Я - его оруженосец. И, да, я девушка! Принц не в курсе!

Глава 3

Он вошёл, как входят только люди, уверенные в собственной власти, обострённом чувстве справедливости и умении одним взглядом вызывать у окружающих лёгкую потребность исповедаться, даже если грехов у них и не было. А у меня грехов была полная корзина: от подмены личности до непреодолимого желания поправить ему волосы, которые, по всей видимости, никогда в них не нуждались.

Арно де Монталье, наследный принц королевства Валансия, местная легенда с лицом, достойным старинных монет и при этом совершенно не предназначенным для поцелуев. Потому что от одного его взгляда хотелось не целоваться, а тихо выйти в окно, желательно не открывая ставни.

Он был высок. Не просто «высок», а как башня гордости, увенчанная шевелюрой цвета воронова крыла и льдом в глазах. Высокий — это когда ты смотришь снизу вверх и понимаешь, что даже на каблуках будешь выглядеть как ребёнок рядом с родителем. Широкие плечи, длинные ноги, точёная линия челюсти — всё это создавало ощущение, что природа не поскупилась на материалы, когда лепила будущего короля.

Да-да, именно льдом были его глаза. Синим, холодным, резким, как утренний душ в январе после отключения горячей воды. Не небесно-голубым, не васильковым — именно ледяным синим, с серебристыми прожилками, которые, казалось, светились собственным холодным светом. Он смотрел так, будто перед ним не оруженосец, которого он знал три года, а подозреваемый в покушении на корону. Или на его рубашку. Или, не дай бог, на его доверие.

Одет он был в простую белую рубашку из тонкого льна — не парадную, а рабочую, для тренировок. Но даже в этой простой одежде выглядел так, словно портные всего королевства работали только для него. Чёрные кожаные штаны, высокие сапоги, ремень с серебряной пряжкой в виде геральдического льва — всё строго, функционально и при этом безукоризненно.

Волосы у него были действительно чёрные, но не угольно-чёрные, а с тёмно-каштановым отливом, который проявлялся на солнце. Длинные настолько, чтобы слегка касаться воротника, но аккуратно подстриженные, без единого торчащего волоска. И главное — они лежали так естественно, что было ясно: этот человек никогда в жизни не тратил часы перед зеркалом на укладку. Просто встал, провёл рукой по волосам — и готово.

Я ненавидела его за это.

Я стояла. Нет, я пыталась стоять. Вертикально, ровно, без паники, как подобает верному слуге. Но тело предавало: спина от страха выгибалась дугой, как у кошки, увидевшей огурец, колени превращались в кашу из манной крупы, а в животе завывали сирены всех служб экстренного реагирования одновременно. Сердце стучало так громко, что я была уверена — он его слышит.

Принц, между тем, подошёл ближе, и воздух вокруг стал плотным, как сливки в холодильнике. С ним пришёл запах — не парфюм, а что-то естественное: кожа, чистота, лёгкий аромат того мыла, которым пользуются люди, не нуждающиеся в доказательстве своего статуса. И ещё что-то металлическое — наверное, от меча, который он носил всегда, даже на тренировки.

Хотелось вдохнуть — но лёгкие решили бастовать, требуя немедленного повышения зарплаты и дополнительного отпуска.

Он остановился. Ровно в двух шагах от меня. Посмотрел. Молча. Очень долго. Столько, что я успела перебрать в голове все известные мне молитвы (три штуки), заговоры на удачу (один, и тот сомнительный) и рецепты маскирующих тональных средств (бесполезно в данной ситуации, но мозг цеплялся за привычное).

Его взгляд был тяжёлым. Не физически, конечно, но ощущение такое, словно он положил мне на плечи невидимые гири. Он изучал меня с той тщательностью, с которой ювелир изучает подозрительный алмаз. Глаза двигались от лица к плечам, от рук к осанке, снова к лицу. Задерживались на губах. На волосах под шапкой. На том, как я дышу.

