Закрывая глаза

Глава 18

Глеб

Прошла неделя. Семь долгих, невыносимо напряженных дней, каждый из которых я проживал, словно находясь в двух реальностях одновременно. В одной — я был Глеб Романович Шатров, успешный управленец, уверенно ведущий свою компанию к новым вершинам. В другой — я был одержимым, чей разум постоянно возвращался к одной-единственной загадке, одному наваждению по имени Анна.

Моя секретарша. Дочь моего партнера. Женщина, оказавшаяся способной на такую изощренную, продолжительную игру, что это вызывало у меня смесь ярости и почти профессионального восхищения. После того вечера у Игоря я мысленно проигрывал все возможные сценарии ее поведения. Она могла не прийти на работу, сбежав от стыда и страха. Могла явиться с повинной головой, рыдая и умоляя сохранить за ней место, пытаясь оправдаться жалкими отговорками. Или, что казалось мне самым логичным, могла наконец сбросить маску и войти в мой кабинет той самой ослепительной девушкой с распущенными золотыми волосами, глядя на меня с вызовом, требуя объяснений.

Но Анна, как я уже начинал понимать, никогда не выбирала очевидных путей. Она избрала четвертый, самый изощренный и безумно раздражающий вариант. Она пришла ровно в девять утра в понедельник, как ни в чем не бывало. Облаченная в свой уродливый, нарочито мешковатый пиджак, с той самой нелепой гулькой на затылке и в этих дурацких, искажающих лицо очках. Она села за свой стол, включила компьютер и погрузилась в работу с таким видом сосредоточенности, будто между нами не повисла гробовая, наэлектризованная тишина, густая от взаимного знания и невысказанных вопросов. Она вела себя так, словно того вечера просто не существовало. Словно я не видел ее настоящей. Словно мы были всего лишь начальником и секретаршей, связанными сугубо профессиональными узами.

Это было гениально. И чертовски бесило. Впервые за всю мою карьеру, за всю жизнь, кто-то осмелился играть со мной в такие игры. И я, к своему собственному изумлению и ярости, был вынужден признать — она играла виртуозно. Ее ход был идеален. Она просто игнорировала факт моего знания, заставляя меня самого усомниться — а не померещилось ли мне все в пылу домашнего застолья? Но нет. Образ ее настоящего лица, испуганного и прекрасного, был выжжен в моей памяти намертво.

Каждый наш контакт в эти семь дней превратился в тонкую, изощренную шахматную партию. Я наблюдал за ней с новой, хищной интенсивностью. И я видел — видел все те мельчайшие детали, что выдавали ее колоссальное внутреннее напряжение. Я видел, как она вздрагивает, замирает на секунду, когда я неожиданно выхожу из кабинета. Как ее пальцы — такие изящные, длинные и удивительно ловкие слегка подрагивают, когда она протягивает мне папку с документами. Как она тщательно, с почти маниакальным упорством избегает смотреть мне прямо в глаза, но я чувствовал на себе ее пристальный, изучающий взгляд, когда она думала, что я не вижу, будто бы она пыталась прочитать мои мысли, угадать мои следующие шаги.

Она была как перепуганный, загнанный в угол зверек, который, вместо того чтобы метаться или показывать клыки, замирал, пытаясь слиться с окружающей средой, сохраняя видимость полной, ледяной невозмутимости. И от этого зрелища у меня закипала кровь. Смесь гнева на ее наглую ложь, восхищения ее выдержкой и того самого, запретного, первобытного влечения, которое я так тщетно пытался подавить в себе все эти недели, достигла точки кипения.

Сегодня утром, ровно через неделю после того вечера, я вызвал ее к себе под предлогом обсуждения нового проекта. Она вошла, как всегда, опустив глаза, с блокнотом в руках, готовая записывать.

–– Доброе утро, Глеб Романович.

Ее голос был ровным, профессионально-бесстрастным. Но теперь, зная правду, я улавливал в нем едва заметные обертона. Напряжение. Осторожность. Она была как натянутая струна, и мне дико захотелось провести по ней пальцем, с силой задеть, чтобы послушать, как она зазвенит, сорвется с привычных нот.

