ай!

– Все, иди отсюда! И без тебя переживаю!

– Зачем ты переживаешь? У вас же все идеально! Поверь мне, я знаю, о чем говорю!

Я смотрю в голубые, совершенно незамутненные глаза Верки и в который уже раз за эти два месяца думаю, что в выборе свидетельницы слегка ошиблась.

Нет, Верка – хорошая девчонка, и подруга верная, но эта ее страсть ко всему мистическому просто зашкаливает. Особенно, когда Верка начинает волноваться.

А, учитывая, что волноваться она начала прямо с того момента, когда я сказала о предложении Платона, то понятно, что к дню свадьбы ее помешательство достигло критической отметки.

И теперь моя свидетельница очень сильно напоминает городскую сумасшедшую. То же блаженное одухотворенное выражение лица, те же вычурные позы, тот же наряд.

Осматриваю ее платье, слегка напоминающее по стилю индийское сари, качаю головой.

– Мехенди, надеюсь, не свадебные?

– Ты меня обижаешь… – Верка прижимает расписанные хной ладони к груди, глазки обиженно блестят, – это – специальные рисунки, символизирующие мои пожелания вам любви, долголетия, много детишек, богатства, вот, посмотри… Вот здесь – вязь…

– Все, отвали.

– Вот грубая ты стала, Соня, нервная какая-то… И поправилась… Это то, о чем я думаю, да?

– Что-о-о???

Я подхватываюсь и бегу к большущему напольному зеркалу, чтоб внимательно изучить себя в свадебном наряде.

Платье, как назло, свободное, летящее, безумно красивое, конечно, и такое же безумно дорогое, но вот никак не поймешь, поправилась я или нет. Обтягиваю себя по животу, рассматриваю и, кажется, реально нахожу животик! Ай! Мама моя! Я – жирная! Вот что нервное переедание и отказ от секса делают!

И, самое главное, суслик сам виноват! Никто меня не заставлял нервно на ночь жрать и Платошу отсутствием секса не мучить! Только мои больные тараканы в голове!

– Че-е-ерт… – тяну со стоном и слезами, – я – жирная-а-а…

– Что? Нет, нет, Соня, я не это хотела… – тут же принимается лепетать Верка, осознав, какую чудовищную ошибку совершила, но я в очередной раз посылаю ее нахрен, но уже грубее. Чтоб сто процентов обиделась и свалила. Понятное дело, что надолго ее не хватит, Верка не умеет дуться больше, чем пятнадцать минут, но хоть какое-то время передышки.

Подруга предсказуемо поджимает губки, патетично бормочет о том, что кое-кто неблагодарный, и, наконец-то, выметается за пределы комнаты, а я принимаюсь ходить по периметру, в ярости и стрессе.

И, чем больше хожу, тем сильнее паника.

Все! Все, никакого замужества! Знала, знала же, что ничем хорошим эта затея не обернется! Ну вот зачем мне это все? Неужели нельзя просто так жить, наслаждаться друг другом?

Все равно уже который месяц вместе живем, и очень даже круто все! И я бы ни за что ничего не меняла!

Но нет, Курпатов словно с ума сошел в своем желании окольцевать меня срочно-пресрочно! Орнитолог, блин, начинающий! Как будто с кольцом на пальце я не смогу улететь от него, если вдруг что-то пойдет не так!

Три раза ха-ха!

Хотя, я его в какой-то степени понимаю. Одно дело, когда девушка у тебя – сиротка несчастная, живет в твоей квартире и не видит никого, кроме тебя, а другое – дочь орденоносного майора СОБРа, имеющего, помимо наград, званий и положения, еще и нехилый счет в банке. К тому же рядом с этим майором, и, соответственно, с его родными, то есть, со мной, в частности, постоянно ошиваются несколько его боевых товарищей-подчиненных.

Не знаю, что у них там за тайное задание, подозреваю, что отец кое-кого очень даже серьезно построил на тему моей безопасности, но здоровенные ребята с каменными физиономиями терминаторов теперь все время где-то неподалеку. Торчат периодически на улице возле квартиры Платона, сопровождают меня в универ, сидят в недавно купленной квартире отца, куда я каждый день прихожу, чтоб приготовить поесть, прибраться чуть-чуть, а, на самом деле, просто побыть с единственным моим родственником, близким человеком. Мне хочется делать это как можно чаще, и, думаю, поймут меня только те, кто оставался совсем один в этой жизни, а затем внезапно обретал родную душу.

Конечно, отец, после ранения на удивление быстро оправившийся, не особенно нуждается в моей стряпне и уборке, он вполне в состоянии решить этот вопрос самостоятельно… Но, черт, так приятно, оказывается, просто быть полезной. И просто быть рядом.

Понятно, что я немного увлекаюсь этим всем.

И волнение и ревность Курпатова тоже понятны.

Богатый отец, новая жизнь, сослуживцы отца, которых, похоже, только субординация, уважение к старшему по званию и развитый инстинкт самосохранения удерживают от слишком уж активного облизывания моей персоны не только взглядами…

Тут у кого угодно крыша поедет.

