Змея и Крылья Ночи

Глава

36

На следующую ночь двери Лунного дворца были заперты.

Винсент был в разъездах, поэтому вместо его подарков я намеревалась выйти в город, чтобы найти на всякий случай дополнительный яд для моих клинков. Но когда я попыталась уйти, входная дверь не поддалась. Тогда я попробовала еще одну, и еще. Ни одна дверь не открывалась. Окно тоже не открывалось.

Когда я вернулась в апартаменты так скоро после ухода, Райн, чистивший свой меч, бросил на меня вопросительный взгляд.

— Все заперто, — сказала я. — Двери. Окна.

Черты его лицо ожесточились. Затем он убрал меч в ножны и вышел из апартамента. Через несколько минут он вернулся с одним графином и корзиной с фруктами и хлебом.

— Пиршественный зал пуст, — сказал он, — за исключением этого там больше ничего не осталось.

Хлеба и фруктов, плюс то, что мы хранили в апартаменте, мне, по крайней мере, хватит на жизнь. Но кровь? В графине было меньше одного стакана.

Мы с ним обменялись взглядами, явно думая об одном и том же. Если Лунный дворец запер нас здесь, значит, он намеревался уморить нас голодом. А голодная смерть пугала нас обоих по совершенно разным причинам.

— У тебя ведь есть еще, верно? — спросила я, кивнув на графин. Они с Мише запасались кровью с самого начала турнира, но… я не была уверена, сколько из нее уцелело после нападения.

— Достаточно, — сказал он напряженно. — Мы потеряли часть из них во время пожара, но… у меня достаточно. Если я буду соблюдать норму.

Мои плечи опустились в облегчении. По крайней мере, если у Райна достаточно крови, чтобы прокормить его, я не буду заперта в апартаментах с хищником. Тем не менее, заточение в замке с еще почти дюжиной таких же хищников не принесло облегчения.

Большинство испытаний проходило через равные промежутки времени, ровно через три недели. Но испытание Полумесяца иногда не всегда было исключением. В некоторые годы это было более продолжительное испытание, длившееся несколько дней, и иногда проводилось за пределами Колизея.

Если Ниаксия собиралась морить нас голодом до Полумесяца, это могло длиться как три недели, так и всего одну.

И то, и другое было опасно. Некоторые из вампиров здесь не пили крови с момента пиршества, состоявшийся четыре дня назад.

В ту ночь Райн передвинул комод напротив двери.

ДВЕРИ и окна не отпирались. Еда не пополнялась. Крови больше не было.

На пятый день, все больше отчаиваясь, один участник хиадж попытался взлететь на вершину башни и пробить верхнее окно. Стекло разбилось, но в тот момент, когда он попытался пролететь сквозь него, его отбросило назад на землю с рваным криком боли. Все его тело было изрезано, словно тысячей мельчайших лезвий, содранной кожей и крыльями. Мы с Райном наблюдали издалека, но даже с другого конца зала было ясно, что он умрет, будь то от потери крови или голода. В открытое окно мягко врывался ветерок. Из него не было видно ничего, кроме неба, Лунный дворец прятал свою смертоносность в невинности.

Никто больше не пытался разбить окна.

Даже когда голод усилился.

ПРОШЛА ЕЩЕ ОДНА НЕДЕЛЯ.

Я перестала выходить из апартамента. Вампиры, которые не смогли получить кровь прямо перед исчезновением запасов, теперь испытывали сильный голод, не настолько, чтобы убить их, пока нет, но достаточно, чтобы довести их до отчаяния.

Сначала мы начали слышать шаги, расхаживающие по коридору за дверью апартамента по ночам. Затем они продолжались и в светлое время суток, поскольку голод заставлял инстинктивное стремление к еде пересиливать отвращение к огню. Возможно, они даже не знали, что делают это. Если они умирали от голода, ноги сами несли их туда, где они чувствовали наибольшую возможность подкрепиться. А я тщательно залечила все свои раны, полученные во время последнего испытания, но все равно, наверное, пахла вкусно.

Несмотря на все это, нам с Райном каким-то образом удавалось поддерживать наш маленький пузырь нормальной жизни. Мы тренировались вместе ранними вечерами, а позже он помогал мне практиковать мою прискорбно непредсказуемую магию. Мы проводили предрассветные часы, свернувшись калачиком в гостиной, и каждый день я наблюдала, как он задерживается у занавесок, вглядываясь в горизонт, пока солнце не оставляло на его коже маленькие сердитые следы от когтей.

Однажды, когда Райн спал, мне пришла в голову идея. Я вынесла огромное зеркало из своей спальни в гостиную, немного неуверенно прислонив его к дивану. Я смотрелась в него, возилась с занавесками, проверяла свои углы, потом снова проверяла их. Когда Райн проснулся на закате и вышел посмотреть на беспорядок, который я устроила в гостиной, он остановился.

— О, — сказал он. — Ну, наконец-то это случилось. Ты сошла с ума.

