Зимняя мантия

Глава 33

Дорилаеум, плато Анатолия, июнь 1097 года

В ту ночь небо было темно-синим, усыпанным звездами. Армия крестоносцев, вернее половина ее остановилась на ночь в небольшом поселке Дорилаеум на полпути через Антиохию к Иерусалиму.

Симон разбил свои палатки у небольшого ручья. Днем было жарко, как в печи, но сумерки принесли прохладу, и он еще раз порадовался теплому плащу. Вокруг горели сотни костров – островки оранжевого жара и света в полной темноте. Голоса мужчин, звуки флейты и волынки, высокий женский смех смешивались в ночном воздухе с дымом и запахом готовящейся еды.

Они вышли из Никаи четыре дня назад, оставив раненых, которые под наблюдением византийской армии восстанавливали укрепления, разрушенные при осаде. Потирая левую ногу, Симон подумал, что ему тоже следовало остаться с ними. Нога в месте старого перелома покраснела и опухла. Она беспокоила его уже неделю, и с каждым днем ему становилось все хуже. Лекарь велел ему промывать больное место раствором крепкого горячего уксуса дважды в день.

– Нога болит?

Он обернулся и увидел Сабину, вышедшую из своей маленькой палатки. Она с беспокойством смотрела на него.

– Немного, – равнодушно ответил он. – Она и раньше воспалялась, но всегда все проходило.

– Но тогда ты мог отдохнуть и позаботиться о ней, – заметила она.

– Я этим займусь, когда доберемся до Антиохии.

– Если ты дойдешь туда живым, – мрачно добавила она. – Эта кампания съедает людей целиком. – Она подбросила два куска угля в костер и задержала взгляд на вспыхнувшем пламени.

– Верно, но никто и не ожидал, что путь в Иерусалим будет легким, – возразил Симон, искоса наблюдая за ней. Впервые за несколько недель после гибели мужа она двигалась живее, чем детская кукла из соломы – безразличная, ничем не интересующаяся. Она постепенно, медленно и мучительно приходила в себя. Редко выдавался день, когда она не оплакивала своего мужа. Обычно это случалось, когда она молилась. Но ей удалось обрести хоть некоторое душевное равновесие. Иногда она даже улыбалась.

В благодарность Симону за заботу она взялась стирать и готовить для него и его людей. У нее была своя маленькая палатка, и обычно она старалась держаться в стороне, но иногда подсаживалась к остальным с шитьем в руках или, как сейчас, чтобы погреться.

– Все так, но путь слишком тяжел, чтобы проделать его ради того, чтобы самому себе казаться праведником, – мягко сказала она. – Ты должен повернуть назад, пока не поздно.

Он невесело засмеялся.

– Уж не настолько плоха моя нога, – возразил он. – К тому же я делаю это не только для того, чтобы чувствовать себя праведником.

– Тогда для чего? – При свете костра ее глаза казались темными, а кожа золотистой.

Он поколебался.

– Не уверен, что ты поймешь, – вздохнул он. – Вот моя жена не поняла.

Она едва заметно улыбнулась.

– Я же не твоя жена.

Это были слова той, старой Сабины, и Симон почувствовал нечто большее, кроме сочувствия и жалости, которые до сих пор к ней испытывал.

– Но ты женщина.

– Да. И способна понять тебя лучше, чем твоя жена. – Она снова улыбнулась.

– Наверное.

– Так расскажи – тогда мы будем знать точно.

Это был вызов, и Симон понял, что, если он ответит на него, отношения между ними изменятся, станут более близкими. Ему надо было отвлечься. Он не хотел, чтобы она снова ушла в себя. Он взял палку и нарисовал извилистую линию на земле.

– Я сломал ногу, когда был молодым слугой при дворе короля Вильгельма, – начал он. – Долгие недели я лежал и ждал, когда срастутся кости. Перелом был тяжелым, и, хотя нога зажила, повреждение оказалось непоправимым. Я хромал и испытывал постоянную боль. Ты сама должна многое помнить.

Сабина кивнула.

– Но ты хорошо это скрывал, – напомнила она. – Когда мы были моложе, я никогда не обращала на это внимания. Для меня ты был Симоном, у тебя был сокол, которого надо было обучать, и ты вел себя… – Она быстро опустила глаза.

– Насколько я помню, ты тоже вела себя соответствующе, – мягко добавил Симон.

– Это было очень давно. – Она принялась выдергивать нитки из коврика, на котором сидела, как будто это было самое важное в ее жизни дело.

