Зимняя мантия

Глава 36

Монастырь Элстоу, Рождество 1097 года

– Новости есть?

Матильда знала, что интересует ее мать, и вопрос вызвал у нее раздражение. – Только то письмо в сентябре, – сказала она и поежилась. День выдался очень холодным, того и гляди снег пойдет, но мать разрешила развести только очень маленький огонь в своих покоях. Джудит могла бы жить в роскошных, хорошо согретых покоях, но предпочла спартанскую жизнь, лишенную красок. Вышивки, которые она раньше так любила, исчезли в двух простых сундуках, на стенах не осталось никаких украшений – только распятие.

Джудит, с трудом передвигая скрюченные подагрой ноги, подошла к одному из сундуков, открыла крышку и достала оттуда зеленый шерстяной плащ.

– Вот, надень. – Она протянула дочери плащ и, зачерпнув угля маленькой лопаточкой, подбросила его в жаровню. – Твой дядя Стефан написал, что они разбили турок у местечка под названием Дорилаеум, но это было еще летом. Новости идут так долго. – Она перекрестилась. – Я молюсь за их успех и благополучное возвращение.

– Я тоже. – Матильда надела плащ и расправила складки. Маленькая Матильда, стоявшая рядом, стала играть, прячась под покров длинного шерстяного одеяния.

Джудит горько усмехнулась.

– Теперь ты, как и я когда-то, графиня с множеством обязанностей. У тебя круги под глазами, дочка. Ты уверена, что эта ноша тебе по плечу?

Матильда покачала головой.

– Круги у меня потому, что одна я плохо сплю, – пояснила она. – Я не разделяю твою любовь к одиночеству.

Джудит презрительно фыркнула.

– Раньше или позже нам всем приходится спать в одиночестве.

– Я знаю, но лучше пусть будет позже. Что же до управления землями… Я видела, как ты это делала, и многому научилась. Я знаю, кому доверял Симон, и доверяю тем же людям, так что все идет гладко.

– Настолько гладко, что и не заметишь, если они начнут тебя обкрадывать. Лучше никому не доверять, – предупредила Джудит.

– Никто меня не обманывает, – спокойно и с достоинством возразила Матильда. – Я не закрываюсь в покоях и не затыкаю уши. Я хлопочу, как пчела в улье, потому, что только после того, как я окончательно вымотаюсь, я могу заснуть. – Она безрадостно улыбнулась. – Да поможет мне Господь, мама, но иногда мне кажется, что твоя тень стоит за моей спиной.

Джудит поджала губы.

– Вижу, как ты меня терпеть не можешь, – вздохнула она. – Даже сейчас, когда мы помирились. Но не я тень за твоим плечом. Поищи другого на это место.

Матильда покраснела, потому что слова матери попали в цель. Возможно, она никогда так и не освободится ни от одного из родителей.

– Ты ошибаешься, – возразила она. – Мы с тобой одной крови, вот и все. Я вижу, как в будущем я стою там, где сейчас стоишь ты… и это меня пугает.

Джудит покачала головой.

– У тебя нет причин для страха, дочка, – сказала она. – На моем месте ты разожгла бы побольше огня и завернулась в теплый плащ. У тебя нет вкуса к простоте… Страсти в тебе отцовские, им здесь не место. Иди и живи своей жизнью – не его или моей.

Неловкое молчание прервал звон колоколов, зовущих монахинь на заутреню. Мать и дочь с чувством облегчения присоединились к ним.

В церкви Матильда встала на колени рядом с матерью и молилась за благополучное возвращение Симона. Маленькая Матильда вертелась как уж и не капризничала только потому, что ей был обещан кусочек сот с медом полакомиться. Уолтеф вел себя прекрасно, он, казалось, полностью погрузился в пение и молитвы. Он внимал словам священника с открытым ртом и сияющими глазами. Это было так странно для маленького мальчика, что по спине Матильды невольно побежали мурашки. Джудит тоже заметила, потому что, выходя из церкви, она сказала:

– Не заведено, чтобы первенцы посвящали себя церкви, но ты об этом думала?

– Думала, – ответила Матильда, глядя на сына, скользящего по грязной дорожке. – Сейчас еще слишком рано решать, но, если я не рожу Симону второго сына, Уолтефу придется вести светскую жизнь, каким бы ни было его призвание.

Джудит взглянула на внука.

– Лучше молись, чтобы муж вернулся, – мягко продолжила она, – и чтобы еще раз забеременеть, потому что у этого ребенка настоящее призвание, а это большая редкость. – У матери был такой несчастный вид, что все раздражение Матильды испарилось, и она почувствовала что-то похожее на сочувствие.

Симон открыл глаза и, пока разум пробуждался к осознанию нового дня, взглянул на потолок. Он был разрисован золотыми звездами на синем фоне. Спросонья Симону показалось, что он смотрит на ночное небо. Впечатление портила висячая лампа, дающая слабый свет. Взгляд его обежал комнату – он увидел богатые фрески на стенах, шелковый балдахин над кроватью, вышитое звездами покрывало, которое было словно зеркальным отражением потолка. За последнее время ему пришлось пережить столько кошмаров и странных снов, что он не сразу сообразил, где он находится и почему.

