Я. Ты. Мы. Они

Глава 26

На следующий день Сашка не приходит. Впрочем, послезавтра и два дня спустя тоже. Впервые с прошлой весны он пропадает, и я не знаю, где он и что он. Липкая паника зарождается где-то под кожей, заполняя все мое существо. Пока родители не видят, звоню Черновым домой, но Надежда Викторовна говорит, что ни Саши, ни Алены дома нет. И больше никаких подробностей.

Еле выдерживаю до конца каникул, своим настроением изводя всех вокруг. Задушевных разговоров мама со мной больше не ведет, лишь недовольно морщится, когда я дергаюсь от каждого телефонного звонка, или просто бездумно мечусь по квартире. В итоге у меня забирают Стаса, с обоснованием: «Хватит нервировать ребенка» и отправляют прогуляться до бабушки.

По пути очень хочется зайти к Черновым, но так и не решаюсь. Потому что если выяснится, что Сашка там, то, что с этим делать.

Бабуля поит меня чаем с вареньем. По ее теории, горячий сладкий чай способен излечить от любых сердечных недугов. Тогда дайте мне целую канистру, а лучше две.

— Не печалься, Санька, прорвемся.

— Я не печалюсь…

— Ну-ну… А на мать не серчай. Она как лучше хочет, — бабушка успокаивающе треплет меня по голове.

— Бабуль, ну почему все вокруг считают, что лучше меня знают, что мне надо?

— Потому что любовь слепа… особенно на первых порах.

Опять любовь. Но ведь проблема же не в ней, а в том, что меня вдруг решили самого главного, что было у меня — свободы выбора. Да, я была послушной девочкой, но было легко быть послушной на расстоянии. А сейчас меня обложили вниманием со всех сторон. А еще лишили желаемого — возможности видеться с Сашкой. А может быть, я первый раз в жизни точно знала, чего хочу — Чернова. И дело же не в любви… Ну ладно, не только в ней. Но это было крайне приятно почувствовать себя частью его жизни, почувствовать свою нужность…

— К тому же мама слишком хорошо понимает, что с тобой происходит.

— Думаешь? — я скептически воспринимаю бабушкины слова.

— Знаю. Они когда с Сережей только познакомились, все с ним характерами сойтись не могли. Все страдали, кто кого…

— Ба, это не то.

— Это тебе так кажется. Они пока не поженились, раз пять или шесть только сходились и расставались.

— Да? — удивляюсь я. — Они не рассказывали.

— Потому что вспоминать не любят, — бабушка улыбается каким-то своим мыслям. — Молодые были, горячие. Ошибок тогда понаделали, что не на одну жизнь хватит. У Людки же каждый раз трагедия была, прям настоящий конец света. Что ни пить, ни есть не могла. Думала, что вместе с ней мозгами поеду. Она ходит, чахнет, а я переживай. Так что твоя мать слишком хорошо знает, что такое любовная лихорадка.

Любовная лихорадка. Неужели это то, что происходит со мной?

В понедельник выхожу на учебу. И только сейчас понимаю, как мне не хватало все это время Сашки в школе… возможности случайно столкнуться в коридоре, ну или хотя бы наблюдать за тем, как он общается с одноклассниками, смеется… вот только по его обжиманиям с Сомовой не скучала. От слова совсем.

Аленка сегодня какая-то не в настроении. И все мои попытки заговорить про ее брата уходят в никуда. Ну, блин, тогда зачем вообще нужно было поднимать тот разговор на новый год?

Злюсь на Алену, на себя, на Сашку. Даже на уроках сидеть нормально не могу. В итоге после пятого урока плюю на все и собираюсь домой. Пойду что ли хоть с детенышем пообнимаюсь, уж он-то должен понять мою тоску по Чернову.

На улице холодно, поднимается сильный ветер, метет снег. Прям под стать моему убогому настроению. Посильнее заворачиваюсь в шарф. Кажется, прогулки со Стасом сегодня отменяются, гулять ребенку на балконе. Ветер завывает как-то совсем тоскливо, и мне кажется, что он несет по улицам тоскливое: «Сааааняяяя».

Мне даже носом похлюпать хочется, благо, что зимой особо на улице не порыдаешь.

— Саняяяяя… — у этого несносного ветра еще и голос Сашкин. Ну что за жизнь-то за такая?!

— Саня, да постой же ты, — хватает меня ветер за плечо и разворачивает к себе. Правда, к моему счастью, ветер все же оказывается живым человеком.

Сашка. Надо же, он. Стоит передо мной, весь раскрасневшийся, встрепанный, со сбившимся дыханием. Видимо, бежал за мной.

— Я за тобой от школы несусь, — подтверждает он мои мысли.

Очень хочется прижаться к нему, обнять его, прикоснуться к лицу. Но поскольку он сам не делает этого, я тоже остаюсь стоять на месте.

Наконец-то выравнивает свое дыхание и пытается забрать у меня рюкзак, но я упрямо тяну его на себя. Так и стоим, как два дурака, и перетягиваем несчастную сумку каждый на себя.

— Ты чего? — спрашивает он.

— Где ты был? — пытаюсь быть спокойной, но вопрос получается каким-то агрессивным. С претензиями.

