Закрывая глаза

Глава 16

Глеб

Я смотрел в панорамное окно своего кабинета, но вместо вечернего города, зажигающего тысячи огней, видел лишь одно: тупую, навязчивую гульку на затылке моей секретарши. Этот уродливый пучок волос, вернее, того, что выдавалось за волосы, стал для меня символом всего, что сводило меня с ума в последние недели.

Анна. Анна Васнецова.

Сегодня она была особенно невыносима. Ее «рабочий образ» — мешковатый пиджак, скрывающий любые намеки на фигуру, блузка, застегнутая на все пуговицы, будто она готовилась к атаке химического оружия, и эти дурацкие, огромные очки, превращавшие ее взгляд в размытое пятно, — все это вызывало во мне приступ глухого, беспричинного раздражения. Она была идеальна. Слишком идеальна. Безупречно эффективна, непроницаемо вежлива, абсолютно предсказуема. И от этой стерильной безупречности мне хотелось кричать.

Я ловил себя на том, что жду с болезненным, почти мазохистским нетерпением, когда же она оступится. Уронит папку. Опоздает на пять минут. Сделает опечатку в отчете. Любую мелочь, любую трещинку в этом лакированном фасаде «серой мыши». Потому что мое подсознание, развращенное теми порочными, яркими мыслями, что посещали меня последнее время, уже отказывалось верить в этот образ.

Она превратилась в загадку. А я, Глеб Романович Шатров, ненавидел загадки, которые не мог решить. Они бросали вызов моему контролю, моей власти, моему пониманию мира.

Резкий, настойчивый звонок мобильного вырвал меня из этого порочного круга самокопания. На экране «Игорь Грановский». Я поморщился. Старый друг отца, а теперь и мой партнер. Человек из прошлой эпохи, с устаревшими понятиями о чести, железной хваткой и непредсказуемым, как сибирская погода, характером. Разговор с ним редко бывал простым и всегда требовал полной мобилизации душевных сил.

— Глеб, здравствуй, — его голос, густой, с легкой хрипотцой, вещал неоспоримые истины. Он всегда говорил так, будто любое его слово было высечено в граните.

— Игорь Егорович. Вечер выдался не из легких. Что случилось? — я постарался, чтобы в моем голосе не прозвучала усталость.

— Да ничего не случилось-то! — рявкнул он, и я мысленно представил, как он откидывается в своем кресле. — Соскучился, черт возьми! По нормальным, человеческим разговорам. Жена пирог с вишней испекла — твой любимый, помнишь? Самогончик домашний, пятилетней выдержки, достал. Заезжай, посидим, как люди. А то знаю я тебя — упрешься в свои отчеты, как крот в нору, и до утра будешь в этом своем… склепе просиживать.

«Склеп». Так он называл мой особняк. И, черт побери, он был по-своему прав. Мысль о возвращении в эти безупречно чистые, вылизанные до стерильности, но абсолютно бездушные комнаты, где единственным звуком был гул кондиционера, вызывала у меня физическую тошноту. По крайней мере, у Игоря Егоровича будет живое человеческое лицо, грубая, но честная еда и крепкий, как удар топора, алкоголь, который, возможно, поможет заткнуть этот назойливый внутренний голос, твердящий об Анне.

— Хорошо, Игорь Егорович, — сдался я, чувствуя, как волна апатии накатывает с новой силой. — Через полчаса-сорок минут буду.

— Вот и славно! Ждем.

У Грановского дома я бывал всего пару раз. Но с его супругой и им самим мы встречались часто то в ресторане, то у меня. Он все сулил познакомить меня со своей дочерью, но до сих пор как-то не сложилось. Да и я, сказать честно, был весьма этому рад. Совершенно не хотелось чувствовать себя не в своей тарелке, когда друг пытается пристроить любимое чадо в «добрые руки».

Дорогу до его загородного дома я проехал, почти не видя ничего вокруг. Михаил, мой водитель, чутко уловил мое настроение и не заговаривал, за что я был ему безмерно благодарен. Я уставился в темноту за окном, где мелькали огни спальных районов, и пытался прогнать навязчивый образ: вот она, Анна, склонилась над клавиатурой, ее пальцы безошибочно отстукивают слова, а взгляд из-под этих нелепых очков пуст и отрешен. Не получалось. Этот образ въелся в сетчатку.

