Зимняя мантия

Глава 42

Симон положил руку на шею коня, успокаивая его, но жеребец все равно продолжал взбрыкивать и косить глазом. Они въезжали в земли, которые в начале кампании Руфуса удерживались французами и где, как он знал, побывал де Сериньи. В двух деревнях, которые они миновали, его молодчики забрали лошадей и не заплатили, зарезали трех поросят, таверну освободили от бочки вина.

– Тише, тише, – уговаривал Симон коня, гладя ему уши и недоумевая, что может так беспокоить животное. Чтобы удостовериться в безопасности, он послал двух солдат вперед, на разведку. Снял со спины щит и продел левую руку, в ремни. Его примеру последовали остальные. Едущий следом за ним Токи отвязал от седла топор и сжал его в руке.

Симон уже стал думать, что подозрения обманули его, когда почувствовал запах дыма и дорога впереди скрылась как в тумане. Жеребец прижал уши, ноздри его раздулись в тревоге. Галопом вернулись его разведчики и остановились около него.

– Милорд, люди де Сериньи подожгли деревню! – выпалил один из запыхавшихся солдат, поднимая шлем за носовую перегородку. Вспотевшая лошадь была вся в пене.

Симон выругался и пришпорил коня, велев остальным следовать за ним. Лошадь сразу перешла в галоп. Дым все сгущался, и они уже могли слышать, как ревет пламя, пожирая дерево и солому. Услышали они и ликующие мужские крики и пронзительный визг свиньи, который внезапно прервался. Симон проехал последний поворот и увидел то, что показалось ему входом в ад.

На улице деревни лежали трупы. Судя по их позам, люди пытались убежать. У мужчины с серпом была почти отсечена голова, рядом лежали залитая кровью старуха, пронзенный копьем ребенок. Один из его солдат, помоложе, не привыкший еще к ужасам воины, перегнулся через седло – его рвало.

Из одного из горящих домов выбежал солдат, засовывая под кольчугу кожаный мешочек с деньгами. Он повернулся, увидел Симона, и глаза его расширились, но тут он разглядел его знамя.

– Приехали, чтобы тоже развлечься, милорд? – спросил он с насмешливым поклоном.

– Где де Сериньи? – рявкнул Симона.

– Там, дальше. – Он искоса взглянул на Симона. – Их хозяин перешел на сторону французов. – Он оскалил зубы. – Они заслужили это наказание.

На скулах Симона играли желваки. Он приказал своим людям разоружить солдата и отобрать у него награбленное.

– Бери свою лошадь и катись отсюда. Скажи спасибо, что у меня нет времени повесить тебя.

Все еще злобно ворча, но понимая, что лучше бежать, чем болтаться в петле, солдат вскочил на лошадь и умчался галопом. Мрачный Симон поехал дальше.

Горела вся деревня. Дым и языки пламени вырывались из каждого дома – ни одного не пожалели. Церковь еще стояла, но мертвый священник лежал около дверей – кровь из его разбитого черепа заливала ступени. С полдюжины оставшихся в живых жителей деревни, связанные веревками, стояли на площади. Среди них были четыре молодые, довольно симпатичные женщины. Двое – крепкие мужчины, явно мастеровые, которые могли пригодиться. Если бы здесь был сам Робер де Беллем, то среди пленников были бы еще несколько человек, с которыми он смог бы заняться своим любимым делом – пытками, для чего у де Беллема имелся богатый арсенал.

Де Сериньи выехал из церкви на лошади с окровавленным мечом – он довольно улыбался. Ухмылка исчезла, стоило ему увидеть Симона и его отряд, превосходивший по численности войско де Сериньи. Взмахнув мечом, он выехал на середину улицы.

– В чем дело, де Санли? Разве ты не знаешь, что я всегда добросовестно выполняю свою работу? – ухмыльнулся он. Из его седельной сумки торчал крест с бриллиантами.

– Ты осквернил церковь! – вскричал Симон, обнажая свой меч. Его ярость не знала границ. – Ты сгоришь в аду!

Де Сериньи презрительно фыркнул.

– Ха! Наверное, женитьба на англичанке размягчила твои мозги и затупила твой меч! – огрызнулся он. – Церковь не убежище для изменников! Лорд де Беллем будет мною доволен!

– Я прекрасно знаю, что скажет лорд де Беллем, – прорычал Симон, – но его здесь нет, так что ты будешь слушаться моих приказов.

– Думаю, что нет. – Де Сериньи сплюнул в пыль. – Деревни горят, крестьяне мрут. Волки едят овец, особенно хромых и слабых.