–– Садитесь, Анна, — сказал я, намеренно задержав на ней взгляд на несколько секунд дольше, чем того требовали приличия.

Я видел, как под моим взглядом ее плечи непроизвольно выпрямились, стали еще более деревянными. Она села на краешек кресла, стараясь сохранить собранность, но вся ее поза кричала о готовности к бою, к отпору.

Я не спеша начал диктовать текущие задачи, наблюдая за тем, как она записывает. Ее почерк всегда поражал меня — размашистый, уверенный, с сильным наклоном, полный скрытой энергии. Совсем не таким, каким, по моим прежним представлениям, должна была писать серая, забитая мышь. Это был почерк личности. Сильной и целеустремленной.

–– …и, что самое важное, подготовьте все по проекту «Вектор». Встреча с немецкой стороной, компанией «Вебер ГмбХ», назначена на следующую среду.

Она подняла на меня взгляд, и на долю секунды, прежде чем ее ресницы вновь опустились, защищаясь, я увидел в ее глазах за стеклами очков яркую, живую вспышку — неподдельного, острого интереса. Это была не просто реакция сотрудника на новую задачу. Это был азарт. Интеллектуальный голод.

–– Хорошо. Я изучу все материалы, ознакомлюсь с историей переговоров, — ответила она, и в ее голосе прозвучала та самая сталь, что скрывалась под маской покорности.

–– Именно так, — я откинулся на спинку кресла, сложив пальцы домиком, чувствуя, как нарастает азарт и во мне. — Этот контракт для нас критически важен, Анна. «Вебер ГмбХ» — это не просто партнер. Это наш шанс прочно закрепиться на европейском рынке, выйти на принципиально новый уровень. Здесь не может быть мелочей. Все должно быть безупречно. От первой до последней запятой.

–– Я понимаю, — сказала она, и я видел, что она действительно понимала.

Видел, как она мысленно уже погружается в работу, как ее ум, ее образование, ее настоящие, не наигранные амбиции вырываются наружу, несмотря на все ее попытки спрятаться. Вот она — ее ахиллесова пята. Ее страсть к делу, к настоящему, сложному, интеллектуальному вызову. И я намерен был использовать это по полной.

–– Именно поэтому, — продолжил я, делая многозначительную паузу, чтобы добиться максимального эффекта, — мы летим в Германию. Вместе.

Она замерла. Абсолютно. Казалось, она перестала дышать. Даже ее пальцы, сжимавшие ручку, застыли.

–– В… Германию? — ее голос сорвался на полтона выше, выдав потрясение, которое она так старалась скрыть.

–– Да, — я говорил ровно, деловито, как будто обсуждал рядовую, ничем не примечательную командировку. — Переговоры такого уровня и сложности требуют личного присутствия ключевых участников. Ваше знание языка, ваша погруженность в детали проекта и ваша исполнительность будут просто незаменимы на месте.

Она молча кивнула, снова уткнувшись в блокнот, старательно выводя какие-то каракули. Но я видел, как побелели костяшки ее пальцев, сжимающих ручку с такой силой, что, казалось, она вот-вот треснет.

–– Хорошо, — выдохнула она, не поднимая головы. — Я подготовлю все необходимые документы для виз, согласую детали с отделом кадров…

–– Уже все готово, — парировал я, наслаждаясь ее замешательством. — Отдел кадров оформил все необходимое еще вчера. Вылет в воскресенье вечером. У вас есть два дня на то, чтобы привести свои дела в порядок.

Я откровенно наслаждался этим моментом. Наслаждался ее попытками сохранить контроль, ее внутренней паникой, которую она так отчаянно пыталась задавить. Это была моя маленькая, сладкая месть за ее молчаливое, упрямое сопротивление, за все эти недели неопределенности и раздражения.

–– Я поняла, — произнесла она, и в ее голосе прозвучала капитуляция.

Она поднялась, чтобы уйти, явно стремясь поскорее вырваться из кабинета, остаться наедине со своими мыслями.