Дом Грановских, как всегда, встретил меня шумом, теплом и густым, согревающим душу запахом свежеиспеченного теста и тушеного мяса. Здесь пахло жизнью. Настоящей, не приукрашенной, с ее бытовым хаосом и уютным беспорядком. Елена, жена Игоря, женщина с мягкими, добрыми глазами, в которых читалась вековая усталость и бесконечное терпение, встретила меня на пороге, снимая с моих плеч пальто.

— Глеб, заходи, родной! Проходи в столовую, Игорь уже заждался, ворчит. Я только чайник поставлю, с пирогом чай самое то.

Игорь Егорович и впрямь сидел за большим, грубо сколоченным дубовым столом, на котором теснились тарелки с маринованными грибами, квашеной капустой и аппетитно дымившимся паштетом. В центре красовался графин с прозрачной, обманчиво безобидной на вид жидкостью. Он выглядел уставшим, но довольным.

— Ну, наконец-то! — проворчал он, разливая самогон по стопкам. — А то я уж думал, ты в своем стеклянном бизнес-центре и обитаешь, как какой-нибудь инопланетный паук.

Мы выпили. Огонь прошелся по горлу, разлился по жилам, согревая изнутри и притупляя остроту мыслей. Сначала разговор, как водится, вертелся вокруг дел — о новых тендерах, о коварстве конкурентов, о шаткости рынка. Но постепенно, под воздействием теплой атмосферы, сытной еды и крепкого напитка, я начал расслабляться. Мы вспомнили отца, его непреклонность и его редкую, язвительную улыбку. Вспомнили старые, еще пахнущие нафталином анекдоты. Первые, дрожащие от неуверенности, но такие амбициозные шаги в бизнесе. Я с завистью, острой и щемящей, смотрел на Игоря Егоровича. У него была вот эта крепость. Этот нерушимый тыл в лице семьи. А что было у меня? Успешная компания, счет в банке, уважение коллег и… пустой, эхом отдающийся особняк. Склеп.

— Как ваша дочь? — сам не знаю зачем спросил я, отламывая кусок румяного пирога. Я мало что знал о его семье, лишь смутно помнил, что есть дочь, которую он, судя по редким упоминаниям, боготворил и в то же время отчаянно ругал.

Лицо Грановского омрачилось. Он отставил стопку и тяжело вздохнул, будто поднимая неподъемную гирю.

— Анна… — он произнес имя с такой смесью обожания и досады, что мне стало почти интересно. — Умница, конечно. Сердце золотое. Но характер… О-хо-хо. Настоящий огонь. Недавно… накосячила, что называется, по-крупному. Пришлось строгость проявить, по-другому нельзя. Так она, упрямая, дуться начала. На работу устроилась, где-то там, самостоятельность свою доказывает. Месяц уже не была, только изредка звонит. Скучаю, черт побери, по дочери.

Я кивнул, представляя себе типичную избалованную папину дочку, наверняка похожую на мою сотрудницу Ольгу Красову — самоуверенную, капризную, привыкшую получать все по щелчку пальцев.

— Дети… Они всегда проверяют, насколько прочны стены, что мы вокруг них выстраиваем. Иногда кажется, что единственная их цель — разобрать эти стены по кирпичику.

— Проверяет, не то слово, — усмехнулся Игорь Егорович без тени веселья. — Ладно, не будем о грустном. Ешь, пирог-то еще теплый, лучшего лекарства от тоски не придумаешь»

В этот момент в прихожей послышался четкий, уверенный щелчок поворачивающегося ключа в замке. Елена встрепенулась, словно ее толкнули.

— Наверное, Аннушка! — воскликнула она, и в ее голосе зазвучала неподдельная радость. — Говорила, что может заскочить. Нежданно-негаданно!

Любопытство, острое и внезапное, шевельнулось во мне. Увидеть ту самую «огненную» дочь Игоря, чей «золотой характер» доводил его до седых волос.

Дверь в столовую приоткрылась, и в проеме показалась женская фигура.

— Мама, пап, я это… заскочила на минутку…

Голос. Мелодичный, мягкий, с легкой, едва уловимой хрипотцой. Тот самый голос, что диктовал мне расписание на день, отвечал на звонки раздраженных клиентов и произносил безупречно выверенные фразы. Но сейчас в нем слышалась неуверенность, растерянность, почти испуг. В нем не было и тени той профессиональной бесстрастности, что я слышал каждый день.