От дикого гнева глаза Симона побелели – он был тем более страшен, что обычно не терял над собой контроль. Он пришпорил лошадь и в тот же момент взмахнул мечом. Де Сериньи был готов и парировал удар, но его взгляд выражал изумление, наряду с испугом. Об умении Симона владеть собой ходили легенды. Он считался хорошим командиром и талантливым разведчиком, но мало кто видел его в реальном бою. Люди поговаривали, что он избегает прямого контакта из-за своей хромой ноги.

Симон повернул лошадь и напал снова. Удары его меча были нетяжелые, но хорошо выверенные и точные. У де Сериньи не было права на ошибку, и, когда он слишком сильно открылся, Симон ударил с быстротой молнии. Меч миновал латы и кольчугу и отсек плоть от кисти до локтя и раздробил кость. Де Сериньи дико заорал. Он попытался отступить назад, но Симон преследовал его и не остановился, пока де Сериньи не оказался на земле среди трупов жителей деревни.

– Никогда не путай льва с ягненком! – презрительно бросил Симон.

Наступила неловкая тишина. Симон вытер лезвие меча и сурово оглядел оторопевших людей де Сериньи.

– Кому-то еще неясно, чьим приказам следовать? – спросил он. Сердце у него бешено колотилось, стали накатывать приступы тошноты. Он снова взял себя в руки, понимая, что он должен подчинить их словами и силой взгляда. Сразиться с кем-либо еще у него не было сил.

– Прекрасно, – выдохнул он. – Значит, договорились. Освободите этих людей и возвращайтесь в Жизор. И не вздумайте притворяться невинными перед Хью Лупусом. Ему хорошо известна репутация де Сериньи.

Люди де Сериньи, мрачные, насупленные, но не рискующие ослушаться, сделали так, как велел Симон. Помощник командира неохотно перерезал путы, связывавшие пленников. Тело бесчувственного де Сериньи перекинули через седло, как мешок с овсом. Симон вытащил крест из седельной сумки и похромал в оскверненную церковь. Повреждения были незначительными. Открыты все дверцы, растоптаны свечи. У статуи Богоматери снесена голова. Виднелись следы борьбы, на сосуде со святой водой – волосы и пятна крови.

Симон положил крест на престол и опустился на колени. Склонил голову в молитве и просьбе о прощении, потом поднялся.

Снаружи раздались топот копыт и крики. Проклиная свою ногу, Симон поспешил к выходу.

Солдат, которого Симон недавно отослал, вернулся. Он был напуган. Пытаясь удержать лошздь, он повернулся к Симону.

– Французы! – заорал он. – Здесь французы, милорд! Я только что наткнулся на их патруль на дороге.

Времени не осталось. Уже слышался топот копыт лошадей французов, и Симон очень хорошо представлял себе, как они отнесутся к этому разбою в деревне. Наверняка не с милой улыбкой.

– Черт, ты же верхом! Разворачивайся и мчись в Жизор! Остальные – ко мне, и поторопитесь!

– Говорю еще раз: вам не следует ехать, – раздраженно повторил Хью Лупус. – Слишком опасно для женщины.

Матильда упрямо взглянула на него, сразу так напомнив своего великого дядю, Завоевателя, что Хыо едва не покатился со смеху.

– Вы уже ясно высказались по этому поводу, милорд, – резко возразила она. – Кстати, вы вполне могли остановить меня, приставив охрану, если бы на самом деле этого хотели.

Хью Лупус усмехнулся.

– Чтобы вы связывали простыни и спускались из окна? Нет, миледи. Пусть ваш муж сам с вами разбирается, как сочтет нужным. У меня нет ни малейшего желания возиться с мегерой. – Он и в самом деле не хотел. Жена его была, по его мнению, идеалом: послушная, сдержанная, но одновременно прекрасная хозяйка дома. Его любовницы всегда были привлекательными, легкомысленными и острыми на язык. Матильда Нортгемптонская сочетала в себе все эти качества, причем отличалась твердым характером, в чем ему пришлось убедиться. Он даже подумывал, а не приволокнуться ли за ней, пока она переживает неверность мужа. Ее можно убедить, что долг платежом красен. Но он дорожил дружбой с Симоном и решил не рисковать. Еще он не хотел, чтобы клинки в ее глазах превратились в клинок в ее руке.

– Я не мегера, – Она подняла подбородок.

Хью Лупус фыркнул.

– Так и ваша бабка Аделаида говорила, – ответил он, – но я ей никогда не верил. Женщины в вашем доме всегда вызывали у меня страх. – Он взглянул на нее. – Но я все равно не понимаю, откуда у вас такое страстное желание подвергнуть себя опасности, миледи. Ваше присутствие здесь ничего не меняет, вот только мне придется оставить людей для вашей охраны.