— Мишель, — наконец проговорил он, голосом, в котором можно было свернуть шею сомнениям и заодно парочке надежд. Голос у него был низкий, бархатистый, с лёгкой хрипотцой — видимо, результат многолетних тренировок с мечом и командования людьми. — Ты сегодня выглядишь… иначе.

Слова повисли в воздухе, как петля на виселице. Он не уточнил, лучше или хуже, что, учитывая моё положение, было особенно тревожно. Хуже — это подозрения. Лучше — тоже подозрения, но с другой стороны.

Мои губы дёрнулись в нечто, что, возможно, задумывалось как дружелюбная улыбка, но по итогу больше походило на нервный тик человека, у которого только что сломался кондиционер в разгар лета.

— Я… — начала я и тут же прикусила язык. Голос прозвучал слишком высоко. Слишком мягко. Слишком… женственно.

Из-под лавки, где притаился Снорри, как невидимый приговор, раздался хрипловатый, шепчущий голос. Только он мог шептать так выразительно, словно параллельно чесал когтём по доске дисциплинарных нарушений.

— Не паникуй. Не моргай слишком часто. Не виляй бёдрами. Ты ими виляешь даже просто стоя. И убери эту улыбку — ты выглядишь как торговка цветами на рынке.

Я покраснела. Да так, что почувствовала — бинты на груди сейчас задымятся от жара. Я что, правда виляю? Боже, да я просто стою! Ну, может, немного переносила вес с ноги на ногу… ну может, чуть развела стопы в стороны, как учили на курсах йоги…

Так, стоп. Соберись. Ты — юноша. Простой, ничем не примечательный оруженосец. С серой кожей. Обычной. Без блеска. Без намёка на хайлайтер, которого у тебя, к счастью, здесь нет.

Я попыталась встать более по-мужски: ноги пошире, плечи квадратнее, подбородок выше. Получилось что-то среднее между солдатом на плацу и манекеном, у которого заржавели шарниры.

Принц щурился. Смотрел внимательно. Подозрительно. Как охотник, вышедший на след зверя, который вроде как похож на зайца, но почему-то носит стразики и пахнет французскими духами. Что-то в моей осанке, в движении, в дыхании, в том, как я держала руки — а может, и во всём сразу — настораживало его.

Тишина затягивалась. Я слышала, как где-то за стеной кто-то точит меч — ритмичный звук металла о камень. Как капает вода с потолка в углу казармы. Как Снорри сдерживает дыхание, притаившись под лавкой. Как бьётся моё собственное сердце — громко, неровно, предательски.

— Ты плохо спал? — вдруг спросил он, и в его голосе прозвучала нота, которую я не смогла определить. Заботы? Подозрения? Просто вежливого интереса?

— Да, ваше высочество, — каркнула я. Нет, я не ответила — я именно каркнула, как ворона с больным горлом. Мой голос предал меня и звучал так, будто я только что откашлялась сосновой шишкой, запив её песком.

Принц нахмурился. Совсем легонько, но я заметила — между бровями появилась маленькая складка, а уголки губ чуть опустились.

— Странно, — пробормотал он, скорее себе, чем мне. — Голос у тебя… — Он не закончил фразу, но продолжал смотреть. Изучать. Вычислять.

Я стояла, как статуя, и молилась всем богам, каких знала, плюс ещё парочке, о которых слышала краем уха. Пусть он отвернётся. Пусть уйдёт. Пусть забудет об этом разговоре и вообще о моём существовании.

Он кивнул. Слегка. Медленно. И развернулся — резко, как военный, приученный к чёткости движений. Ушёл — так же молча, как пришёл, но теперь его шаги звучали задумчиво. Каблуки сапог стучали по камню не торопливо, а размеренно, словно он о чём-то думал.

Но в воздухе остался след. Осталась угроза. Или просто… ощущение, что он ещё вернётся. И в следующий раз будет смотреть ещё внимательнее.

Снорри подполз ближе, высунул морду из-под лавки, посмотрел на меня снизу вверх и изрёк с видом врача, сообщающего неутешительный диагноз:

— Если он тебя раскусит, я сразу делаю вид, что впервые тебя вижу. Я — всего лишь собака. Невинная, пушистая, ни в чём не виноватая собака. Меня — никто не спрашивал о твоих криминальных авантюрах.