– Не так уж давно, – возразил он. – Женевьева все еще живет у меня в Хантингдоне и летает много лучше молодых соколов.

– Она была хорошей птицей, ты отлично научил ее всему, – сказала Сабина. – Даже если тебя иногда отвлекали. – Она взглянула на него и снова опустила глаза.

От одного из костров до них донесся гортанный смех женщины. Симон потер ногу и постарался не обращать внимания на вспыхнувшую внутри искорку возбуждения.

– Ты рассказывал, почему оказался здесь, – напомнила Сабина.

– Из-за тех недель, которые я провел в четырех стенах. Меня навещали. Чтобы быстрее шло время, я стал учиться грамоте, чем-то еще занимал себя, но все и всё должно было идти ко мне. Я был пленником и уже в юном возрасте понял, что многое тогда я принимал как само собой разумеющееся.

Она задумчиво кивнула.

– И теперь ты хватаешься за любую возможность обрести новый опыт, стараешься ничего не упустить.

– Более или менее, – признался он. – Я не могу позволить себе запереться в четырех стенах, а так происходит, когда я останавливаюсь. Матильда, моя жена… Я очень ее люблю, но ее устраивают эти четыре стены, которых я так боюсь. Для нее они означают надежность, не тюрьму.

– Мне кажется, то же самое можно сказать о многих мужчинах и женщинах, – пояснила Сабина. – Женщины вьют гнезда, чтобы воспитывать детей, а мужчины уходят в мир.

Сначала он рассмеялся, но, подумав, понял, что она права.

– Но вот ты не осталась, когда твой муж нашил крест?

– Нет, – ответила она. – Я пошла за ним, потому что не хотела выпускать его из виду. Да и не было у меня уже гнезда, которое нужно охранять, и детей, которых надо кормить, – Она резко встала и ушла в свою палатку. Он слышал, как она задернула полог, и понял, что ей нужно погоревать и выплакаться. В каком-то безумном порыве он хотел было пойти за ней, но здравый смысл приковал его к месту, и это мгновение прошло.

Симон вздохнул и подбросил еще угля в огонь. В последнее время тоненький внутренний голосок говорил ему, что он слишком удалился от дома и что Матильда была права, когда говорила, что трава с другой стороны холма ничуть не лучше, хоть и выглядит иначе. Письмо, которое он ей послал, не попадет к ней до осени, а он к этому времени уже будет в Иерусалиме… или погибнет. И все потому, что ему необходимо было знать, что лежит за горизонтом.

В сторонке четверо из его людей играли в кости. Он хотел сказать им о бесполезности этого занятия, но передумал. Тогда они станут от него прятаться. Даже набожным людям надо иногда отвлечься.

Он допил вино и встал. Сильная боль пронзила ногу, заставив его охнуть и выругаться.

– Милорд? – Один из игроков поднял голову и с беспокойством взглянул на него.

– Ерунда, – отрывисто сказал Симон, – продолжайте вашу игру. – Хромая, он прошел к своей палатке и отмахнулся от Тюрстана, когда тот хотел ему помочь. – Ты мне сегодня не понадобишься, делай что хочешь, – отпустил он слугу.

– Сир… – Тюрстан отсалютовал ему и присоединился к игрокам.

Симон осторожно опустился на свое походное ложе и закрыл глаза. Тюфяк был набит овечьей шерстью, и внезапно ему представилось, что он стоит среди стада овец на зеленом лугу, вдыхая знакомый запах и слушая их блеяние. Ноги у него здоровые, он широко шагает, разгоняя стадо и направляясь к ближайшему лесу. Он видит человека, который поджидает его на опушке леса. Это высокий мужчина с рыжими волосами в плаще на белой меховой подкладке. В руке у него огромный боевой топор, причем он держит его наготове, но ударить не собирается. Его шею пересекает тонкая полоска, похожая на красную нить.

Симон не отводил от него глаз. Он не испугался. Он понимал, что спит, и, если захочет, может проснуться. Но ему хотелось узнать, куда его приведет сон.

Как будто прочитав его мысли, Уолтеф улыбнулся.

– Еще один шаг, – произнес он. – Разве не к этому ты всегда стремился, Симон? Еще один шаг, чтобы доказать, что ты можешь все, на что способен человек с двумя здоровыми ногами?

Симон посмотрел вниз.

– У меня две здоровых ноги, – объявил он.

