Закрывая глаза

Эпилог

Анна

Свадьба была не той пышной, напыщенной церемонией, которую от нас ожидало бы все светское общество Москвы. Никаких сотен гостей, шикарного лимузина, многометрового шлейфа и заказанного у модного дизайнера платья. Я наотрез отказалась от всего этого. После всей той лжи, масок и спектаклей, мне до смерти не хотелось еще одного представления — на этот раз для чужих, праздных глаз.

Она была другой — камерной, искренней, по-настоящему нашей. Мы устроили ее в загородном доме моих родителей, в том самом, где когда-то в один вечер рухнули все наши маски и началась эта невероятная история. Тот самый порог, с которого я когда-то в ужасе сбегала от Глеба, теперь был украшен гирляндами из живых белых роз и нежнейшего тюля. Ирония судьбы была настолько прекрасной, что я ловила себя на улыбке каждый раз, когда вспоминала об этом.

Я стояла в своей старой комнате на втором этаже и смотрела в зеркало. На мне было платье. Не то строгое, «адекватное» платье из Германии, а настоящее подвенечное. Мы выбирали его вместе с мамой, и этот день стал одним из самых теплых и душевных за все время подготовки к свадьбе. Оно было простым, почти аскетичным, без вычурных кружев, стразов и кричащих деталей. Сшитое из плотного шелка цвета слоновой кости, оно мягко струилось по фигуре, лишь слегка подчеркивая те самые изгибы, что я так долго и тщетно пыталась скрыть. И самое главное — на мне не было ни парика, ни очков.

Мои волосы, те самые золотые, вьющиеся, живые волны, которые Глеб когда-то назвал «расплавленным солнцем», были убраны с помощью всего нескольких шпилек, а основная масса струилась по плечам и спине, переливаясь на ярком солнце, что заливало комнату. Я была собой. Настоящей. Анной. Той, которую он увидел тогда, в дверях этого дома, и которую полюбил навсегда. Легкое волнение щекотало нервы, но это был приятный, сладкий трепет, а не парализующий страх.

Внизу, под окном, послышались голоса, смех, приглушенный аккорд гитары — наши гости начали собираться. Их было немного — самые близкие. Папа, конечно, сиял, пытаясь совместить роль радушного хозяина и взволнованного отца невесты. Мама, моя тихая и мудрая мамочка, сновала между гостями, поправляя то салфетки, то цветы, ее глаза блестели от счастья и навернувшихся слез. Была Диана с Антоном, с которыми я успела крепко подружиться за время работы, смотревшие на всю эту историю с восторженным недоумением. И, конечно, Марина Витальевна, наш ангел-хранитель из отдела кадров, взиравшая на все происходящее с видом человека, который тайно все это и планировал.

Я отвернулась от зеркала и положила руку на свой живот, уже заметно округлившийся под легкой тканью платья. На пятом месяце я наконец-то почувствовала ту самую, невероятную связь с маленькой жизнью внутри меня. Это было шевеление. Сначала робкое, едва уловимое, похожее на трепет крыла бабочки, а теперь — все более уверенные, сильные толчки. Наш ребенок. Наше с Глебом чудо. Наше будущее.

Раздался тихий стук в дверь.

— Можно, дочка? — послышался голос отца.

— Входи, пап.

Он вошел, и я увидела, как его глаза наполняются влагой при виде меня. Папа подошел и взял меня за руки.

— Красивая ты у меня... Очень красивая, — его голос дрогнул. — На мать мою очень уж похожа.

Он редко говорил о моей бабушке, его матери, рано ушедшей из жизни. Эти слова значили для меня больше, чем все комплименты мира.

— Спасибо, папа. За все.

Он кивнул, с трудом сдерживая эмоции, и протянул мне руку.

— Ну что, принцесса? Готовы к самому важному путешествию в жизни?

***

Глеб

Я стоял под арочной беседкой в саду, увитой розами и живым плющом, и чувствовал, как предательски дрожат мои собственные, всегда такие твердые и уверенные руки. Я, Глеб Романович Шатров, для которого подписание многомиллионных контрактов было будничной рутиной, в этот момент был самым нервным человеком на свете. Сердце колотилось где-то в горле, отказываясь биться ровно, а в голове крутилась лишь одна, навязчивая мысль: «А вдруг это сон? Вдруг она передумает? Вдруг я проснусь в своем холодном, пустом особняке один, и все это окажется лишь плодом больного воображения?»

Сжал пальцы, чувствуя, как ладони становятся влажными. Я оглядел собравшихся гостей — немногочисленных, но самых дорогих. Игорь, поймав мой взгляд, подмигнул мне с едва уловимой, но одобрительной ухмылкой. Это придало мне немного уверенности.

Вот зазвучала музыка. Не торжественный марш Мендельсона, а тихая, нежная мелодия, которую мы выбрали вместе с Анной. И все обернулись.

И я увидел ее. Она появилась на пороге террасы, залитая лучами летнего солнца. В платье. В том самом, простом и от того невероятно совершенном платье, в котором она выглядела как самое настоящее видение. И самое главное — на ней не было ни парика, ни очков.

Ее волосы, те самые золотые, живые волны, были убраны лишь несколькими небрежными прядями, а основная масса струилась по плечам и спине, переливаясь на солнце. Она была сияющей. И абсолютно настоящей. Моей Анной. Той, которую я увидел тогда, в дверях этого дома, и которую полюбил навсегда. В тот миг мир, казалось, перевернулся, встав на свое, единственно верное место.