— В универе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- А вообще? Ты три дня не приходил.

— Считала? — шутит он.

Вместо ответа я с психом дергаю сумку.

— Ого… Сань, ты давай спокойнее, а то у меня такое чувство, что ты меня сейчас съешь.

— Нет, я тебя просто убью. Саш, тебя не было три дня. Ты пропал сразу же после нашего… гм… поцелуя, — я стараюсь говорить ровно, не срываясь на очередную долю хлюпанья носом. Хватит с меня того, что я прошлый раз ему рыдала. — Что моя мама тебе сказала такого, что ты теперь меня видеть не хочешь?

Он наконец-то отпускает мою сумку, зато берет за руку.

— Пошли.

— Куда?

— Туда, где поговорить можно. А то тут холодно совсем.

И ведет меня в непонятном направлении. Это тоже особенность наших отношений, когда кто-то кого-то тащит за руку.

В итоге мы сидим в небольшом кафе, спрятавшемся через проспект от наших дворов. Он покупает нам чаю, а мне еще и пирожное, которое вызывает во мне лишь тошноту одним своим видом. Почему-то мне кажется, что после сегодняшнего разговора я больше никогда не смогу спокойно смотреть на эклеры. Это очень романтично, когда тебя бросают под розовый эклер. Типа, съешь сладенького, чтобы сильно обидно не было.

Чернов все молчит, не зная как начать разговор. Лишь пьет свой чай. Поэтому я решаю его подтолкнуть, а что тянуть-то кота за… хвост? Быстрее бросит, быстрее пойду домой зализывать раны.

— Саш, не тяни, говори уже. Это все, конец?

Он вдруг дергается, давится чаем и начинает откашливаться. Очень хочется постучать ему по спине, но я так и не решаюсь коснуться его.

— Вот как ты умудряешься все переворачивать с ног на голову?! — откашлявшись, возмущается он. — Конец? Какой вообще, нафиг, конец? Ты откуда это взяла?

— Ну как же… Тебя нет, ваш разговор с мамой. Родители тебя выгнали, — растерянно мямлю я. Не позволяя себе надеяться хоть на что-нибудь.

— Никто мне не выгонял, я сам ушел… Да нет же, не в этом смысле. Мы с Людмилой Владимировной тогда поговорили и решили, что нужно немного времени для того… чтобы мы могли с тобой начать встречаться.

— Встречаться? — одними губами повторяю я.

— Да, полноценно так встречаться. Не знаю, как ты, а я… Если сейчас начну, то уже не смогу просто остановиться, оторваться от тебя. Там, на лестнице, я еле мог контролировать себя. Хоть как-то держать себя в руках.

Он вдруг неожиданно заливается румянцем. И это так непривычно.

— А зачем сдерживать? — задаю очень глупый вопрос, так до конца не понимая, что он имеет в виду.

— Ты вспомни, что было в первый раз? Нехорошо тогда вышло… Не так все должно было быть. Стасу будем говорить, что в капусте его нашли, честное слово.

— Ты жалеешь о том, что было?

— Я жалею о том, как это было. Но это я уже изменить не могу. Зато могу сделать так, чтобы дальше это было иначе… Правильно. Но пока мне сносит крышу только от одного твоего вида, я вряд ли смогу опять не наломать дров. Я уже сейчас готов забить на учебу, чтобы сутками торчать у вас дома. А теперь представь, что будет дальше?

Благодаря последним трем дням я все-таки понимаю, о чем он говорит. Любовная лихорадка. Это когда ты не можешь не думать о нем. И сходишь с ума от каждого слова или действия, не можешь думать адекватно и сгораешь, сгораешь изнутри. Когда боишься сделать шаг вправо или влево. Когда ты барахтаешься исключительно в своих чувствах и ни в чем другом. Всего три дня, а я чувствую себя измотанной. И что же будет дальше?

Сашка находит какие-то ответы на моем лице, поэтому продолжает:

— Я очень хочу быть с тобой и со Стасом, с вами. Но если сейчас начнем встречаться, то боюсь, что уже ничего другого делать не сможем. А тебе все-таки еще школу окончить надо.

— Значит, крышу сносит от моего вида? — улыбаясь во все свои 32 зуба, спрашиваю я.

— Это все, что ты услышала?

— Ага, — совсем очумев от счастья, подтверждаю я.

Сашка тоже улыбается и своими руками накрывает мои ладони.

— Дай нам полгода, и обещаю, буду целовать тебя каждый вечер на этой гребаной лестнице.

— А к нам приходить будешь?

— Буду. Только прошу, не смотри на меня так!

— Как?! — удивленно хлопаю я ресницами.

Вместо ответа он наклоняется совсем близко ко мне, почти касаясь своим носом моего, и целует меня в нос. А потом хрипло добавляет:

— Как будто мы уже у тебя в подъезде.

И до самого лета мы держимся намеченного плана. Оба прилежно учимся, Сашка даже выходит на повышенную стипендию. Я успешно сдаю экзамены. Стас вовсю растет, каждый раз радуя нас своими новыми открытиями.

Нас все еще тянет друг к другу, до дрожи в руках, до скрежета зубов. Но все, что мы себе позволяем, так это держать друг друга за руки во время наших вечерних прогулок.