– А у меня голова на плечах, – ответил Уолтеф и, повернувшись, удалился в глубь леса. Симон поколебался и пошел за ним. Он был уверен, что должен это сделать. Иначе зачем тогда Уолтеф его ждал?

Деревья сомкнулись вокруг них, и Симону пришлось напрячь зрение, чтобы разглядеть тропинку.

– Куда мы идем? – спросил он.

– Терпение, – сдерживал его спутник. – Мне надо тебе кое-что показать. – Он вел его дальше. Сильно пахло мхом и сыростью. Где-то выли волки, и волосы встали дыбом на затылке Симона, когда он понял, что звук приближается.

Уолтеф непреклонно шел вперед, и Симон старался не упустить из виду белый мех его плаща, потому что больше ничего не видел. Он мог поклясться, что слышит позади мягкую поступь звериных лап и шорох листьев. Уолтеф остановился, и Симон налетел на него – он был крепким, живым, а не призраком, как думал Симон.

Волки были совсем близко, их вой наполнял лес, отражаясь от деревьев и проникая ему в голову. Смрадное дыхание жаром опаляло его шею. Он схватился за пояс – но кинжала не было. Он взглянул на Уолтефа и на огромный датский топор в его руке.

– Я не могу тебе помочь, – произнес Уолтеф. – Ты предпочел последовать за мной в неизвестность. Теперь ты лицом к лицу с ней.

У него на глазах его спутник растаял в воздухе. Что-то ударилось об его ногу, и, опустив глаза, он разглядел череп, ухмыляющийся во весь рот, – отсутствие губ только усиливало насмешку. Дальше он увидел другие черепа, ряд за рядом, которые заполняли пространство между деревьями.

– Боже, помоги, – еле выговорил он. Горло пересохло. Тут волки напали. Их вой наполнял его собственный череп, и, хотя он не мог их видеть, он чувствовал их острые зубы и когти, рвущие его плоть.

– Милорд, проснитесь! Турки!

– Что? – Симон с трудом поднялся. Боль разрывала ногу, и на мгновение он был не в состоянии двигаться. При слабом свете лампы он разглядел, что на Тюрстане уже надеты кольчуга и латы.

– Арслан здесь со всей своей армией! – Голос молодого человека срывался от возбуждения и страха. – Они окружили лагерь!

Сердце Симона бешено колотилось после кошмарного сна. Прилившая к голове кровь барабанной дробью стучала в висках в такт пульсирующей боли в ноге. Неловко повернувшись, он потянулся за своей туникой и кольчугой.

Тюрстан, чьи пальцы не потеряли ловкости от страха, умело помог ему.

– Они еще не атаковали? – Дурацкий вопрос. Кто видел хоть раз турецкую атаку, никогда ее не забудет. Они мчатся на своих низкорослых лошадках, пускают град стрел из маленьких смертоносных луков и снова исчезают. Их мечи в форме полумесяца были такие острые, что с одного удара отсекали кисть человека так, что он сначала даже ничего не замечал, пока не видел свою окровавленную руку на земле у своих ног.

– Нет, милорд, но, кажется, ждать недолго. Как только немного рассветет…

Когда солнечного света будет достаточно, чтобы лучники могли видеть цель, а лошади не спотыкались. Надев пояс с мечом и прихватив шлем, Симон вынырнул из палатки, взглянул на восток и увидел тонкую полоску зари на горизонте.

Сабина уже вышла из своей палатки. Закатав рукава, она торопливо собирала ведра и котелки.

– Если будет битва, – вместо приветствия сказала она, – обязательно понадобится вода.

Симон коротко кивнул.

– Позаботься также о ткани для повязок. Если нужно, посмотри в моих сундуках.

Она согласно махнула рукой и направилась к ручью за водой.

Симон похромал к палатке нормандских предводителей. Им необходимо было подготовиться очень быстро. Как только небо станет серым, турки нападут.

Он подошел к палатке одновременно с Ральфом де Галом и Стефаном Омальрким, которые были уже в боевой готовности. Граф Бохемонд Тарантский, один из старших нормандских вождей, сидел верхом на лошади у палатки. Рядом находились Робер Нормандский и Стефан из Блуа. Бохемонд был высоким, мускулистым воином с грубыми чертами лица и голосом, способным пробить стену с пятидесяти шагов. Люди смело шли за ним в бой, потому что, помимо того что он был крестоносцем, все знали, как он дьявольски везуч.

Теперь он своим могучим голосом изложил план сражения.