Я усмехнулась и ничего не объяснила. Только к концу ночи, когда солнце начало всходить и Райн занял свое обычное место возле занавесок, я позвала его обратно в гостиную.

— Смотри, — сказала я, указывая на зеркало. Затем я вошла в свою спальню и распахнула шторы.

Он вздрогнул, отпрянув назад. Но острый угол прихожей защитил его от лучей солнца, в то время как зеркало по-прежнему открывало ему полный вид на небо.

— Я всё проверила, — сказала я. — Пока ты остаешься здесь, даже в полдень свет не проникает в эту комнату. Но ты все равно сможешь увидеть солнце в зеркале. Это… это хорошо в середине дня. Солнце отражается от церковных шпилей.

Я сказала это так непринужденно, как будто я не провела часы, совершенствуя размещение этого зеркала, убеждаясь, что оно обрамляет все, что я находила таким прекрасным в спящем городе при дневном свете, так, как никто, кроме меня, не мог этого видеть. До сих пор.

Райн долго молчал.

— Осторожно, принцесса, — сказал он наконец, его голос был хриплым. — Кто-то может подумать, что ты на самом деле добрая.

Но его слова имели гораздо меньшее значение, чем настойчивая улыбка на его губах. И каждый день после этого он подтаскивал стул к тому повороту коридора и смотрел на восход и закат солнца над Сивринажем, словно это был самый драгоценный подарок в мире.

В такие моменты мне было слишком легко забыть о мрачной реальности нашего положения.

Но темнота все равно проскальзывала.

ОДНАЖДЫ НОЧЬЮ, на третьей неделе, Райн был на взводе. Он казался напряженным, его обычная ровная, непринужденная манера поведения сменилась вечным постукиванием ног, скрежетом зубов и пальцами, которые сжимались, разжимались, сжимались, разжимались, снова и снова. Каждый мускул в его лице был напряжен.

— Что с тобой? — спросила я, в конце концов, когда он так отвлекся во время тренировки, что чуть не позволил мне снести ему голову Ночным огнем.

— Ничего, — огрызнулся он.

— Звучит неубедительно.

Он даже не нашелся, что ответить, что, возможно, было самым тревожным из всего.

Он отпросился с нашей тренировки, и я не стала спорить. Я не собиралась показывать ему, что беспокоюсь о нем, но в то же время не могла избавиться от ноющего чувства тревоги. Когда я услышала шаги в общей комнате, я тихонько вышла из своей комнаты и выглянула за угол.

Он стоял у обеденного стола со стаканом в руке. Сначала я подумала, что он пустой, но потом, когда он поднял его, я поняла, что в нем крошечная, крошечная лужица крови, едва достаточная, чтобы покрыть дно.

Райн смотрел на него, словно прощаясь с возлюбленной, затем отбросил его назад, смакуя, а затем проглотил.

Все онемело и похолодело. Выражение его лица… то, как он смотрел на пустой бокал… оно сказало мне все, что я хотела знать. Я чувствовала себя дурой.

— Итак, — сказала я, выходя из прихожей. — Это все, не так ли?

— Хм?

Матерь. Я была такой чертовски глупой. Райн был настолько глуп, что у него даже не было сил убедительно притвориться невеждой. Я протянула ладонь к пустому стакану, который все еще был в его руке.

— Ты сказал мне, что тебе хватит.

— Я… — Он избегал моего взгляда. Он сглотнул. — Мне действительно было достаточно.

— Не похоже, чтобы тебе было достаточно.

— Испытание Полумесяца состоится со дня на день. Все в порядке. Я в порядке.

Он опустил стакан немного слишком сильно, и по его боку пошла паутина трещин. Если он и заметил, то не показал этого. Костяшки его пальцев побелели.

Что-то в этом звуке, звуке треснувшего стакана вскрыло что-то и во мне. Все те признаки голода, которые я не хотела замечать, разом поразили меня. Он был повсюду. Как же я раньше не замечала? Всякий раз, когда я спрашивала, достаточно ли у него еды, он отвечал, что да. И я верила ему на слово, даже не сомневаясь в этом.

Райн был голоден, и не просто голоден, а на грани голодной смерти.

И я была в комнате с ним.

Почему мне было так трудно признать реальность этих двух вещей?

Дело было не в том, что я боялась его. Дело в том, что я не боялась, а должна была. Я должна была. Такова природа, и она не меняется из-за того, что я могу чувствовать.

— Ты совершаешь так много ошибок, — прошептал Винсент мне на ухо. Я не заметила, как прошло много времени с тех пор, как я его услышала.

— Я должна пойти в другое место, — сказала я. — В другие апартаменты.

Я выровняла голос, но мне пришлось приложить больше усилий, чем я ожидала. И я могла сказать, что Райну пришлось приложить не меньше усилий, чтобы сохранить нейтральное выражение лица, и ему это не совсем удалось. Мышцы его челюсти слегка подергивались, словно он пытался сдержать дрожь от удара.