И уж тем более, у такого фрик-контрола, как Курпатов.

Кстати, вот чего не ждала от него, так это такой дикой ревности.

Помню, как удивилась, когда он моего однокурсника-бедолагу в медпункт отправил из-за вполне безобидной шутки и обжималок…

И вот, спустя пару месяцев, это его заболевание, похоже, в активную фазу вошло.

Днем я училась, на переменах мы с Курпатовым постоянно теперь были рядом, к удивлению и даже бешеной зависти моих однокурсниц, искренне недоумевающих, что такого во мне нашел один из самых популярных парней универа.

После учебы я, не имея теперь необходимости работать в магазине на упаковке, ехала к отцу, а Платон не мог позволить себе прогуливать работу, и потому, скрипя зубами, отвозил меня на квартиру к папе, а сам ехал совершать трудовой подвиг.

После работы Платон забирал меня от папы, хотя тот много раз говорил, что меня отвезут его боевые товарищи… А, может, и именно поэтому мне ни разу не удалось прокатиться с военными, красивыми, здоровенными…

Курпатов привозил меня домой и яростно трахал прямо у порога, иногда не позволяя даже обувь скинуть.

Дышал мне в шею, рычал что-то невозможно повелительное и жесткое, сжимал своими ручищами так, что становилось чуть-чуть больновато…

И доводил меня до безумия этим всем!

Не знаю, как у кого, а у нас медовый месяц начался задолго до свадьбы. И, чувствую, продлится после нее… И, если кто-то думает, что я расстроена этим, то очень сильно ошибается!

Я рада до безумия, просто по небу летаю, вот честно!

И очень сильно боюсь думать о будущем, загадывать, хотя впервые за долгое время в моей жизни реально белая полоса.

Жорик в тюряге, и папа обмолвился, что он там надолго, если не навсегда.

У меня – шикарный парень, который меня любит! Точно-точно! Сам мне это сказал! И не раз!

Конечно, во время секса, в основном, но ведь это тоже считается. В конце концов, для такого, как Платон Курпатов, даже такое признание – это нечто офигенно серьезное.

И у меня – папа! И папа меня любит! Пылинки сдувает! Делает все, что я захочу! Я уже прямо и боюсь хотеть, вот реально. Потому что пару раз необдуманно что-то пожелала… Просто обмолвилась! И теперь у меня есть самый новый, навороченный телефон. И целый шкаф шмоток из элитных бутиков города. Это я сдуру сказала папе, что всегда мечтала, как Робертс из “Красотки”, прогуляться по торговому центру… Платон потом обижался, кстати, что я с папой пошла гулять, а не с ним. Как могла? Он сам способен мне купить все, что угодно!

И да…

У меня теперь машина есть.

Тоже результат моего краткого восторга увиденной на улице симпатичной электричечки.

Водить я только учусь, но моя прелесть, нежного голубого окраса, вся обтекаемая, словно космический болид, уже стоит под окнами квартиры Платона. И он каждый раз гневно раздувает ноздри, глядя на нее. Ревнует меня. И к папе, в том числе.

Так что у меня не просто белая полоса, а белейшая! Кристально чистая!

До такой степени., что реально стараюсь не думать о том, что будет дальше. Боюсь сглазить. И боюсь что-либо менять.

А вот у Курпатова, после появления моей голубой прелести под окнами, терпение, похоже, лопнуло… У него и без того этого свойства характера не вагон, а тут и вовсе на донышке оставалось…

И вот… Машинка во дворе.

А я – плотно взята в оборот сбесившимся от ревности Курпатовым.

Мне было подарено кольцо с камнем размером с половину Луны, так, чтоб положение занятой девушки все вокруг считывали на километр.

И путем пытки сексом выбито согласие на брак.

Я не хотела! Честно! Но как себя сдерживать, когда он делает такое? Когда так дышит, так целует, так смотрит? Я же не железная, блин!

И я же тоже его… Ой… Не думать пока. Не думать! А то сглажу!

– Соня, там Платон приехал!

Ой…

– Нет! Куда, куда еще? Нет! Нельзя невесту до свадьбы…

– Похер!

О-о-о…

Разворачиваюсь и смотрю во все глаза на выросшую на пороге высоченную фигуру моего будущего мужа. И сердце, глупое такое, замирает от восторга!

Он невероятен в строгом темном костюме, с этой небрежной прической, сжатыми гневно губами, суженными глазами. И татушка на шее резко контрастирует с белой рубашкой… Ах…

Сглатываю, мелькает в голове несвоевременная мысль, о чем я только думала, когда соглашалась на предложение Верки соблюсти перед росписью недельный целибат… Типа, очистить чакры, душу, тело… Еще там чего-то очистить… Мозги, похоже, я очистила в первую очередь, когда согласилась. А Платон-то, Платон! Он чем думал? И тоже ведь согласился! Рычал, конечно, злился, особенно на то, что я на эту неделю переехала к папе…

И вот теперь, глядя на него, невероятно красивого, самого слюноотделительного, самого залипательного парня на свете, я думаю, что, все-таки, он меня любит.