Я лениво поднял взгляд от своей тарелки, все еще находясь во власти вишневого пирога и самогона.

И в тот миг мой мир, такой предсказуемый и выстроенный по линеечке, перевернулся с ног на голову.

Стояла не капризная, избалованная незнакомка. Стояла Анна. Моя Анна. Но не моя.

Никакого уродливого пучка на голове. По ее плечам и спине, переливаясь в свете люстры, как расплавленное золото, струился водопад густых, вьющихся, невероятно живых локонов. Они были такими реальными, такими осязаемыми, что казалось, будто кто-то сорвал с моей серой, безликой мыши маску, открыв спрятанное за ней сокровище невероятной ценности. Никаких дурацких, искажающих лицо очков. Огромные, сияющие, небесно-голубые глаза, обрамленные длинными, темными ресницами, смотрели на меня с таким немым, животным ужасом, будто я был воплощением ее самых страшных кошмаров. Без стекол и толстой роговой оправы ее лицо оказалось удивительно нежным, с идеальными, кукольными чертами: высокими скулами, прямым носом, пухлыми, естественно алыми губами. На ней были простые, облегающие джинсы и мягкий серый свитер, который не скрывал, а наоборот, подчеркивал стройность ее фигуры, тонкую талию и соблазнительные изгибы бедер. Все это разбивало в пух и прах все мои представления о ней, о моей сотруднице, о женщине, что сидела в двадцати шагах от моего кабинета.

Это была женщина из моих самых потаенных, самых стыдных фантазий. Только реальная. И в тысячу раз более прекрасная, более живая, более… опасная.

Я почувствовал, как у меня буквально отвисла челюсть. Мозг, отказываясь верить в происходящее, пытался склеить два абсолютно несовместимых образа: застегнутую на все пуговицы, неуклюжую секретаршу и эту… эту девушку с обложки глянцевого журнала. Но это была она. Сомнений не было. Тот же овал лица, те же губы, тот же разрез глаз, тот же голос. Просто очищенный от всего наносного, от всей той мишуры, за которой она пряталась.

— Анна… — ее имя вырвалось у меня шепотом, непроизвольно. Я не планировал ничего говорить.

Наши взгляды встретились и сцепились в немой, отчаянной схватке. В ее глазах, таких бездонных и ясных без очков, бушевала настоящая буря: паника, стыд, растерянность, животный, первобытный страх. Она застыла на пороге, словно олененок, попавший в свет фар, абсолютно беспомощная и прекрасная в своем ужасе.

— Анечка, ты что стоишь? Проходи, не стесняйся! — обрадовано произнес Игорь, совершенно не чувствуя, как воздух в комнате сгустился, стал тяжелым и наэлектризованным, словно перед ударом молнии. — А к нам Глеб Романович заглянул сегодня? Старого друга навестил!

Мое имя, произнесенное вслух, стало для нее тем самым спусковым крючком, которого она, видимо, боялась больше всего на свете.

Она резко, почти судорожно дернулась назад. Вся краска разом покинула ее лицо, оставив его мертвенно-бледным, почти фарфоровым.

— Извините! — выдохнула она, и это был не голос, а предсмертный хрип, полный такого леденящего душу отчаяния, что у меня невольно сжалось сердце. Ее взгляд, все еще прикованный ко мне, был полон немого мольбы и ужаса.

И затем она развернулась и буквально исчезла. Топот быстрых, почти бегущих шагов по коридору, оглушительный, финальный хлопок входной двери, и наступила тишина. Глубокая, звенящая, абсолютная, как после мощного взрыва, когда на мгновение глохнет все вокруг.

Я продолжал сидеть, вжавшись в стул, не в силах пошевелиться. В ушах стучала кровь, громко, навязчиво. Весь мир сузился до того пустого дверного проема, где только что стояла она. Где только что была разгадка ко всей этой абсурдной истории.

— Что это было? — прорычал Грановский, вскакивая с таким грохотом, что задрожали стаканы на столе. — Анька! Вернись сию же минуту! Что за дурацкие манеры?

Елена испуганно подняла руку к губам, ее глаза были полны тревоги.

— Игорь, успокойся, родной… Она, наверное, просто смутилась, что у нас гость… Не ожидала…

— Смутилась? — он с такой силой ударил ладонью по столу, что графин подпрыгнул и захлопал, едва не опрокинувшись. — Это что за манеры, я спрашиваю?! Увидела гостя и сбежала, как заяц? В своем же доме!