–– Анна, — остановил я ее в тот момент, когда ее рука уже легла на дверную ручку. Она обернулась. Вся ее поза, каждый мускул выражали готовность к схватке, к отчаянной обороне. — Есть один важный нюанс, касающийся непосредственно поездки.

–– Какой? — ее вопрос прозвучал как выстрел.

–– Кристоф Вебер, глава компании, с которым нам предстоит иметь дело, человек крайне старомодный, — начал я, медленно прохаживаясь по кабинету и приближаясь к ней. — Для него такие понятия, как репутация, надежность, семейные ценности — не пустые слова. Это основа основ. Он инстинктивно, я бы даже сказал, брезгливо, относится к холостякам, считая их людьми несерьезными, не обремененными ответственностью. Он предпочитает вести дела с теми, у кого есть тыл, опора. Семья.

Я видел, как она медленно, будто против своей воли, по складочке, начинает понимать, к чему я клоню. Ее глаза за огромными стеклами округлились, в них читался растущий, панический ужас.

–– Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду… — ее голос был беззвучным, прерывистым шепотом.

–– Объясняю предельно прямо, — мои пальцы постукивали по поверхности стола, отбивая такт ее надвигающейся судьбе. Я подошел вплотную, нарушив ее личное пространство. Она невольно отступила на шаг назад, прижавшись спиной к двери, как загнанная в угол добыча. — Для успеха этих переговоров, для подписания контракта, который обеспечит будущее нашей компании на годы вперед, мне необходимо произвести на господина Вебера впечатление человека солидного, устоявшегося, надежного. Человека семейного.

Я остановился прямо перед ней. Она казалась такой хрупкой и маленькой в своем нелепом пиджаке. От нее пахло чем-то легким, цветочным и удивительно нежным. Совсем не тем затхлым, пыльным запахом, который, как я почему-то предполагал, должен исходить от серой, незаметной мыши.

–– И что это значит? — ее губы едва шевельнулись.

–– Это значит, — я произнес следующую фразу медленно, четко, смакуя каждое слово, наслаждаясь тем сокрушительным эффектом, который они производили, — что в Германии, для господина Вебера и всей его команды, вы будете представлены не как моя помощница. А как моя невеста.

Эффект был мгновенным и абсолютно сокрушительным. Она отшатнулась, будто я ударил ее физически, ударил по самому больному месту. Вся кровь разом отхлынула от ее лица, оставив его мертвенно-бледным, восковым. Ее губы беззвучно зашевелились, пытаясь сформировать слова протеста, которые не могли вырваться наружу.

–– Вы… Вы не можете быть серьезны… — наконец вырвалось у нее, и в этом шепоте слышалось отчаяние.

–– Я никогда не был более серьезен в своей жизни, — холодно, без тени улыбки ответил я. — Это не просьба, Анна. Это ультиматум. Или вы летите со мной в Германию в роли моей невесты, и мы подписываем этот контракт, или сделка срывается. А ваша карьера в этой компании, равно как и вся ваша тщательно выстраиваемая маленькая… независимость, заканчивается здесь и сейчас. Мгновенно.

Я видел, как в ее глазах, за стеклами очков, борются шок, неверие, гнев и животный страх. Она пыталась найти возражения, слова, любую лазейку, любой хоть сколько-нибудь разумный довод против этого абсурда.

–– Это… Это безумие! Он ведь может проверить! Узнать! — ее голос дрожал, но в нем уже пробивалась знакомая мне по тому вечеру у Игоря сталь.

–– Проверить что? — я усмехнулся, наслаждаясь ее отчаянием. — Вебер — человек старой закалки, он не станет рыться в базах данных, как какой-нибудь частный детектив. Ему будет достаточно внешней, убедительной видимости. А видимость… Видимость мы с вами создадим. И создадим безупречно.

Она смотрела на меня, и в ее взгляде, наконец, проступила чистая, незамутненная ненависть. Яростная, обжигающая. И, как это ни парадоксально, мне это почему-то ужасно понравилось. Это была настоящая эмоция. Живая и сильная. Это было в тысячу раз лучше, чем ее прежнее трусливое, скрытное притворство.

–– Я не могу… Я не буду этого делать… Это унизительно! — выдохнула она.