– Это мой долг, – сурово произнесла она. Он взглянул на упрямый подбородок, полные губы, сейчас поджатые, и увидел решимость в глазах.

– Какой еще долг, – не понял он. – Если бы думали о долге, то сидели бы сейчас дома с иголкой в руках. Не знай я так хорошо вашу мать – я бы решил, что она не сумела вас воспитать.

Она опалила его таким взглядом, что он испугался за свои брови.

– Мое воспитание мать не интересовало, – отрезала она. – Она сидела дома с иголкой, а отец уехал и встретил свою смерть. Я осталась дома, как послушная жена, когда мой муж уехал на священную войну. Я осталась дома, нянчилась с детьми и заботилась о наших владениях, а он тем временем завел себе другую женщину и заимел незаконнорожденного ребенка. Долг долгу рознь, милорд. И не учите меня, как мне следует поступать.

– Я могу лишь добавить, что вы настоящая дочь своей матери, – сердито пояснил Хью Лупус– Ни один мужчина не стал бы добровольно с ней связываться, если не считать вашего отца, – и посмотрите, к чему это его привело.

Матильда побелела. На мгновение ей даже показалось, что она вот-вот прибегнет к испытанному женскому оружию – слезам. Но ей удалось взять себя в руки.

– Это недостойно вас, милорд, – парировала она.

Честер фыркнул.

– Все знают: я говорю правду в глаза, – заявил он. – Галантность не мой конек. – Он поднял голову и, прищурившись, посмотрел на разведчика, который возвращался, пришпоривая лошадь.

– Милорд, умоляю, поторопитесь! – крикнул он. – Лорд Симон забаррикадировался в церкви, но французы уже туда ворвались!

– Черт бы вас всех побрал! – выругался Хью Лупус и повернулся к Матильде. – У меня нет времени прохлаждаться или защищать вас. Держитесь с обозом, пока я не отдам другие распоряжения. Вы не можете сражаться, но ваша помощь понадобится потом, когда появятся раненые!

Он пришпорил коня и скрылся в облаке пыли.

– Лучше сделайте так, как он сказал, миледи, – попросил рыцарь, отвечающий за обоз, и ухватил лошадь Матильды под уздцы на случай, если она не послушается его совета. – Если будет сражение, никому не захочется, чтобы женщина мешала размахнуться мечом.

– Нет, но каждому захочется, чтобы промыли их раны и согрели постель, когда все закончится, – огрызнулась она. – Я графиня по рождению, но далеко не слабый цветок. – Она гордо взглянула на него. – Мой дед был датским викингом, который однажды в одиночку уложил белого медведя. Я себе цену знаю. – Она махнула рукой, приказывая ему отпустить коня.

Он неохотно повиновался, но поехал рядом, чтобы можно было снова удержать ее, если ей вздумается сбежать. Матильда с трудом подавляла беспокойство. Даже если она ринется вслед за Хью Лупусом и окажется в гуще битвы, она ничего не сможет сделать, только, как правильно сказал молодой солдат, помешает.

После того, что они узнали, она разрывалась между жутким страхом за жизнь Симона и злостью на него за то, что он поставил ее в такое положение. Другая женщина. Маленький ребенок. Та сторона его жизни, которую он от нее прятал и о которой она только отдаленно догадывалась. Она прошла суровую школу, и внешне ей удавалось сохранять спокойствие, но, как у любой, даже самой лучшей стали, существует предел, после которого она ломается, – так и она сейчас была на грани.

– Далеко еще до поля битвы? – спросила она.

– Около мили, миледи, – пояснил рыцарь, все еще с недоверием на нее поглядывая. – Вон за тем лесистым холмом.

Когда они приблизились к повороту, в ноздри им ударил запах дыма. Матильда увидела впереди серую мглу. Сердце у нее начало бешено колотиться, ладони вспотели и едва держали уздечку. Через сто ярдов дым стал гуще и зловоннее.

– Миледи, наверное, вам лучше не смотреть, – предупредил обеспокоенный рыцарь.

Большая часть Матильды соглашалась с ним и жалела, что оставила свой сад в Нортгемптоне в поисках заблудшего мужа. Но еще большая часть была охвачена страхом за Симона и желанием быть с ним рядом.

– Нет, – возразила она, – я поеду дальше. – В подтверждение своих слов она пришпорила лошадь и въехала в деревню.

Ее глазам предстала картина полного опустошения. На месте домов – обгорелые головешки. Среди пепла валяются трупы свиней и собак. Смятое ведро лежит рядом с разбитым колодцем. Матильда сглотнула набежавшую слюну.