— Спасибо за поддержку, — проворчала я, опускаясь на край койки. Ноги всё ещё дрожали.

— Кстати, — добавил Снорри, укладываясь рядом, — у тебя действительно подозрительный голос. И манера держаться. И вообще ты слишком… чистая для оруженосца. Мишель всегда была немного измазана — краской от доспехов, маслом от кожаных ремней, пылью от тренировочного поля. А ты выглядишь, как будто только что вышла из купален.

Он был прав. Теперь, когда адреналин схлынул, я заметила, что действительно выглядела слишком аккуратно для человека, который должен был вставать на рассвете и заниматься грязной работой.

И я, дрожа на всех уровнях существа, поняла: добро пожаловать, Татьяна. Ты в игре. И ставки — выше, чем стоимость салонной укладки с ламинированием и восстановлением кератином.

Я — девушка. Под прикрытием. Без опыта, без подготовки, без малейшего понятия о том, как ведут себя мужчины в этом мире. С нервами, натянутыми до такой степени, что ими можно было бы играть на лютне. Только никто бы не рискнул — слишком звонко звучал бы страх.

С каждой секундой я всё яснее осознавала: моя жизнь, уютно уместившаяся в расписании между окрашиваниями, укладками и мечтами о нормальном отпуске на море, умерла где-то там, на заднем сиденье вагона подземки, уткнувшись в книгу с гербом и золотыми завитушками. А теперь я — оруженосец. При наследном принце. В замке, полном заговоров, железа, каменных коридоров, теней и взглядов, которыми можно препарировать человека до самых потайных мыслей.

Фехтование? Никогда. Я даже в школе прогуливала физкультуру. Верховая езда? Только если это кресло мастера с подъёмом и массажем. Военная дисциплина? Я с трудом вставала по будильнику и считала большой победой, если успевала позавтракать. А тут — режим, строевая, форма, субординация, и не дай бог не туда посмотрела или слишком мягко ответила на вопрос.

И всё это — на фоне лжи. Настолько глобальной, что если бы ложь была тканью, то я сейчас носила бы платье с подъюбником из целой вселенной. Я не Мишель. Не юноша. Не сын опального герцога. Я — девушка из XXI века, затаившаяся внутри чужого имени, тугих бинтов и мужской шапки, с ежеминутным страхом, что кто-то вдруг посмотрит слишком внимательно.

А один такой уже смотрит. Принц. С глазами, которые режут до костей, и интонацией, от которой хочется выпрямиться, даже если ты и так уже в стойке «я не виноват, честно, это не я разбил вашу любимую вазу».

Он не просто смотрит. Он замечает. Чувствует. Его инстинкты, наточенные как клинок годами придворных интриг и борьбы за власть, уже чуют во мне неладное. Не того. Не того Мишеля, которого он привык видеть каждый день на протяжении трёх лет. И не того оруженосца, которого можно без страха подпустить к себе ближе, доверить секреты, позволить спать в соседней комнате.

Он слишком близко. Слишком быстро разберётся в том, что происходит. А я слишком слаба, чтобы не дрогнуть под его взглядом, слишком неопытна, чтобы играть роль убедительно.

Нельзя раскрыться. Нельзя сказать правду. Нельзя влюбляться. Особенно в него. Тем более в него. Потому что он — угроза номер один. Он — тот, кто может спасти. Или выдать. Или… притянуть к себе так, что даже воздух в лёгких станет предательски сладким, а мысли окончательно перестанут слушаться разума.

А я уже чувствовала, как что-то внутри откликается на его присутствие. Что-то глупое, иррациональное, совершенно неуместное в данной ситуации. Как будто тело помнило о том, что оно женское, несмотря на все бинты и мужскую одежду.

Я сижу на краю койки, жёсткой, неудобной, пропитанной запахами чужих тел и чужих страхов. Руки стиснуты в узел. Снорри тихо дремлет у стены, но даже во сне ухом ведёт, как локатор, улавливающий малейшие изменения в окружающей обстановке.

