Я. Ты. Мы. Они

Глава 23

Дети возвращаются уже под вечер, уставшие, но зато довольные и сытые. Не сразу понимаю, с чего это они такие благостные после посещения Черновых-старших, но Ромка поясняет, что приходил папа и возил всех гулять, а потом в пиццерию.

Стас к тому времени уже вполне пришел в себя, поэтому сразу закрывается в комнате с Дамиром и Ромой. Все понятно, у них совещание. Девочки без задних ног валяются перед телевизором, не желая совершать лишних телодвижений. Хорошо же Сашка их там всех умотал!

А мы с Кирюхой пьем чай на кухне. Если честно, мне иногда его очень жаль, в силу возраста он не попадает ни в одну из детских группировок. Старшие братья его в свою тусовку не включают, а с девчонками тому неинтересно. Поэтому ребенок периодически выглядит потерянным и одиноким. В Москве хоть школа спасала, там одноклассники, друзья, секции. А тут сидит и киснет. Надо срочно куда-то его пристраивать, во двор хотя бы почаще выгонять, чтоб друзей нашел. Но ребенок от природы был стеснителен, поэтому это не так легко.

— Как к бабушке с дедушкой сходили?

— Нормально, — тянет Кирюха.

Очень информативно.

— Сильно удивились, когда вы пришли?

— Ну да…

Разболтать младшего сына — это целое искусство.

— Не спросили, откуда вы взялись здесь?

— Спросили…

— И…?

— Сказали, что в гости приехали, — очень хочется стукнуться головой об стол.

Вот Стас всегда все вываливал, при условии, что в настроении. Дамир — всегда по существу. Рома — когда его что-то не устраивает. Девочки вообще трещат обо всем на свете, на то они и девочки.

С Кириллом же все обстоит куда сложнее. По жизни более восприимчивый, ему кажется, что он должен повторять за братьями, которые по своей натуре куда твердолобей и местами даже циничней.

— А про нас с папой спрашивали?

— Да.

— А вы?

— Ну, нам Дамир в подъезде сказал про вашу ссору молчать.

Вот же… стратеги, блин.

— А про Стаса мы сказали, что он заболел, а ты с ним сидишь, — добавляет Кирюха.

Вспоминая про «болезнь» Стаса, начинаю жалеть, что вообще подняла весь этот разговор, потому что…

— Мам, — мнется он, прежде чем спросить. — А почему папа со Стасом вчера дрались?

…потому что сейчас посыпятся вопросы. Рассказывать сын не любит, а вот спрашивать очень даже, особенно если его что-то тревожит.

— Они не дрались, просто Стас очень зол был, и не знал, как по-другому справиться со своими чувствами.

Кирилл какое-то время молчит, а потом все-таки отваживается на следующий вопрос.

— А я тоже должен злиться на папу?

Ну вот, опять…

— Ну что ты такое говоришь… Конечно, нет. Тебе абсолютно не за что на папу злиться.

— Он тебя обидел.

— Обидел, — осторожно соглашаюсь я. — Но тут не все так просто. Может быть, я его тоже чем-то обидела? Не специально и как-нибудь по-другому, кто знает? В любом случае, это никак не должно влиять на твое отношение к папе. Он тебя очень любит…

Как же надоело оправдывать Сашку перед детьми, вот почему они ему эти вопросы не задают? Вон, веселиться ездят, пиццу едят, а мне все неудобные разговоры достаются.

— А ты?

— А что я, Кирюш?

Он мнется перед тем как спросить, а потом на одном дыхание выпаливает:

— А ты папу любишь?

___________________

Комочку уже месяц, и на самом деле он уже не такой уж и комочек, но мне до сих пор нравится его так называть. Ему всего месяц, а уже такой прикольный, особенно когда пытается улыбаться нам. Я так боялась того, что будет после родов, что до сих пор не верю, что мы вот уже как четыре недели мы живем дома в полной гармонии друг с другом — спим, едим, иногда гуляем. Да, безусловно, во многом это заслуга моих родителей, которые полностью взяли на себя наше обеспечение не только в финансовом плане, но и бытовом. Я поначалу даже ребенка не купала, боялась. Поэтому бабушка с мамой отрывались по полной, устраивая Стасу регулярные банные процедуры.