– Милостивый Боже… – прошептала она и перекрестилась. На глаза ей попался тщательно обработанный участок земли, где уже виднелись крепкие всходы лука, чеснока и капусты. Хозяйка лежала посредине – платок сорван, ноги широко раскинуты. Тело ее было пригвождено к земле вилами.

Матильда склонилась с седла – ее вырвало. Рыцарь схватился за повод ее кобылы, но Матильда оттолкнула его руку.

– Миледи, умоляю. Это небезопасно.

– Сама вижу, – со всхлипом произнесла она, показывая на женщину среди грядок.

Улицу деревни внезапно заполнили всадники. Отступить уже не было возможности. Защитники Матильды выхватили мечи, но они стояли, а нападающие неслись во весь опор. Ей удалось разглядеть, что это не люди Симона или Честера, но тут бой закипел вокруг нее.

Послышался звон металла, звуки стали, вонзающейся в плоть, спутник Матильды лишился руки, в которой держал повод ее лошади. Он вскрикнул, но крик тут же смолк, потому что копье пронзило его насквозь. Кобыла Матильды взбрыкнула и в ужасе метнулась в сторону. Матильда не удержалась в седле. Она сильно ударилась головой и потеряла сознание, оставшись лежать у сломанного забора, окружавшего огород.

Токи не тратил времени на театральные жесты. Он поднял топор, размахнулся и опустил на голову напавшего на него солдата. Рядом с ним Симон с помощью щита остановил еще двух, прикончив их мечом. Они еще сдерживали французов, но уже из последних сил, потому что место каждого поверженного противника тут же занимал другой. На этот раз никакого выкупа. Убивай – или будешь убитым.

В груди у Симона жгло. Казалось, что щит сделан из свинца, и он ощущал дрожь перенапряженных мускулов в левой ноге. Токи рубил без устали. Он даже что-то напевал, размахивая топором. Теперь Симон наконец понял, с чем пришлось столкнуться его отцу и брату в битве при Гастингсе.

На них набросились еще три французских солдата. Симон ударил щитом по лицу одного из них, но тот оказался ловким и быстрым. Его меч нашел щель и достал до ребер Симона, выбивая голубые искры при столкновении с кольцами кольчуги. Воздух с шумом вырвался из груди Симона, и он ощутил дикую боль, но азарт битвы помог ему удержаться на ногах и поднять меч, чтобы парировать следующий удар. Металл ударил о металл, и от французского меча, хуже закаленного, чем меч Симона, отлетели осколки. Один попал в руку Симона, и кровь из раны потекла по руке, сжимавшей меч. Эфес сразу стал скользким. Он воспользовался щитом, чтобы остановить удар, но был вынужден сделать шаг назад под напором француза.

Где-то раздался неистовый звук горна. Симон в пылу схватки едва расслышал этот звук, но все равно впал в отчаяние, потому что это был сигнал к атаке. Его левая нога подогнулась, и он упал, но при падении сумел еще раз взмахнуть мечом. Удар пришелся по колену француза и тот тоже свалился. Симон с трудом дышал, но ему удалось изловчиться и вонзить меч в горло врага.

Перед глазами мелькали красные точки. На четвереньках он дополз до своего щита, понимая, что, если на него еще кто-нибудь нападет, с ним будет покончено. Только усилием воли он заставил себя встать и огляделся. Чертыхающийся Токи вытаскивал свой топор из очередной жертвы. На улице шла битва, и он запоздало понял, что звук горна означал не смерть, а спасение, по крайней мере для некоторых.

– Если бы Хью Лупус не был таким жирным, – проворчал Токи, переводя дыхание и пытаясь шутить, – он примчался бы быстрее. Еще немного – и ему осталось бы только засыпать наши тела землей вместе с французами.

– Ты неблагодарная свинья, – пожурил Симон и засмеялся, но скорее чтобы расслабиться, а не потому, что было очень смешно.

Токи фыркнул и схватился за плечо.

– Это все наша английская кровь, – пояснил он. – Вечно мы неблагодарны нашим нормандским хозяевам.

Симон окончательно пришел в себя.

– Скорее это я неблагодарная свинья, ведь ты спасал мне жизнь дюжину раз, – провозгласил он. – Я никогда не смогу с тобой расплатиться.

– Можете попытаться, – заметил Токи с ухмылкой. – Я противиться не буду. – Он показал на окровавленную руку Симона, – Вам лучше показаться лекарю, милорд.