За окном — замок. Башни из серого камня, увитые плющом. Острые крыши, покрытые тёмной черепицей. Узкие окна-бойницы, через которые пробивается раннее утреннее солнце, рисуя на стенах причудливые узоры света и тени. Оно такое тёплое, мягкое, настоящее… И всё равно не греет.

Потому что всё здесь — красиво. И страшно. И слишком нереально, чтобы поверить, что это — моя новая жизнь. Что я больше не Татьяна, которая спешит на работу в салон красоты. Что я теперь Мишель, который должен служить принцу и не выдать себя.

А в голове, несмотря на всё — страх, ложь, принца с его пронзительными глазами и возможную казнь — вертится один простой, человеческий, абсолютно отчаянный вопрос:

Что за чёрт? Почему я? Почему именно моя жизнь должна была превратиться в какой-то безумный средневековый квест на выживание?

И главное — кто, ну вот кто, в этой проклятой истории вылил мой латте? И можно ли как-то вернуться назад, к нормальной жизни, где самой большой проблемой было то, что у меня закончился любимый шампунь?

Но глубоко внутри, в самом потайном уголке души, крошечный голосок шептал нечто совсем другое: «А может быть, это и есть твоя настоящая жизнь? Может быть, ты наконец стала той, кем должна была быть?»

Я прогнала эту мысль прочь. Но она всё равно осталась, как осадок на дне чашки, который невозможно отмыть.

Солнце ещё не успело окончательно проснуться и потянуться за горизонт, а меня уже гнали на плац — вон туда, где пахнет потом, сталью, мужской злостью и амбициями, распухшими до размеров боевых топоров. Воздух здесь был густой, как будто в нём растворили всю мужскую агрессию королевства и приправили запахом кожи, металла и того особого аромата, который источают люди, уверенные в своём превосходстве.

Я брела, как обречённая на казнь, за остальными оруженосцами, будто в торжественном шествии идиотов к собственным похоронам. Мои ноги двигались автоматически, но каждый шаг давался с трудом. Ботинки — слишком большие, мужские, грубые — натирали пятки. Бинты под рубашкой сдавливали рёбра так, что дышать было трудно. А шапка, под которой были скрыты волосы, уже начинала создавать ощущение парника на голове.

Только тут вместо гроба был меч — холодный, тяжёлый, скользкий от утренней росы, как упрёки судьбы, материализованные в железе. Я держала его в руке, как человек, никогда в жизни не державший ничего тяжелее фена или профессиональных ножниц. Металл был незнакомым, чужим. Рукоять — обмотанная кожей, потемневшей от пота предыдущих владельцев — казалась слишком толстой для моих ладоней.

А в голове… в голове гуляли ветра отчаяния, паники и полной, безоговорочной профнепригодности. Мысли метались, как испуганные птицы: «Что я здесь делаю? Как держать эту штуку? Что, если меня заставят с кем-то драться? А что, если я кого-то случайно поранию? А что, если поранят меня?»

На плацу кипела жизнь. Если под «жизнью» понимать хриплые выкрики тренеров, удары железа о железо, облака пыли, поднимающиеся от топота ног, носки, пахнущие, как предательство человечности, и парней, которые смотрели на меня как на новенького кролика, случайно зашедшего в клетку к голодным, очень голодным волкам.

Плац был большим — размером с добрых полфутбольного поля. Вокруг стояли деревянные чучела для тренировок, на некоторых ещё красовались следы вчерашних ударов. В углу лежали горы щитов, шлемов, учебных мечей. У дальней стены располагались лавки для отдыха, но судя по тому, как на них лежала пыль, отдыхать здесь было не принято.

Оруженосцы были грубыми, широкоплечими, шумными. Они орали друг на друга, смеялись над чужими ошибками, сталкивались плечами, как бы играючи, но я чувствовала — в этих «играх» можно лишиться зубов, самооценки, а заодно и нескольких рёбер. Большинство из них были моего возраста или чуть старше, но выглядели так, словно провели детство не за книжками, а за тем, что колотили друг друга палками «для закалки характера».