–– Можешь. И будешь, — я наклонился чуть ближе, опустив голос до интимного, опасного шепота, переходя на «ты». — Подумай хорошенько, Анна. Ты ведь так хотела доказать отцу, что чего-то стоишь? Что можешь всего добиться сама, без его помощи и имени? Что ты — не просто избалованная дочка? Вот он, твой звездный час. Твой реальный, осязаемый вклад в успех этого контракта будет неоценим. Или… — я сделал театральную паузу, — или ты предпочитаешь, чтобы я прямо сейчас позвонил Игорю и подробно, во всех красках, рассказал ему обо всем? О твоей двойной игре? О том, как его любимая дочь, Анна Грановская, на протяжении нескольких недель притворялась уродливой, забитой секретаршей, работая у меня под носом, чтобы сделать что, собственно? Назло ему? Проверить свои силы? Или просто поиграть в опасные игры?

Она зажмурилась, словно от резкой физической боли, и ее лицо исказила гримаса страдания. Я попал точно в цель. Я играл на ее самом больном — на ее отношениях с отцом, на ее желании самоутвердиться.

–– Вы чертов манипулятор… — прошипела она, открывая глаза. В них стояли слезы. Но это были не слезы страха или слабости. Это были слезы чистой, концентрированной ярости.

–– Я прагматик, — мягко поправил я ее. — И я всегда, всегда добиваюсь своего. Так что каков ваш окончательный ответ?

Она сжала кулаки так, что ее ногти впились в ладони. Ее грудь тяжело вздымалась, выдавая яростную внутреннюю борьбу. Она снова была той самой «огненной» девушкой, о которой с такой смесью досады и гордости говорил Игорь. Прекрасной, опасной и неукротимой в своем гневе.

–– У меня есть хоть какой-то выбор? — ее голос дрожал, но теперь в нем слышалась не беспомощность, а леденящее спокойствие принятия неизбежного.

–– Нет, — так же мягко, почти ласково ответил я. — Не в этот раз. Выбора у тебя нет, Анна.

Она еще секунду постояла, глотая воздух, собираясь с силами, с мыслями, а затем резко, отрывисто кивнула.

–– Хорошо. Я согласна. На ваших условиях.

–– Отлично, — я сделал шаг назад, давая ей передышку, пространство для маневра, которое уже не имело значения. Дело было сделано. — Тогда советую начать готовиться. Вам понадобится соответствующее приданое. Для невесты.

Я повернулся к окну, спиной к ней, давая ей понять, что разговор окончен. Я слышал, как она резко, с силой развернулась, как дернула ручку двери и вышла, не сказав больше ни слова, не прощаясь. Дверь закрылась с тихим, но отчетливым щелчком, поставившим точку в этом раунде.

Я стоял, глядя на город, раскинувшийся внизу, и чувствовал странное, противоречивое возбуждение. Я загнал ее в угол. Я поставил ее перед абсолютно невозможным, унизительным выбором. И теперь она была вынуждена играть по моим правилам. По правилам, в которых ей придется быть рядом со мной дни напролет. Разговаривать со мной. Смотреть на меня. Прикасаться ко мне. Притворяться, что она меня любит, что она счастлива быть со мной.

Где-то в глубине души, в самых потаенных ее уголках, шевельнулось что-то похожее на укол совести, на чувство стыда за такую откровенную манипуляцию. Но я быстро, почти яростно подавил его. Она сама начала эту игру. Она вторглась в мою жизнь под ложным флагом, солгала мне в самом главном. Она заставила меня сомневаться в себе, в своем восприятии, она стала моей навязчивой идеей.

Теперь пришло мое время взять реванш. И я был намерен насладиться этим спектаклем сполна. Пусть она ненавидит меня всей душой. Ненависть — это хоть какая-то эмоция, живая и настоящая. А от ее прежней, ледяной, абсолютной отстраненности я уже начал по-настоящему сходить с ума.

Охота, которую я считал почти завершенной, только что перешла на качественно новый уровень. И самая интересная, самая непредсказуемая ее часть была еще впереди. В Германии.