– Доброе утро, милорд, – приветствовала его Сабина. – Наконец-то вы проснулись. – Она подошла к нему с корзинкой, в которой были свежий хлеб, мед, чищеные орехи и чаша с вином.

– Похоже на то, – улыбнулся он. – Трудно отличить сон от реальности в таких покоях. – Он взял нож и отрезал кусок хлеба от каравая. От теплого запаха у него слюнки потекли. Он едва не умер в Никее и теперь учился заново ценить жизнь. Как будто со всех его ощущений слетел пыльный налет привычности, и они обрели весенние краски. Особенно чувство голода. Несколько недель он был так плох, что не мог есть, и теперь его тело снова начало обрастать плотью.

Грек Алексиус знал свое дело, и его искусство вместе с неусыпной заботой Сабины спасло ему жизнь. Опухоль спала, и рана начала заживать. Через две недели после первого визита грека они уехали из Никеи в Дюраззо. Симон признал, что, даже поправившись, он не в состоянии продолжать Крестовый поход. Армия осадила Антиохию, и условия там были настолько тяжелыми, что каждый заболевший умирал. Если бы он отправился в Антиохию, то стал бы еще одним ртом, который нужно кормить, и еще одним трупом, который нужно похоронить. Если холмы и были зеленее с другой стороны – в чем он сейчас сомневался, – пока у него не появилось желания на них взглянуть. Сабина сидела рядом и тоже ела хлеб. Через щели в ставнях пробивались солнечные лучи, освещая ее туго заплетенные темные косы, мягкие фиалковые глаза и такое же овальное лицо, как у Мадонны. Но ела она с аппетитом солдата. Это его позабавило. Когда на ее щеке появился румянец, он понял, что слишком пристально на нее смотрел, и отвел глаза, снова любуясь роскошью комнаты. Дом принадлежал торговцу тканями, уехавшему по делам, и он был не хуже любого дворянского особняка в Англии. Стены украшали фигуры, настолько правдоподобно нарисованные, что Симону иногда казалось, что они дышат. Краски художник выбирал богатые и глубокие, не пожалел золота для вышивки на одеждах. Впечатление от рисунков оставалось довольно тяжелым – тонкий вкус, но слишком много всего, чтобы можно было впитать и переварить.

– Тюрстан пошел в гавань, – сообщила Сабина. – Похоже, есть корабль, который с отливом отплывает в Бриндизи.

– Вот как, – отозвался Симон. Следующий этап их путешествия – назад через Босфор. Он только сегодня велел слуге найти корабль, и, очевидно, тот проявил прыть. Сабина, однако, это рвение не приветствовала.

– Ты боишься морского путешествия?

Она с трудом улыбнулась.

– Конечно, – призналась она. – Ничего не могу поделать, все время вспоминаю… Но у меня нет выбора. Не оставаться же мне здесь. – Она внезапно встала и подошла к окну. – Я выдержу. У меня хватит сил.

Симон вгляделся в ее тонкую фигурку.

– Я знаю, – тихо согласился он. – Я обязан этим силам жизнью. Если бы ты не позвала того лекаря… если бы не была рядом и не выхаживала меня…

Она невесело улыбнулась.

– При чем тут силы? То был страх. Если бы я потеряла тебя, как потеряла всех, кто был мне дорог… – Она обхватила себя за плечи, все еще стоя к нему спиной.

– Но ты не потеряла меня, – он сделал акцент на этом. – И я твой должник.

– Ты мне ничего не должен. Я только расплачивалась по старым долгам, и, если ты начнешь меня благодарить, я тебе задам взбучку.

Возбуждение мягко подкралось к Симону. Это случалось все чаще по мере его выздоровления.

– Ничего такого, – хрипло произнес он.

Она повернулась. Молчание становилось все более напряженным. Один шаг вперед. Симон сглотнул. Горло пересохло. Она облизала губы и подошла поближе, как будто невидимая нить, привязанная к поясу, притягивала ее к нему.

Ее глаза стали совсем темными. Его желание перешло в физическую боль – ведь так давно он не мог его утолить.

Она помедлила у изножья кровати и взглянула на него. Он спал голым, и тело его было все еще очень худым, видно было каждое ребро, но сила уже чувствовалась в его руках и плоском животе. Лицо, шея и руки были темными от южного солнца. Остальные части тела были белыми, как молоко. Ей хотелось запустить пальцы в его спутанные волосы и лечь рядом. Коснуться его, убедиться, что жизненная сила течет через них обоих. Прошло уже так много времени с той поры, когда ее кто-то обнимал, желал и любил. Щеки ее горели, она ощущала влагу между бедер.

Он протянул руку. Она взяла ее дрожащими пальцами, и обоих накрыла дикая, горячая волна страсти.