Был там Гарет — рыжий, веснушчатый, с руками, как у грузчика, который почему-то считал, что каждая его шутка достойна королевского двора. Был Бруно — тёмноволосый, мрачный, говоривший только когда его спрашивали, и то односложно. Был Лукас — блондин с ангельским лицом и дьявольским характером, который умел улыбаться так, что хотелось проверить, не спрятал ли он нож за спиной.

И все они, абсолютно все, время от времени поглядывали в мою сторону. Не дружелюбно. Не с интересом. А так, как смотрят на слабое звено в цепи, которое вот-вот лопнет и подведёт всех остальных.

Я была одна. Среди них. И я была не просто одна — я была фальшивка. Копия. Пародия на то, кем должен быть оруженосец. Девушка в теле «юноши», с перетянутой грудью, больной от непривычного положения спиной и мечом, который грозился вырвать мне плечо, если я не перестану держать его, как цветочную корзинку на выпускном.

— Ты выглядишь, как будто пришла с пикника, а не на утреннюю бойню, — раздался снизу ехидный голос Снорри, который трусил следом за мной, глядя снизу вверх с выражением вечного разочарования в человеческой расе вообще и в моих способностях в частности. — Поправь стойку, ты снова стоишь, как балерина на первом свидании. И хват покрепче. Это не кисточка для румян, это — меч. Оружие. Штука, которой убивают людей.

Снорри устроился рядом с плацом, под тенью небольшого навеса, где обычно хранился инвентарь. Отсюда ему было прекрасно видно все мои будущие провалы, и он явно собирался наслаждаться представлением.

Я стиснула рукоять сильнее, едва не выронив её на сапоги. Боже мой. Что я здесь делаю? Кто вообще додумался, что женщина с дипломом по стрижке горячими ножницами и сертификатом колориста сможет быть оруженосцем? Я даже маникюр себе не доверяю делать, предпочитаю ходить к мастеру.

Один из парней — кажется, тот самый Лукас — проходя мимо, смерил меня взглядом. Таким взглядом хозяйка пекарни смотрит на подгоревший пирог, который надо выбрасывать, но жалко потраченных продуктов. Он что-то буркнул насмешливо, обращаясь к соседу, и несколько ребят засмеялись. Я не расслышала слов, но и не хотелось. Смех был густым, плотным, как каша из мачизма и снисходительности, и залипал где-то в районе затылка, оставляя неприятное ощущение.

— Посмотри-ка на нашего Мишеля, — донеслось до меня. — Что-то он сегодня особенно… нежный.

— Может, принц слишком хорошо о нём заботится? — подхватил другой голос, и снова раздался смех.

Щёки полыхнули. Я сделала вдох. Второй. Третий. Воздух был влажный, тёплый и пах чем-то, что я предпочла не идентифицировать — смесью пота, кожи, металла и ещё чего-то органического, возможно, вчерашнего ужина, который кто-то из оруженосцев не переварил должным образом.

Где-то сбоку с громким лязгом ударились мечи — так громко, что моё сердце подскочило, как плохо приклеенный парик на ветру. Звук был резкий, пронзительный, и я инстинктивно дёрнулась, что вызвало новую волну насмешливых взглядов.

В голове — никакого плана. Только желание исчезнуть. Раствориться в утреннем тумане. Стать кочкой на плацу. Или хотя бы ветром, чтобы унести отсюда Снорри, пока он не начал комментировать мою осанку в стихах собственного сочинения.

Но отступать было нельзя. Потому что если я сбегу — это конец всему. Конец маскировке, конец жизни, конец всему, что я пыталась изображать. А если останусь — будет больно. Очень больно. Но, возможно, выживу. Хотя бы до обеда. Хотя бы до следующей едкой реплики Снорри. Хотя бы до момента, когда принц Арно снова посмотрит в мою сторону и снова начнёт подозрительно щуриться.