– Их слишком много, чтобы остановить их верхом на лошадях, – прокричал он. – Если мы выедем им навстречу, они засыплют нас стрелами. Я послал гонца к Роберу Тулузскому, чтобы он привел свою армию нам на помощь.

– Если мы не атакуем, то что же мы будем делать? Будем сидеть здесь, как цыплята, и позволим им нас захватить? – грубо спросил горластый рыцарь, стоящий рядом с Симоном.

Бохемонд раздраженно взглянул на него.

– Мы выстроимся в оборонительное кольцо и будем ждать подкрепления, – пояснил он. – Пусть женщины и пехотинцы свернут палатки и отнесут их ближе к ручью. Женщины и те, кто не может сражаться, будут ухаживать за ранеными и носить воду тем, кто сражается. Пусть те рыцари, у кого есть латы, спешатся и образуют стальное кольцо вокруг лагеря.

– Это никуда не годится, – заорал рыцарь. – Я лучше умру, атакуя врага, чем буду изображать из себя труса.

– Никто не просит вас изображать из себя труса. – Бохемонд оскалил белые зубы. – Вы скорее изображаете из себя дурака. Хотите быть самым храбрым, тогда берите щит и встаньте в переднюю линию.

Рыцарь сплюнул и начал проталкиваться сквозь толпу собравшихся.

– Те, кто желает умереть за Христа, могут идти с ним, – крикнул Бохемонд. – Те же, кто хочет выжить и увидеть Иерусалим, выполняйте мои команды.

Несколько рыцарей, в основном приятели первого, повернулись и удалились, но большинство остались, чтобы получить подробные распоряжения.

Ральф де Гал положил свою тонкую руку на плечо Симона.

– Я видел, как вы хромали, когда шли сюда. Надеюсь, вы не будете сражаться.

Симон замер под рукой де Гала. Своим намеком тот только что лишил его выбора.

– Я могу стоять, – холодно заявил он, – и принесу больше пользы со щитом в руках, чем с ведром воды.

Де Гал расстроился.

– Я не хотел задеть вашу гордость, лишь спасти ваше тело, – заметил он.

– Милорд, намерения, которых вы никогда не имели, всегда оказывались убийственными, – резко парировал Симон и пошел к своим людям. Хотя боль разрывала ногу, он сделал все, чтобы не хромать, потому что знал – де Гал за ним наблюдает.

Едва солнце показалось над горизонтом, как турки бросились в атаку. Хотя внутри у него все замерло от страха, Симон не мог не восхититься ловкостью и изяществом, с каким турки стреляли из луков с крупов мчавшихся галопом лошадей. Некоторые подъезжали ближе и метали копья через нормандскую стену из щитов, стараясь достать тех, кто за ней укрывался.

Воины, когда в них попадала стрела, вскрикивали и падали, другие тут же поспешно занимали их место. Щит Симона с простым золотым крестом на красном фоне защищал его от подбородка до щиколоток. Даже если стрела и пробила деревянный щит, на ее пути были бы еще латы, кольчуга и уплотненная туника. Но за такую хорошую защиту приходилось дорого платить. Солнце поднималось все выше, и железные кольца кольчуги нагревались так, что к ним нельзя было прикоснуться, а шлемы превращались в суповые котлы. Пот лил с Симона ручьями, как из дырявого ведра, а щит стал таким тяжелым, что ему казалось – на его левой руке сидит взрослый человек. Он хватал ртом горячий воздух, но это не приносило облегчения. Пот заливал глаза, мешал смотреть, и вскоре все виделось ему словно через мутную соленую вуаль. Нога пульсировала и болела – Симон испытывал настоящее страдание. Но он терпел, потому что отойти значило ослабить защитную линию.

Каждый час первые ряды отходили назад на короткий отдых, и женщины и те, кто не был в строю, приносили им воду из ручья. Симон, спотыкаясь, уступил место рыцарю, коснувшемуся его плеча, и поплелся к своей палатке. Сабина уже ждала его с ведром воды.

– Пей медленно, иначе вырвет, – посоветовала она, подавая ему чашу с водой. Его рука так тряслась, что он с трудом отстегнул подвижную часть шлема и поднес чашу с драгоценной жидкостью к губам. Большая часть воды пролилась ему на грудь.

– Тебе плохо, – с тревогой заметила она. – Тебе не следует туда возвращаться.

– Господи, тебе тоже плохо, – огрызнулся он. – Я так же готов к битве, как и любой другой. Даже если мое тело слабеет, мой дух заставит меня выдержать.