Мой мир сузился до размеров одного единственного Комочка и его потребностей. И нам с ним уютно в этом мире, я даже из дома не люблю лишний раз выходить. Потому что все происходящее за пределами нашей квартиры кажется мне каким-то ненадежным, опасным, чуть ли не зловещим. Я не забыла то щемящее желание защищать Комочек, зародившееся во мне, когда Сомова всем объявила о моей беременности. Слишком живо было во мне ощущение боли, которую могут приносить чужие взгляды и слова. И если для себя я их сейчас уже не боюсь, то вот сына хочется оградить вообще ото всего. Наверное, если бы не Сашка, я действительно бы засела в своей комнате со Стасом на руках. Но Чернов продолжает наш вечерний ритуал, и мы каждый вечер отправляемся гулять, но только уже втроем.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Время идет, и заканчивается то безумное лето, изменившее нашу жизнь навсегда. В сентябре Сашка уже студент, правда, поступил он не на международное право, а на юриспруденцию. Я не спрашиваю его, почему он изменил свое решение, но догадываюсь, что это связано с воспоминаниями о подготовке к экзаменам. С началом учебного года ко мне начинают ходить учителя. В эти часы бабушка берет заботу о Стасе на себя, а я постигаю знания, до которых мне совсем нет дела. Мама говорит, что надо, а я и не спорю. Надо, значит надо. Но если бы кто-нибудь спросил мое мнение, я бы сказала, что это какая-то глупость. Мне вообще мало до чего есть дело, я сейчас нахожусь в полной душевной прострации. Где есть только Комочек с его желаниями и Сашка с его прогулками.

В октябре мама ставит передо мной условие: «Ты возвращаешься в школу». И я не понимаю за что и почему. Мне же говорили, что я смогу сидеть на домашнем обучении! Я ведь не могу уйти от Стаса, кто будет кормить? Кто будет с ним? Но мама непреклонна. У нее на все мои возражения находятся аргументы и объяснения. А я все не могу понять, почему она жестока со мной.

Однажды поздно вечером я подслушаю их с папой разговор.

— Тебе не кажется, что мы перегибаем палку? — обеспокоенно спрашивает папа.

— Нет, Сереж, с ней только так и надо сейчас…

Очень хочется выскочить из своего укрытия и начать кричать, за что она так со мной поступает. Но мама безапелляционно продолжает:

— Если мы ее сейчас из этого состояния не выдернем, она так с головой в себя и уйдет, а потом еще и Стаса за собой утащит.

— Так она вроде бы не такая подавленная, как была в мае…

— Лучше б страдала, с этим хотя бы понятно как бороться… А тут… она в свой мир какой-то уходит. Нет, Сереж, что бы она ни говорила, ей надо с людьми общаться, делом каким-то заниматься. Иначе лет через 5 она очухается и поймет, что кроме сына у нее ничего нет.

Папа печально вздыхает:

— А не боишься ее сейчас в школу отправлять? Особенно, когда Александра там нет.

— И хорошо, что нет. Им сейчас лучше на расстоянии держаться друг от друга. Иначе они никогда не поймут, что чувствуют друг к другу.

Всю оставшуюся ночь я буду думать о том, что же я чувствую к Сашке, и не найду подходящего для себя ответа.

___

На самом деле 11 класс пролетит достаточно быстро. И все окажется не так страшно, как я предполагала. Во-первых, на меня перестанут смотреть. Ибо факторы, привлекающие ко мне излишнее внимание, будут заняты своими делами — Комочек будет дома воспитываться моей мамой, а Сашка будет спокойно грызть гранит науки в университете. В итоге обсуждать меня всем станет не интересно, и школа найдет новые темы для сплетен. Во-вторых, у меня просто не будет времени думать обо всем этом. Разрываясь между ребенком, школой и подготовкой к экзаменам, я позабуду обо все на свете.

Только уже ближе к Новому году я пойму, как же была права мама, когда все-таки вырвала меня из дому. Мне все еще хорошо наедине со Стасом (с каждым днем он все меньше и меньше похож на Комочек), да, меня тянет к нему, нравится заниматься им, разговаривать, играть, наблюдать, как с каждым днем он меняется. Но мне было необходимо что-то еще, к чему можно было бы стремиться, куда идти. Вновь проснулся интерес к языкам, я даже пошла в библиотеку и взяла испанские народные сказки. Задумалась о поступлении, стала просчитывать варианты. В общем, жизнь закрутилась, и я вместе с ней.