А пока — вперёд. Меч в руки. Бёдра в строй. Грудь — забыть, что она вообще существует. Ноги — ровно, как положено мужчине. И лицо — только вперёд, с выражением уверенности, как у настоящего оруженосца. Или у той, кто отчаянно пытается сыграть его на бис, не зная ни текста, ни мелодии.

Если бы кто-то решил снимать комедию о том, как не стоит обращаться с мечом, я могла бы претендовать на главную роль и почти наверняка получить премию за лучшую женскую роль в мужском образе. Не потому что хотела такой славы. А потому что у меня всё происходило настолько нелепо, что оставалось только смеяться. Или рыдать. Или кричать: «Отставить! Я сдаюсь!» — и убежать в закат, желательно туда, где нет ни принцев, ни тренировок, ни тяжелых кусков металла, гордо называемых холодным оружием.

Тренер — Маэстро Корвин, как его все называли — был мужчиной, который, казалось, родился с мечом в руке и сразу начал им размахивать. Высокий, широкоплечий, с сединой в тёмных волосах и шрамом через всю левую щёку, он источал ту особую уверенность, которая приходит только к людям, пережившим много сражений и оставшимся в живых не случайно.

— Построение! — рявкнул он, и его голос разнёсся по плацу, как удар грома. — Сегодня работаем с базовой стойкой. Кто забыл — напомню лично. Кто не хочет вспоминать — отправлю к капеллану, пусть помолится за здоровье.

Оруженосцы мгновенно выстроились в ряд. Я попыталась втиснуться между ними, стараясь не привлекать внимания, но это было всё равно что пытаться спрятать слона в букете цветов.

Я пыталась встать в боевую стойку. Слово «пыталась» здесь ключевое. Потому что моё тело упорно не соглашалось подчиняться тому, что требовал от него разум. Ноги уползали в разные стороны, как два обиженных кота, которые не хотят находиться в одной комнате. Руки дрожали — сначала от волнения, потом от тяжести меча, потом просто потому что дрожать стало привычкой.

Меч выскальзывал, как мыло в бане, причём не из-за пота — хотя он уже обильно стекал по лбу, шее, спине и в совершенно неприличные места — а потому что этот проклятый клинок был создан явно не для меня. Он был для воина. Для мужчины. Для того, кто знает разницу между эфесом и гардой. А я… я была парикмахером. Женщиной. Лгуньей. Подделкой с хорошими намерениями, но нулевыми навыками.

— Мишель! — рявкнул Маэстро Корвин. — Что ты там изображаешь? Танец лебедей?

Я вздрогнула. Все взгляды снова обратились ко мне. Я попыталась исправить стойку, расставив ноги пошире и подняв меч выше. Получилось что-то среднее между чучелом на огороде и пугалом в музее восковых фигур.

Снаряжение натирало нещадно. Кожаные наручи были слишком жёсткими и царапали запястья. Дышать было тяжело — не только от волнения, но и от тугих бинтов под рубашкой, которые давили на рёбра при каждом вдохе. Бинты под рубашкой создавали ощущение, что меня сдавили в тисках. Волосы под шапкой зудели и липли от пота так, что хотелось сорвать с головы всё и дать коже головы подышать.

И тут — кульминация моего позора — я наступила себе на ногу. Да, именно так. Сама себе. На свою собственную ногу. Как такое вообще возможно? Не спрашивайте. Возможно, в какой-то момент мой мозг решил, что мои ноги — это две отдельные сущности, которые должны конкурировать за право находиться на земле. А возможно, просто координация окончательно покинула меня, гордо воскликнув: «Мне стыдно быть частью этого балагана!»

Меч, не выдержав такого циркового номера, со звоном выпал из рук. Упал на землю, предательски громко, подняв облачко пыли. Звук разнёсся по плацу, как погребальный колокол по моей репутации.

И все головы, которые до этого были заняты своими тренировками, собственными упражнениями и мыслями о завтраке, разом повернулись ко мне. И — как по команде невидимого дирижёра — раздался смех. Густой, колючий, наполненный снисхождением и плохо скрываемой насмешкой. Как если бы римский сенат увидел, как их величественный император надел розовые панталоны и начал танцевать канкан.