– Твой упрямый дух, – зло возразила она, но тут же успокоилась. – Сядь. – Сабина показала на походный стул. – И не ври, что тебе этого не хочется. Тебя только подтолкни – и ты свалишься.

Он хотел испепелить ее взглядом, но она не отступила. Он сделал два неуверенных шага и тяжело опустился на стул. Дрожали не только руки, тряслось все тело. Он протянул Сабине пустую чашу, и она снова наполнила ее. Но не отдала ее ему в руки, а осторожно сняла с него шлем и вылила ему на голову. Симон вздрогнул, не столько от неожиданности, сколько от удовольствия. Холодная вода струилась по шее и вниз, по спине. Она еще дважды сделала это, прежде чем дать ему снова напиться. Симона мучила такая жажда, что казалось, сколько бы он ни выпил, он никогда не напьется.

Сабина взяла его шлем и стала выкладывать его изнутри кусками льняной ткани.

– Это от жары, – пояснила она. – И тебе следует надеть тунику поверх лат, как делают византийцы. – Она протянула ему полотнище шелка с разрезом для головы. Эту ткань он купил в Константинополе и намеревался подарить Матильде. Но он не стал сопротивляться. Все, что угодно, только бы облегчить эту ужасную жару.

– Есть будешь?

Симон отрицательно покачал головой, просовывая ее в отверстие на шелковом полотнище и заправляя ткань за ремень. От одного слова его едва не стошнило.

– Мы победим? – спросила она. – Или все здесь погибнем? – Голос был ровным и безразличным. Она видела смерть, когда перевернулась галера, и встречалась с ней, когда та забирала ее детей и мужа. Смерть была ее постоянным спутником, но пока она молчала.

Симон пожал плечами.

– Если вторая армия подойдет вовремя, все будет в порядке, – ответил он. – Хотя я не знаю, сколько наши люди выдержат на такой жаре. Но, – быстро добавил он, – у сарацин нет таких уж больших запасов стрел и копий. Они побегут, если мы сможем продержаться. – Он с трудом встал и тут же покачнулся. Боль в ноге была невыносимой. Сабина дала ему еще воды, и он выпил, прежде чем сунуть левую руку за кожаные ремни щита.

Из нормандских рядов раздались крики. Сабина поднялась на цыпочки, чтобы лучше видеть. Около сорока всадников оторвались от линии обороны и пустились вслед за отступающими лучниками. Бохемонд, который как раз подошел к ручью, чтобы посмотреть на раненых и напиться, в сердцах швырнул чашу на землю.

– Черт бы побрал этих идиотов! – проревел он. – Я же не отдавал приказа. Кто посмел меня ослушаться? – Он пробивался через боевой строй, как плуг через почву. Прозвучал горн, требующий, чтобы всадники вернулись, но звук не был услышан.

Нормандские лошади были не так быстроноги, как турецкие, и не могли догнать отступающих лучников. Появилась новая волна сарацин, они окружили нормандцев, осыпая их градом стрел. Под этим натиском падали пораженные стрелами люди и лошади. Размахивая ятаганами, турки принялись добивать их. Сабина отвернулась.

– Спаси их Господь, – прошептал Симон, наблюдая, как один за другим погибают рыцари. Горстка всадников вырвалась из кольца и ринулась назад. Их щиты были утыканы стрелами.

Раненых принесли к ручью, и среди них Симон узнал заносчивого рыцаря, который на заре спорил с Бохемондом. Теперь его зубы были оскалены в гримасе боли, и черное копье сарацин торчало из его груди, причем засело оно так глубоко, что вытащить его скорее всего не представлялось возможным.

Какая высокая цена за глупость, подумал Симон, хотя понимал, что не ему судить этого человека, потому что он сам совершал большие глупости и собирался дальше продолжать в том же духе. Он, хромая, вернулся на поле битвы.

В полдень стрела пробила его щит и кольчугу и сорвала кусок плоти с ребер. Он закачался и, поскольку и так нетвердо стоял на ногах, упал. Он услышал топот копыт и краем глаза заметил турецкого солдата с нацеленным на него копьем. Последним усилием воли Симон накрыл себя щитом. Копье пробило щит, латы и кольчугу и пригвоздило его к земле. Он услышал свой крик. Черные и красные точки заплясали перед глазами, и он потерял сознание.

Он пришел в себя от голоса Сабины, уговаривающей его попить, и почувствовал край чаши у своих губ. Она поддерживала его за плечи, ее фиалковые глаза были полны слез. Он с трудом сделал глоток.