Симон безразлично кивнул. Осколок меча до сих пор торчал в руке. Он поднял руку ко рту, захватил осколок зубами и резким движением выдернул. Из раны снова хлынула кровь, но он туго перетянул ее куском церковной ризы, которую нашел в сундуке. Церковь была в руинах, но бриллиантовый крест все еще сверкал на алтаре. Во время битвы его не украли и не уронили. Это был хороший знак.

Выйдя наружу, он почувствовал свои другие раны. Каждый вдох вызывал боль в груди, ноги почти не держали, но все же он мог идти.

– Черт побери, ну и влипаешь ты вечно! – сказал подъехавший к нему Хью Лупус. В доспехах он выглядел гигантом. Он снял шлем – по его лицу потоками лил пот.

– Сериньи сжег деревню, и французы решили отомстить, – сквозь зубы пояснил Симон, морщась от боли. – Я оказался в плохом месте в плохое время. – Он оглянулся. – Так же, как и все эти несчастные. – Внезапно он почувствовал, что устал до смерти. Хотелось только забиться в уголок и заснуть, но он был командиром, и дел оставалось невпроворот.

Слуга Хью Лупуса принес два кубка с вином. Хью схватил один и в мгновение ока осушил его.

– Еще, – потребовал он у юноши.

Симон выпил свое вино и вытер рот тыльной стороной ладони здоровой руки.

– Кстати, твоя жена здесь, – с некоторым злорадством сообщил Честер. – Приехала сразу после твоего отъезда.

– Что?..

Честер повторил сообщение и снова выпил.

– Твоя жена знает о любовнице, и сказать, что тебе в аду покажется холодно, вовсе не преувеличение. Графиня Джудит умела так взглянуть на мужчину, что у того мошонка сжималась, но стихия ее дочери – огонь. Как при такой жене можно завести любовницу, выше моего понимания, разве что ты предпочитаешь разнообразие…

– Сабина не была моей любовницей, – слабым голосом возразил Симон – эта новость о Матильде совсем выбила его из колеи.

– Но ребенок-то твой?

– Господи, да, но… – Симон качнул головой. – Где сейчас Матильда?

– С обозом, – ответил Хью.

– Что, ты притащил ее сюда?! – с ужасом спросил Симон. – Да ты совсем спятил!

– У меня не было выбора… разве что связать ее по рукам и ногам и запереть в подвале де Беллема, – недовольно пояснил Хью. – Ее нельзя было остановить. Мне с трудом удалось уговорить ее не лезть вперед. Она заявила, что это ее долг.

Симон застонал и похромал по улице. Он не мог понять, что заставило ее покинуть Англию, проехать через Нормандию и добраться до этих опасных мест. Она слишком ответственна, чтобы действовать по капризу. Или нет? Действительно ли он знает свою жену? Возможно, не больше, чем он знает Сабину. То есть совсем не знает.

Злость и беспокойство гнали его вперед. Он увидел обоз Честера – две повозки, запряженные быками. Повернув голову, он вздрогнул, заметив гнедую кобылу, привязанную сзади, явно предназначенную для женщины, потому что ни один мужчина, кроме сарацина, не станет сражаться на кобыле. Но жены нигде не было видно.

Он поспешил к обозу, не обращая внимания на то, что все видят, как сильно он хромает. Он подошел ближе и узнал кобылу Матильды.

Затем он взглянул на повозку, и сердце его остановилось.

– Матильда? – Он забрался под навес. Она лежала на соломе, покрытой овечьими шкурами, среди разнообразных предметов из хозяйства Хью Лупуса. Рядом с ее головой лежал котел, в ногах – колья для палатки. Ее лицо было совершенно белым, и на этом фоне резко выделялся вспухший, кроваво-синий кровоподтек, идущий от виска к подбородку.

– Милостивый Боже, Матильда! – Он потряс ее за плечи, но она была вялой и безответной, как тряпичная кукла его дочери. От страха он задрожал и покрылся холодным потом.

– Она попалась на пути удирающих французов, – пояснил солдат, который правил этой повозкой. – Лошадь ее сбросила. – Он вытер рукавом нос и рот. – Никаких других ран я не заметил, но, видимо, она очень сильно ударилась головой. – Он бросил на Симона любопытный и сочувствующий взгляд. – Как я ее сюда положил, она не пошевелилась.

Симон сглотнул. На глаза набежали слезы, и он сердито моргнул. Давным-давно Уолтеф ругал его за жалость к себе, и с тех пор он смертельно боялся, что кто-то еще его в этом заподозрит. Но если она умрет… Он погладил одну из ее бронзовых кос. Если она умрет, ему тоже не будет смысла жить.