Она шла к алтарю, опираясь на руку отца. Игорь вел ее, и его обычно суровое, волевое лицо светилось такой нежностью и гордостью, что у меня сжалось горло. Он доверял мне самое ценное, что у него было. И я поклялся себе в тот же миг, что никогда, ни при каких обстоятельствах, не предам этого доверия.

Наши взгляды встретились. В глазах Игоря я прочел напутствие и ту самую, скрытую стальную угрозу, что всегда в нем таилась: «Береги ее. Или иметь дело будешь со мной». А в глазах Анны… В ее огромных, сияющих, бездонных глазах я увидел все. И остатки былого страха, и неуверенность, и надежду, и ту самую, огненную, несгибаемую силу, что когда-то заставила ее бросить мне вызов. И любовь. Такую же огромную, всепоглощающую и безусловную, как моя собственная.

Она остановилась рядом со мной. Ее пальцы дрожали, когда я взял ее руку. Они были холодными. Я сжал их в своих, больших и теплых, пытаясь согреть, передать ей свое тепло, свою уверенность, всю ту любовь, что переполняла меня до краев.

— Ты прекрасна, — прошептал едва слышно, наклоняясь к ней, не в силах сдержаться.

Аня улыбнулась, и в уголках ее глаз собрались те самые, любимые лучики — те самые, что я видел в то утро в Мюнхене.

— Не своди с меня глаз, а то, вдруг, исчезну, — так же тихо пошутила она, и в ее голосе слышалось легкое, счастливое волнение.

Церемония прошла как в каком-то блаженном, золотистом тумане. Я слышал голос регистратора, свои собственные, четкие ответы «да», ее тихое, но абсолютно ясное и твердое «согласна». Но все это было лишь фоном, далеким эхом. Главным был ее взгляд, прикованный к мне. Взгляд, в котором не осталось ни стен, ни масок, ни страха. Была только она. И я. И наше будущее.

Когда мне разрешили поцеловать невесту, я делал это не для протокола или для красивых фотографий. Я делал это, чтобы запечатать нашу общую судьбу. Это был медленный, нежный, полный безмолвных обещаний поцелуй. Поцелуй, который говорил: «Я здесь. Я с тобой. Все будет хорошо. Всегда». Она ответила с той же нежностью, и в этот момент я окончательно понял — я обрел не просто жену. Я обрел свой дом. Свое спасение. Свою жизнь.

***

Анна.Год спустя…

Сейчас мы сидели в беседке в нашем новом доме. Мы продали его холодные, стерильные апартаменты и мою тесную квартиру и нашли нечто среднее — просторный, светлый, уютный дом с большим садом, выходящим в лес. Здесь пахнет не дорогими освежителями и не пылью одиночества, а жизнью. Моими духами — легкими и цветочными. Его кофе, который он по-прежнему варит по утрам сам, с корицей и двумя ложками сахара. Свежей выпечкой, которую я, к его вечному удивлению и восторгу, оказалась мастерицей печь. Молоком. И детской присыпкой.

Марк, названный в честь деда Глеба, сладко спит у меня на руках, закутанный в мягкий плед. Ему почти пять месяцев. У него мои глаза, такие же голубые и бездонные, и глебовский упрямый подбородок. Когда он смотрит на нас, кажется, что в его взгляде читается мудрость вселенной и безграничное доверие.

Глеб сидит рядом, обняв меня за плечи, и его большая, теплая ладонь лежит поверх моей руки на моем округлившемся животе. Под нашими ладонями, в самой глубине, я снова чувствую легкое, но уверенное движение. Новое. Другое. На втором УЗИ нам сказали, что будет девочка.

— Думаешь, она будет спокойной, как ты? Или непоседой, как я? — спрашивает Глеб, целуя меня в висок и вдыхая знакомый, родной запах моих волос.

Я смеюсь, стараясь не разбудить сына, и мой смех — самый гармоничный звук в его вселенной.

— Надеюсь, она будет собой. Совершенно уникальной и неповторимой. Как и ее брат. А мы… Мы просто будем их любить. Бесконечно. Как я люблю тебя.

— И я тебя, — говорит он, и этих слов, как он ни старается, вечно бывает мало, чтобы выразить все, что переполняет его грудь, его душу. — Больше жизни.

Мы молча сидим, глядя на заходящее за лес солнце, окрашивающее небо в золотые, алые и лиловые тона. Из открытого окна кухни доносится голос моей мамы, она что-то напевает, готовя ужин. Завтра приедет отец — они теперь частые и желанные гости в нашем доме, его отношения с Глебом переросли в прочное, уважительное партнерство и настоящую дружбу.

Да, в нашей истории были бури, ошибки, боль, непонимание и горькие обиды. Но все они, каждый миг боли и каждое неверное слово, привели нас сюда. К этому миру. К этой тишине, наполненной безмолвным диалогом двух любящих сердец, к смеху нашего сына, к надежде на нашу дочь. К этому дому, наполненному жизнью, любовью и светом.

Я смотрю на спящего Марка, потом поднимаю взгляд на Глеба. Он смотрит на нас — на меня и на нашего сына — с таким обожанием и нежностью, что мое сердце замирает от счастья. Он нашел меня. Не сотрудницу. Не дочь партнера. Он нашел свою вторую половину. Свое отражение. Свой дом. Свою любовь.

И я знаю — это не конец нашей истории. Это самое ее начало. Самое главное и прекрасное приключение нашей жизни. И я не могу дождаться, чтобы перевернуть следующую страницу. Вместе с ним. Всегда вместе.