Я тоже почувствовала этот удар. Как будто я только что ударила его по лицу.

— Почему? — сдавленно спросил он.

— Почему? — Я указала на пустой стакан. Трещины увеличились. Теперь только крепкая хватка Райна не давала ему разбиться. — Райн, не будь…

— Нет причин для этого.

Он не собирался заставлять меня говорить это. Он не мог быть таким наивным.

— Нет, есть. Ты знаешь, что есть.

— Я говорил тебе, что… — Он сделал паузу. Сделал вдох. Выпустил его. — Надеюсь, ты знаешь, что тебе не нужно об этом беспокоиться.

— Мне всегда приходится беспокоиться.

— Ты никогда не будешь в безопасности, — прошептал Винсент.

— Не со мной.

— Даже с тобой.

Особенно с тобой, потому что с тобой я чувствую себя спокойно.

И на этот раз он действительно вздрогнул. Стекло разбилось.

— После всего, ты все еще боишься меня? Я не гребаное животное, Орайя, — сказал он, произнося слова так низко и грубо, что они действительно напоминали рычание. — Окажи мне немного больше доверия.

Что-то ожесточилось в моем сердце, подталкиваемое обидой, которую я чувствовала из-за него.

— Ты не животное, — сказала я. — Но ты вампир.

— Я бы не причинил тебе вреда, — огрызнулся он.

Нет. Это была ложь. В последний раз, когда кто-то говорил мне это, это была ложь. Это была ложь, даже если Райн полностью верил, что это правда, а если верил, то, возможно, он был большим дураком, чем я думала.

Черт, может, и я тоже.

Мы были финалистами Кеджари. Мы должны были причинить друг другу боль. И это даже если мы пройдем так далеко.

— На что ты так обижаешься? — Я моментально ответила. — Что я говорю вслух очевидное? Ты вампир. Я — человек. Может быть, нам не нравится говорить такие вещи, но это правда. Посмотри на себя. Думаешь, я не вижу тебя насквозь?

Я была расстроена. Мое сердцебиение участилось. На его щеке заиграл мускул. Его ноздри раздувались. Даже сейчас я могла видеть это. Голод, скрывающийся под болью.

— Мир наших грез прекрасен, но он нереален, — сказала я. — И я не хочу, чтобы меня разбудило то, как ты разрываешь мне горло.

Я сразу же пожалела о своих словах. Я пожалела о них, потому что они были жестокими, и потому что ужасная, наивная боль на лице Райна заставила мою душу болеть.

Я пожалела о них не потому, что они были неправдой. Эти слова были правдой.

Неужели он думал, что он единственный, кто хочет притворяться? В этот момент я хотела лишь одного — прожить всю жизнь так, как мы жили последние несколько недель. Построить что-то вроде дома в этом дерьмовом, темном дворце.

Я хотела этого так сильно, что даже… даже подумала, не смогу ли я помочь ему. Хотя это была глупая мысль. Даже если человек предложит себя вампиру, лишенному пищи так долго, это будет означать почти верную смерть, какими бы благими ни были его намерения. И все же, когда я увидела выражение его лица, отчаяние, я была готова подумать об этом.

Глупо, наивно, по-детски.

Но Райн уже отступил назад, его спина была прямой, костяшки пальцев побелели на боках. Он сделал несколько шагов в сторону, как будто, даже в гневе, он понимал, что мне нужно, чтобы он оставил между нами больше пространства.

— Хорошо, — холодно сказал он. — Ты права. Мы вели себя глупо. Если ты хочешь, чтобы я ушел, я уйду. Тебе не следует приближаться к этим коридорам. Я уйду.

Я уже хотела взять свои слова обратно. Знакомая хватка страха начала сжиматься вокруг моего сердца. Не страх перед Райном, а страх остаться без него и того, что я могу почувствовать, когда его не станет.

— Хорошо, — сказала я вопреки всем инстинктам.

Никто из нас, казалось, не знал, что еще сказать.

Поэтому он пошел в свою комнату, собрал свои вещи, отодвинул комод перед дверью настолько, чтобы проскользнуть, а затем повернулся ко мне.

Миллион слов повисло в воздухе.

Он просто сказал:

— Задвинь это обратно, когда я уйду. Я…

Он сдерживал все, что собирался сказать.

Мне было знакомо это чувство, потому что я тоже так делала. Проглатывала слова «Не уходи», «Я буду скучать по тебе» и «Прости меня».

Это чертовски глупо, говорила я себе. Он просто уходит в другие апартаменты, и это единственное, что имеет смысл.

Но я знала, мы оба знали, что как только Райн уйдет, как только он станет просто еще одним участником Кеджари, что-то непоправимо изменится между нами.

— Я… — Он попытался снова, сдался и сказал: — Увидимся на следующем испытании.

И он ушел, прежде чем я успела произнести еще хоть слово.