Новый год встречаем у нас вместе с Черновыми. Нам уже почти не неловко всем вместе. Благо, Стас всех объединяет. Ему сейчас уже полгода, и он очень активен. Все хватает и требует к себе постоянного внимания, чтобы с ним ходили, разговаривали, развлекали. Вот он и ходит у нас по рукам. Опять. Как тогда, когда мы только привезли его из роддома.

Мы с Аленкой моем посуду на кухне и болтаем о всяких пустяках. За эти шесть месяцев мы очень сблизились, и дело даже не в том, что стали больше времени проводить друг с другом. Скорее, просто начали понимать и принимать друг дружку. Без условностей. Все-таки одна семья. Почти.

— Сань? — улыбаясь, зовет меня Алена.

— А?

Мне сегодня хорошо как никогда. Особенно здесь на кухне, с посудой и нашими разговорами. Пока вся страна готовится встречать бой курантов, я наслаждаюсь чувством «нормальной» жизни.

— А что у вас с Сашей? — с загадочным видом спрашивает меня Алена.

— А что у нас с Сашей? — не понимаю я. Подруга смотрит на меня выжидающе, будто подталкивая меня к чему-то. — Сын у нас с ним.

— Да это понятно, а дальше что?

— Дальше его вырастить надо, — меня начинает смущать направление разговора.

— Быстрицкая, не тупи. Я не об этом сейчас. Что лично между тобой и Сашкой-то?

— Да нет ничего толком. Я живу своей жизнью, он своей. Встречаемся каждый вечер, да и то уже не каждый день. У него же сейчас зачеты были, потом сессия.

— И тебя это устраивает? Ну что он вот так вот набегами в твоей жизни…

Я не знаю, что ответить. Но своих сомнений Аленке показывать не хочется, ей же только дай повод за что-то уцепиться.

— Вполне. Он мог вообще от нас отказаться со Стасом…

— Не мог. Плохо же ты знаешь, Сань, моего брата… Он хоть порой и идиот, но вполне такой порядочный. Ну в смысле не порядочный идиот, а просто порядочный.

— Я поняла…

Алена думает, что делает лучше, пытается показать брата с лучшей стороны. Вот только для меня ее слова имеют совсем другое значение. Да, Сашка, порядочный… Но тогда не означает ли это, что он с нами только из-за чувства долга? Потому что однажды сделал ребенка одной глупой и наивной девчонке?

Я никогда особо не задумывалась о природе наших отношений, у них не было конкретного названия, и меня это вполне устраивало. Я знала точно, что могу положиться на Сашку в любой момент, и он меня не подведет. Один из немногих, кого я слышала в самые тяжелые минуты отчаянья. Он заботился обо мне, разговаривал со мной, понимал меня. И главное, что для меня это было чем-то естественным. Но что, если он делал это все, потому что… был порядочным?

И вот от этого стало тошно.

— Эй, Сань, ты о чем задумывалась?

— Стаса надо идти укладывать спать.

— Так еще Новый год-то не встретили.

— Ему спать пора…

Алена пытается еще со мной поспорить, но я уже спешу уйти из кухни, которая в одно мгновение становится тесной. В дверях как раз сталкиваюсь с Сашей.

— Эй, девчонки, пора за стол… — я прохожу рядом с ним, по инерции хорошенько толкнув его в плечо. — Ай, Сань, ты чего толкаешься?

Но я не отвечаю. Забираю сына у родственников, и, несмотря на их протесты, иду укладывать его спать. А потом упорно делаю вид, что уснула вместе с ним.

После этого разговора проходит неделя. У меня каникулы, а у Саши впервые затишье после первого семестра, поэтому он почти все время торчит у нас. Что порядком меня бесит. Стараюсь гнать от себя мысли о его «порядочности», но все равно никак не могу с ними совладать. Чувствую себя преданной и обманутой. Хотя вот что изменилось? Ничего же… Стаса же он любит? Вижу, что любит. Иначе бы у него так глаза не горели при встрече с сыном. А мотивы общения со мной не должны играть никакой роли. Я убеждаю себя в этом из раза в раз, но никак не могу успокоиться. С Сашкой держусь крайне холодно и отрешенно. И это не наша обыденная игра, где я сначала сопротивляюсь, а потом, подобно загипнотизированному кролику, иду за ним хоть на край света. Чернов это видит, но никак не может понять перемены, произошедшие со мной.

