Записки успешного манагера

День пятьдесят четвертый

— Тебя, вставай, соня, — сказала мама и протянула мне трубку телефона.

— Алло, Милька, ты что, спишь? Марш одеваться, через час ждем тебя возле метро, все уже пришли, — выпалила Мимозина.

Стала собираться. Мама ходит как ни в чем не бывало, стало быть, не почувствовала запаха перегара. Папа сидит на кухне и рассматривает чертеж инопланетного летательного аппарата. Попросил меня найти в Интернете адрес НАСА — он хочет отправить туда свой эскиз. Обещала поискать завтра на работе. Закинула в сумку купальник и шлепанцы, надела шорты и стала натягивать кроссовки. Матерь божья, я две недели не брила ноги, хорошо, что заметила, а то когда в брюках ходишь, то вроде и незаметно. Вот была бы красота на пляже: девушка с ногами, как у снежного человека. Потопала брить ноги. Возилась минут пятнадцать, под дверью стоял папа и кричал, что ему срочно нужна ванна, поскольку Майкл на прогулке умудрился вываляться в дерьме. Открыла дверь и увидела папу, который сидел на корточках и держал Майкла, завернутого в целлофановый пакет. Мама стояла рядом и скармливала собаке колбасу, чтобы та не вырывалась.

— Ну сколько можно там возиться! — возмутился папа.

— Все, буду поздно, — ответила я и выбежала из дома.

— Далеко не заплывай и много не пей! — послышался крик мамы.

Возле метро встретилась с веселой компанией.

— Пойдем купим куру-гриль и водки, — сказал мимозинский Леша — продавец колобков и бабушек.

— Мне пива, я водку не пью! — крикнул Швидко.

— А мне для начала пива, а потом посмотрим, — засмеялась я.

Всё как я и предполагала. По дороге Мимозина изложила нам план действий. Мы приезжаем в ресторан «Била хата», осматриваем его, пьем чай, берем в аренду лодку и гребем вниз по реке, находим уютное местечко, высаживаемся, купаемся, пьем водку, едим курицу, снова купаемся, снова пьем, валяемся, гребем обратно, снова пьем чай в «Билой хате» и едем домой.

— А то скучно в ресторане сидеть весь день, а так мы покажем Урсуле наши просторы, красоты. — Мимозина улыбнулась.

— О да, хочу красоты, хочу купаться. В Лондоне нельзя купаться, там очень-очень грязно. Хочу купаться в вашем море, — ответила Урсула.

— Это, Урсула, не море, это река, и еще неизвестно, где гаже вода — у вас в Лондоне или у нас, — возразил Швидко.

Выехали за город. Проезжали мимо поля с подсолнухами, Урсула захотела сфотографироваться. Пока Леша и Мимозина водили ее по полю, мы со Швидко залезли подальше и стали целоваться. Как же здорово он целуется, так нежно, так сладко. Поцеловаться вдоволь не дала Мимозина, которая закричала нам:

— Кто-то в конец оборзел, вылезайте, влюбленные, а то уже все поле колышется, чем вы там занимаетесь?

— Иде-е-ем, — откликнулась я.

Приехали в «Билу хату», оформленную на манер старого домика в украинском стиле. Урсула то и дело открывала и закрывала рот от восхищения, щелкала фотоаппаратом, рассматривала глиняные кувшинчики на стенах, крышу из соломы и другие детали, создающие украинский колорит.

Попили чаю и полюбовались на прекрасный вид из беседки на реку. Взяли лодку и поехали искать укромное местечко. Всю дорогу Урсула хмурилась, а потом спросила:

— А когда будет чистая вода, где купаться можно?

— Так она и так чистая, здесь мы и купаемся, — сказал Леша, снял майку и нырнул в воду.

Урсула удивленно посмотрела на него, повернулась ко мне и проговорила:

— Если он сейчас наглотается этой воды, то у него в животе разведутся черви и ваш люжёни ему не поможет.

— Вода как вода, очень даже чистая, — пожала я плечами и прыгнула вслед за Лешей. — Вот когда она цвести начнет, тогда другое дело, а пока еще чистая.

— У нас в Лондоне такая же, — вздохнула Урсула.

— Что украинцу хорошо, то англичанину смерть! — крикнул Леша, перефразировав известную поговорку.

Залезли обратно в лодку и стали грести дальше. Гребли около часа. Мимозина то и дело размахивала руками и показывала Урсуле интересные, на ее взгляд, детали: крутой обрыв берега, кувшинки, гнезда стрижей, голых купальщиков.

Урсула смотрела вокруг и почему-то грустно вздыхала. Через час мы догребли до небольшой уютной бухты и стали приставать.

— Я не полезу в эту воду ногами, мне страшно, — уперлась Урсула.