Я медленно, очень медленно, будто преодолевая огромное сопротивление, повернул голову в его сторону. Внутри меня все кипело и бурлило. Гнев? Да, черт возьми, да! Мной играли. Мой собственный сотрудник, моя подчиненная, оказалась дочерью моего партнера и все это время скрывала это под личиной уродства и заурядности! Это был вызов. Наглая, циничная ложь. Но гнев, горячий и слепой, тонул в мощной, всепоглощающей волне другого, куда более сложного чувства — острого, жгучего, почти болезненного интереса. И чего-то еще… какого-то странного, щемящего признания, сродни тому, что испытываешь, найдя наконец недостающий пазл в сложной мозаике.

— Игорь Егорович… это… это ваша дочь? — голос мой звучал хрипло, я с трудом выдавливал из себя слова.

— Да, моя красавица-дочь! — выкрикнул он, все еще кипятясь, его лицо было багровым от возмущения. — Извини, Глеб, не знаю, что на нее сегодня нашло. Обычно она не такая. Воспитанная девушка!

«Обычно она не такая». Эти слова прозвучали в моей голове с ироническим, оглушительным, почти злобным эхом. «О, Игорь, если бы ты только знал, насколько она «не такая»! Если бы ты видел ее каждый день! Если бы ты знал, какая актриса растет в твоем доме!»

Я видел ее. Настоящую. И этот образ, ослепительный и пугающий, выжег на моей памяти все предыдущие, бледные и невыразительные. Внезапно, с кристальной, почти пугающей ясностью, все встало на свои места. Ее странная, почти болезненная старательность. Ее желание оставаться незамеченной, раствориться в интерьере. Ее испуг в первый рабочий день, который я тогда счел робостью новичка. Это не была серая мышь. Это был перепуганный, но невероятно гордый зверек, загнанный в угол и загримированный под мышь, чтобы его не нашли. Чтобы я его не нашел.

Моя незаметная, безупречно надежная помощница была дочерью Игоря Грановского. И она… она была ослепительно, вызывающе красива. И она меня надула. Обвела вокруг пальца. И теперь я это знал.

Внутри что-то щелкнуло, перевернулось, заняв новую, окончательную позицию. Игра, в которую я до сих пор думал, что играю — игра начальника и подчиненного, — оказалась куда сложнее, многослойнее и… интереснее. В сто раз интереснее.

Я поднялся. Ноги были ватными, будто после долгой болезни.

— Ничего страшного, Игорь Егорович, — сказал я, и мой голос прозвучал на удивление спокойно. — Кажется, я вас сегодня покину. Спасибо за ужин и… за неожиданное открытие.

— Глеб, постой, давай еще по одной… — начал он, растерянно глядя на меня, но я уже шел к выходу, не оборачиваясь, чувствуя на своей спине его недоуменный взгляд.

Я выскочил на крыльцо, и холодный ночной воздух ударил мне в лицо, но не охладил пылавшие щеки. Я глубоко, с наслаждением вдохнул, пытаясь очистить легкие от спертой, обманчивой атмосферы того дома. Сердце колотилось как сумасшедшее, выбивая в груди лихорадочную дробь. Перед глазами, как навязчивая галлюцинация, стояло ее лицо — прекрасное, испуганное, настоящее. Без масок. Без лжи.

И внезапно я осознал, что впервые за последние несколько недель, месяцев, а может, и лет, я не чувствую ни скуки, ни раздражения, ни привычной, гнетущей тоски. Я чувствовал азарт. Настоящий, охотничий, первобытный азарт, от которого кровь бежала быстрее, а зрение становилось острее.

Она думала, что может прятаться. Думала, что, надев эту уродливую личину, она сможет контролировать ситуацию, остаться в тени, наблюдать и манипулировать.

Она ошибалась. Глубоко и фундаментально ошибалась.

Теперь охота начиналась по-настоящему. И я, Глеб Романович Шатров, знал одно — я не успокоюсь, не сдамся и не отступлю, пока не сорву с нее все маски, все слои этой лжи, до самого конца. До той самой, обнаженной, беззащитной и настоящей сути, которую она так отчаянно пыталась скрыть. И черт возьми, я собирался наслаждаться каждым моментом этого преследования.