Раз согласился.

А я – все-таки редкая дура.

Раз настояла…

– Малыш… Пиздец… – отмирает, наконец, Платон, а затем резко захлопывает дверь прямо перед носом возмущенно пытающейся что-то ему выговаривать Верки.

Я прирастаю к месту, не в силах даже слово сказать, настолько рот не слушается. И мозг стремительно пустеет.

Особенно, когда Курпатов молча дергает меня на себя и жестко, не щадя дорогущее платье, сжимает своими лапами, жадно ощупывая сразу везде, где только может достать.

От каждого его прикосновения меня пронзает микрооргазмами, клянусь!

Не могу удержать себя, выгибаюсь, выстанываю что-то совершенно неприличное, и тоже даю волю рукам, беспардонно впиваясь ногтями в крепкую шею своего будущего мужа.

– Бля-а-а… – хрипит он, – чтоб я тебя еще раз послушал…

Шатается крепкий стол, заваленный моей косметикой и какими-то, совершенно ненужными сейчас безделушками, грубые пальцы скользят уже под юбкой, по-варварски задирая, проходясь по тонкому, нежнейшему кружеву подвязок чулок. Глаза Курпатова, увидевшего, что такое на мне сейчас, сужаются еще больше, губы кривятся в жадном оскале:

– Больше никогда, поняла… Поняла? Я буду сверху теперь!

И, противореча самому себе, падает на колени и, жарко дыша, прикусывает меня прямо через кружево трусиков!

– А-а-а-ай… – выгибаюсь я, не в силах сдержать сладкого, мучительного стона.

– Соня! – взволнованно кричит из-за двери Верка, – это неправильно! Очистительный целибат…

– Пошла нахер! – рычит Курпатов, дергая на мне трусики и наконец-то добираясь до промежности, – охуеть… Вот я кретин… Охуеть…

Больше он ничего не говорит, и я, ровно через минуту содрогаясь в сладчайший спазмах кайфа, только мысленно соглашаюсь с ним. Кретин, точно… Зачем согласился?

Курпатов, не дожидаясь, пока меня прекратит трясти в оргазме, встает, рвет молнию на ширинке, и резко дергает на себя мои безвольно раскинувшиеся бедра, заполняя сразу и до упора.

И да, я опять кричу.

И опять кончаю.

И это божественно! Божественно!

– Соня! Я от тебя не ожидала! Я разочарована! – нудит из-за двери Верка.

– Заткни ее, – приказывает Курпатов, набирая такой темп, что стол сдвигается к стене и принимается колотиться о нее с дикой силой, – а то майора сюда принесет!

От мысли, что нас за этим всем может застать папа, пугаюсь, сжимаюсь, и Курпатов, ощутив это, с рычанием запрокидывает голову, пережидая спазмы кайфа.

Я затуманенно смотрю на его крепкую шею с витками татуировки, на его жилистую сильную ладонь, такую темную на моем девственно нежном платье…

– Соня!

– Вера! – из последних сил кричу я, – пошла нафиг!

Верка снова обижается, расстроенный бубнеж удаляется от двери, и Курпатов радостно выдыхает:

– Ну наконец-то! Сейчас потрахаемся!

Э-э-э… А до этого мы что делали?

Но вопрос этот остается без ответа, верней, ответ я получаю через секунду. То, чем мы до этого занимались – просто легкая разминка перед серьезной кардио.

– Не пущу больше! – хрипит Платон, переворачивая меня одним плавным движением и укладывая на живот, дыхание тут же сбивается, перед глазами – звездочки кайфа, – никогда! Ни за что! Дурак! Кретин! Чуть не двинулся без тебя!

Грубая лапа перехватывает за горло, на удивление бережно, хоть и очень властно, приподнимает. Я цепляюсь за его шею, запрокидываю голову на плечо и с наслаждением закрываю глаза, полностью отдаваясь его властным рукам, его жадности и жесткости. Это так круто, боже мой… Это – лучшее, что со мной было, клянусь!

– Вот так… Вот так, малыш… – шепчет Платон, меняя темп на более размеренный и в то же время словно бы более жесткий, глубокий. Он двигается во мне с оттягом, мерно и тяжело, шуршит безнадежно испорченное платье, давно уже слетела с головы нежная диадема, стоившая отцу целое состояние, сложная прическа растрепалась… Но мне невероятно плевать на это!

Я чувствую себя мушкой, пойманной в паутину, вокруг которой опытный паук стягивает все сильнее и сильнее свои путы… Не больно. Но навсегда.

И пусть, пусть…

Это так сладко…

– Моя… Моя… Как увидел там, в зале… Сразу… Моя… – делится Платон сокровенным, и каждое его слово бьет в меня сильнее, чем движения его плоти внутри. И точнее.

Я не выдерживаю, умираю в его руках, в его власти, от его хриплого обреченного “люблю тебя”…

И в полуобмороке чувствую, как Курпатов кусает меня в шею, в самое видное место…

И пусть.

Его метка – лучшее свадебное украшение…