— Сань, все в порядке?

— Да.

— Ты уверена?

— Да.

И все, дальше одна ледяная стена.

Мама тоже это замечает, но молчит, только смотрит на меня с укором.

А потом Сашка все-таки не выдерживает.

— Людмила Владимировна, Сергей Петрович, посмотрите за Стасом! — просит он моих родителей, хватая меня за руку. — Мы сейчас вернемся.

И тащит меня в сторону прихожей. Я пытаюсь выдернуть руку, но Сашка только сильнее сжимает свои пальцы.

— Одевайся!

— С чего это вдруг?!

— Одевайся, кому сказал, поговорить надо.

— Никуда я с тобой не пойду.

Он резко вздыхает, а потом одним резким движением перекидывает меня через свое плечо и выносит в подъезд. Я с возмущением бью его ладонями по спине, пытаюсь пнуть, но он это игнорирует. Поднимается на один лестничный пролет и ставит меня на холодный бетон.

— Жди, сейчас тапки принесу, — и действительно, возвращается в квартиру, обувается сам и приносит мне большие папины тапочки. Хочу послать его куда-нибудь подальше с его тапками, но потом все-таки обуваю их, холодно.

Интересно, почему мы с ним так любим закатывать сцены на лестничной площадке? Соседей, что ли, веселить нравится.

— Саня, что, черт возьми, происходит?

— А что, черт возьми, происходит? — передразниваю я его. Ужасная привычка, знаю, но никак не могу ее перебороть.

Сашка и так злится, а тут еще я выкобениваюсь. Ему бы сейчас стукнуть меня, но он каким-то чудом сдерживается, лишь отступает на одну ступеньку вниз, чтобы быть со мной одного роста.

— Ты почему в последние дни такая?

— Какая? Не нравится что-то, так не приходи, я тебя не держу! — в моем голосе появляются первые истерические нотки.

— Ты чего вдруг остервозилась? Я тебя обидел чем-то?

— Ты? Нет, что ты. Как Александр Чернов может кого-то обидеть, он же весь такой порядочный! — тараторю я с раздражением.

Саша слабо понимает, о чем я говорю, лишь кривится и вопросительно поднимает брови.

— Ты вообще чего к нам ходишь? Думаешь, весь такой благородный?! Не надоело еще из себя принца на белом коне строить?! — почти кричу я, и слезы обиды застилают мне глаза. Это, кстати, будет единственный раз, когда я позволила себе плакать при нем. — Не нужна мне твоя жалость и благородство мне твое не нужно!

— Что?! Ты сейчас вообще о чем?! Я ни хрена не понимаю…

— Ты… (всхлип) общаешься со мной … (всхлип) … только из чувства долга, — меня уже несет. Не знаю, откуда взялась во мне эта горькая истерика, видимо, сидела внутри меня весь этот год.

— Сань, ну ты чего, — как-то совсем жалобного тянет он.

— Я не хочу… (всхлип), чтобы ты меня жалел.

— Саняяяя, — стонет он, поднимая лицо к верху, и ероша свои волосы, с силой хватая за них пальцами. — Саня, какая же ты у меня дура!

Дура! Я тут даже рыдать перестала. Не знаю, чего я от него ждала, но только не этого.

— Дура? Я?! — хочу ударить его снова, но он перехватывает мои руки и прижимает к стене.

— Конечно, ты. Как тебе вообще такой бред мог прийти в голову? Сань? — Сашка наконец-то отпускает меня, и очень нежно касается пальцами моей щеки, словно изучая мое лицо. Вытирает слезы, откидывает мои волосы с лица, проводит по губам.

— Дурочка, — шепчет он мне в губу прежде, чем поцеловать. И это не тот отчаянный и пьяный поцелуй, который он уже однажды оставил на моих губах. А что-то очень взрослое… интимно-нежное и бесконечно прекрасное. — Моя…

И я таю в этой нежности, которая вдруг пришла на смену всему остальному.