– Мой щит… – прохрипел он. – Вели Тюрстану найти запасной.

– Ну конечно, – пробормотала она. – Он как раз пошел его искать. Позволь мне посмотреть на твои раны, пока он ищет щит.

По ее тону он понял, что Тюрстан ничего подобного не делал, но он был в полубессознательном состоянии и смог только слабо возразить. Послышался громкий рев нормандцев, и он попытался подняться, уверенный, что турки пробили оборону.

– Тихо. – Сабина положила ладонь на его плечо и заставила лечь. – И радуйся. Подошла вторая армия. Мы спасены.

Ее слова заглушили крики радости, донесшиеся снаружи, Симону казалось, что эти громкие звуки разорвут его череп. Сознание уходило, и, хотя глаза его были открыты, он видел не палатки и суетящихся женщин, а высокого человека с волосами цвета меди и красной полосой на шее, который держал в руке боевой топор.

Как ни старался Симон держаться, настоящая битва для него началась после того, как турки были повержены. Вдобавок к ранам нога так воспалилась, что он почти не приходил в сознание.

– Мы не можем взять его с собой в Антиохию, – объявил Ральф де Гал, зашедший навестить Симона, – дорога слишком трудная. – На следующее утро армия должна была двинуться к Антиохии, путь ее лежал через безводную знойную пустыню. – Больные и слабые такого похода не выдержат.

Сабина взглянула на Симона, который дремал в тени палатки.

– Я уже это слышала, милорд, – тихо произнесла она. – Я понимаю, что если он пойдет с вами, то это будет его последний путь. Он должен вернуться домой – хочет он этого или нет. – Она повернулась к де Галу. – Я останусь с ним и буду за ним ухаживать. Это мой муж давал клятву дойти до Иерусалима, не я.

Де Гал молчал, и она уже подумала, что сказала что-то не так, потому что щеки его залил румянец. Тонкими, изящными пальцами он отстегнул кожаный мешочек от ремня и бросил ей.

– Вот возьми, – сказал он. – Это поможет вам добраться до дома.

Она поймала его, почувствовав тяжесть золотых монет. Те крестоносцы, которые держались на ногах к концу битвы, заставили турок бежать, бросив свои обозы, и к вечеру люди, которые утром были нищими, стали богатыми, как короли.

– Мне не нужна ваша милостыня, де Гал, – прохрипел Симон. Он проснулся и слегка повернулся к бретонцу, но видно было, что это движение дорого ему стоило. Он побледнел, на лбу появились капли пота.

– Я даю это не вам, а женщине, – возразил де Гал и подошел поближе к Симону. – Если она остается с вами, то заслуживает вознаграждения за свою верность.

Сабина презрительно сверкнула глазами. Симон же засмеялся.

– Вы слишком низко ее оценили, милорд, – хрипло проговорил он.

Де Гал не мог ничего понять.

– Вы хотите сказать, что я должен был дать ей больше?

– Я хочу сказать, что ее верность не оплатить золотом. – Симон бросил на нее такой взгляд, который, несмотря на лихорадку, пронзил ее, как стрела.

– Понятно, – поднял брови бретонец.

– Ничего вам непонятно. И никогда вы ничего не понимали. – Симон сморщился, но скорее от боли, чем от презрения. Глаза его снова закрылись.

– Милорд, ему надо отдохнуть, – пробормотала Сабина, подходя к Симону. Она смочила в воде кусок ткани и положила ему на лоб.

Де Гал кивнул.

– Я отнесу ваши молитвы за себя и Уолтефа с собой и Иерусалим, – пообещал он, – И буду молиться за ваше благополучное возвращение домой. – Когда Симон не ответил, де Гал повернулся и ушел с обреченным видом.

Сабина облегченно вздохнула. Ее беспокоило его присутствие. Оглядевшись и убедившись, что никто не смотрит, она подняла юбки и прикрепила мешочек с золотом к поясу.

– Я часто слышал, что женщины хранят свои сокровища под юбками, но увидел впервые, – слабым голосом произнес Симон. Он снова открыл глаза, и она видела, чего ему стоит борьба с изматывающей болью.

Она сняла кусок материи с его лба, смочила его и снова положила.

– Тебе не стоит тратить силы на глупости, они тебе понадобятся в дороге, – укорила она его. – Со мной не надо притворяться.

Он проглотил комок в горле.

– Я не ради тебя притворяюсь, – пояснил он сквозь сжатые зубы. – Ради себя.