— Ой-ой-ой, — протянул кто-то из задних рядов. — Мишель сегодня особенно грациозен.

— Береги ноги, нежинка, — прошипел голос справа от меня. Я обернулась и увидела усмехающееся лицо Гарета, рыжего парня с веснушками и злорадным блеском в глазах. — А то синяки будут видны сквозь стыд.

Ещё несколько оруженосцев подхватили смех. Кто-то свистнул. Кто-то изобразил реверанс. Лукас, стоявший неподалёку, покачал головой с видом человека, которому жаль тратить время на такое зрелище.

Я не знала, кто именно сказал про нежинку, и, наверное, это было к лучшему. Потому что если бы узнала, могла бы попытаться что-то сделать в ответ. Правда, убить у меня бы не получилось. Максимум — поцарапать. Или случайно уронить на обидчика тяжёлый шлем. Или попытаться съязвить в ответ и окончательно выдать себя голосом, который становился выше при волнении.

Маэстро Корвин — огромный мужчина с руками, как дубовые корни, и голосом, от которого дрожали лавки у стены — посмотрел на меня так, будто хотел предложить мне пересдать жизнь заново, но с самого начала и более внимательно. Он не кричал. Он даже не ругался, хотя я видела, как у него дёргался левый глаз — верный признак внутренней борьбы между профессиональным долгом и желанием послать все к чертям.

Он просто закатил глаза. Медленно. Величественно. Театрально. Так, как закатывают глаза только люди, которые были свидетелями всех возможных катастроф человечества — от всемирного потопа до вот этой трагикомической сцены с падающим оруженосцем, который умудрился подставить подножку самому себе.

— Поднимай, — сказал он устало. — И попробуй не убить себя в процессе.

Снорри, как всегда, не подвёл и не упустил возможность прокомментировать происходящее. Его голос, насыщенный едкой иронией, донёсся откуда-то снизу, как совесть, принявшая форму пушистого шарика на коротких лапках.

— Ну, хоть не укусила себя за меч. Можно считать это прогрессом, — философски заметил он. — Хотя день ещё только начался.

Я зажмурилась. Не для того, чтобы не видеть реакцию остальных оруженосцев. А чтобы не видеть себя. Потому что в этот момент я больше всего на свете хотела исчезнуть. Раствориться в утреннем воздухе. Стать тенью. Или хотя бы грязным носком в углу казармы — главное, чтобы никто, ни один человек в этом проклятом замке, не вспомнил, что я существую.

Но, к великому сожалению, я не исчезла. Я стояла. Сгорбленная от стыда, красная как варёный рак, вся в пыли и поту, с мечом, валяющимся у ног, и с лицом, пылающим от позора. А впереди была ещё вся тренировка. Целых два часа упражнений, ошибок, насмешек и унижений.

И, возможно, в конце ещё и разбор полётов. Или, если совсем повезёт, быстрая смерть от разрыва сердца. Почётная. Без дополнительных вопросов о том, почему оруженосец принца Арно вдруг разучился ходить по земле, не спотыкаясь о собственные конечности.

А жалости в глазах Маэстро Корвина я точно не переживу. В его взгляде было всё: разочарование, неверие в то, что он видит, и даже крупица сочувствия к тому, кто так нелепо позорится перед товарищами.

Жалости я не выдержу. Лучше пусть снова наступлю себе на ногу — по крайней мере, это будет честно.

— Все по местам! — рявкнул Маэстро Корвин. — Следующее упражнение. И Мишель — попробуй держать меч так, будто он не кусается!

Я подняла меч, стараясь не смотреть в глаза окружающим. День только начинался, а я уже чувствовала себя полностью разбитой.

Но что-то внутри, какая-то маленькая, упрямая часть меня, прошептала: «Не сдавайся. Даже если ты выглядишь как полный идиот — не сдавайся.»

Я сжала зубы, крепче взялась за рукоять меча и приготовилась к следующему раунду унижений.