Пришлось Швидко брать ее на руки и нести на берег.

На берегу мы расстелили одеяло, достали курицу и водку, выпили, закусили и полезли купаться. Урсула сидела на берегу в лодке и с ужасом наблюдала за нами, не поддаваясь ни на какие уговоры залезть к нам. Потом нашла пустую пластиковую бутылку, налила в нее воды и стала внимательно смотреть внутрь бутылки.

— Ты что делаешь? — поинтересовалась я.

— Я думаю — нас так учат. Надо смотреть на воду и думать. Сейчас я думаю о том, кем я хочу быть после того, как закончу учиться.

— Дизайнером, разве нет? — спросил Швидко.

— Нет, я не хочу рисовать, это скучно, я хочу рассказывать людям, где они допустили ошибки в дизайне и как их исправить.

— А-а-а, это круто, — сказала Мимозина, вылезая на берег.

Пошли снова пить водку. Урсула посидела минут пять, стала хлопать себя по плечам и ногам, то и дело приговаривая: «Факинг москитос, факинг москитос!»

— Вот чувствительный человек, — удивился Леша, — ну летают себе комарики, никому не мешают, а ей мешают.

— Я пойду сидеть в лодке, там солнце и нет москитов, — сказала Урсула и пошла к берегу.

Мы выпили еще, похихикали над причудами иностранцев и легли отдыхать. Через пятнадцать минут появилась Урсула, накинула на себя второе одеяло, взяла фотоаппарат и пошла гулять в лес.

— Далеко не уходи! — крикнула ей вслед Мимозина.

— О’кей, — ответила она.

Еще через несколько минут раздался пронзительный визг, хруст веток и трехэтажная матерщина.

— Мать твою, ты кто такая, а ну иди сюда!

Мы побежали на шум и обнаружили трясущуюся от страха Урсулу, которая почему-то легла на землю и прикрыла своим телом фотоаппарат, и стоящего над ней мужика в плавках.

— Что случилось? — спросила Мимозина.

— Это я у вас хочу спросить. Я только пристроился под деревом, а эта подбежала, засела в кустах и давай щелкать фотоаппаратом мою голую задницу, папарацци хренова.

— Вы извините нас, она иностранка, она просто фотографировала лес, наверно, вы ей понравились.

— Иностранка, говоришь? Откуда?

— Из Лондона, приехала к нам на недельку.

— То-то я смотрю, морда у нее нерусская, — сказал мужик, оказавшийся еще и подвыпившим. Потом повернулся к Урсуле, которая успела подняться и спрятаться за спину Швидко, и улыбнулся: — Ну, раз иностранка, тогда нормально. Отвези своей королеве мою голую задницу, пусть полюбуется, — он повернулся и медленно пошел в глубь леса.

Мы привели Урсулу в лагерь и стали отпаивать водкой. Урсула выпила граммов сто и начала рассказывать, как она пошла гулять в лес, фотографировала деревья и шишки, а потом увидела, как какой-то мужик сел под деревом гадить.

— Он не имеет права там гадить, — возмущенно говорила она. — Я сделала снимок, мы должны проявить его и отнести в полицию. Они найдут его через компьютер.

— Э-эх, Урсула-Урсула, — покачала головой Мимозина. — Ты не понимаешь, в какую страну приехала.

— Кстати, а где у вас в лесу туалеты? Я тоже хочу, — сказала Урсула.

— Вот там, где мужик сидел, там и туалет, — ответил Швидко.

— Там нет кабинки, только деревья, я сама видела, — возразила Урсула.

— Вот под деревьями наши люди и гадят, — вздохнул Леша.

Больше Урсула ничего не сказала, гадить под деревом отказалась категорически, и мы стали собираться домой. Всю обратную дорогу Урсула сидела мрачнее тучи и подозрительно смотрела по сторонам. В «Билой хате» она сходила в туалет, мы заказали чай, сели в беседке на берегу и стали смотреть на закат.

— Тебе понравилось? — спросила Мимозина у англичанки.

— О да, но я не могу понять, что вы за люди. Зачем надо было уезжать отсюда, грести целый час, потом кормить москитов и купаться в грязной воде, если мы могли провести день в этом прекрасном ресторане на берегу реки?

— Э-эх, Урсула, — покачала головой Мимозина, — тебе нашу русскую душу не понять.

— Не понять, — подтвердила Урсула и направила фотоаппарат на багряный диск солнца, который отражался в воде.

В город мы вернулись поздно вечером: уставшие и счастливые.

— Выпей на всякий случай на ночь свой люжёни, а то мало ли что, — сказала Урсула, заботливо поглядывая на меня.

— Не «люжёни», а луженый. Его не пьют. Это свойство желудка не воспринимать микробов, — объяснила я, как могла.