Змея и Крылья Ночи

Глава

50

Мне не нужно было кланяться. Я уже стояла на коленях и не могла заставить себя встать.

Я почувствовала ее прежде, чем увидела.

Я всегда была скептиком, когда дело касалось богов. Как бы ни нравилось всем в Обитрэйсе превозносить Ниаксию и ее непостижимую силу, я задумывалась, а не преувеличено ли все это, не миф ли это?

В этот момент эти сомнения исчезли.

Потому что весь проклятый мир склонился перед Ниаксией. Не только люди, но и воздух, небо, земля. Песок зашевелился под моими ладонями, словно пытаясь приблизиться к ней хоть немного. Ночь извивалась, словно желая оказаться в ее легких.

Каждая часть меня взывала к ней. Повернись, повернись, повернись, — шептал ветер.

И все же я не могла оторваться от Райна.

— Посмотри на меня, дитя мое.

Ее голос был миллионом оттенков миллиона звуков, наложенных друг на друга изысканными слоями. История, сила, скорбь в чистом виде.

Я заставила себя отпустить безжизненное лицо Райна, позволив ему упасть на песок.

Оцепенев, я поднялась. Повернулась.

Передо мной стояла Ниаксия.

Она не была личностью. Она была событием.

Мой разум опустел от мыслей, губы приоткрылись. Она парила прямо над землей, изящные босые ноги были направлены на песок. Ее волосы были длинными и черными, а вокруг нее, словно вечный бриз, плыли нити ночи. Во тьме сверкали звезды, нет, не просто звезды, а все оттенки бесконечного неба. Пятнистые полосы далеких миров. Пурпурные и голубые оттенки звезд. Она стояла почти на коленях, вокруг нее был занавес ночи. Ее кожа была льдисто-белой, а глаза — полуночно-черными. Ее обнаженное тело казалось окунутым в расплавленное серебро, тысячи оттенков платины играли в каждом изгибе ее формы. Тени ласкали ее изгибы танцующими фрагментами тьмы.

Ее губы были ярко-красными. Когда она улыбалась, капля крови стекала по ее изящному острому подбородку.

Мне захотелось прикоснуться к ее коже. Я жаждала слизать каплю крови с ее рта. Я уже давно поняла, что красота вампиров опасна, это ловушка с серебряными зубами. Их привлекательность была создана для того, чтобы заманивать добычу.

Притягательность Ниаксии затмевала всё, и это пугало меня.

Я понимала это, и все же в этот момент, когда на меня обрушилась вся сила ее присутствия, я бы умерла за нее. Я готова был убить ради нее. Я бы задрожала в экстазе, если бы она предложила мне агонию этими потрясающими кончиками пальцев, окрашенными кровью.

Я изо всех сил старалась успокоиться. Жестокость моего горя словно обнажила меня, в тот год оно пробило слишком широкую брешь в моей броне, чтобы ее можно было залатать.

Ниаксия ступила на песок, каждый шаг был бесшумным. Она наклонилась и взяла мое лицо в руки. Ее глаза, полностью черные, хранили слабеющий отблеск угасающего заката, открывая разные оттенки неба каждый раз, когда она поворачивала голову.

— Орайя.

Она произнесла мое имя так, как оно должно было быть произнесено.

Улыбка исказила ее губы. Она оглянулась через плечо.

— У нее твои глаза, — засмеялась она.

Винсент. Она смотрела на Винсента. Я оторвала взгляд от нее. Он прижимался к перилам, не моргая. Гордость и предвкушение боролись на его лице. Его глаза сияли.

— Моя дочь, Орайя из Дома Ночи, — сказала Ниаксия. — Ты сражалась упорно и хорошо. Скажи мне, моя победительница. Что я могу дать тебе в качестве дара?

Победительница.

Сражалась.

Эти слова разрушили временную дымку присутствия Ниаксии. Реальность того, где я стояла, что я сделала, чтобы оказаться здесь, обрушилась на меня.

Горе было невыносимым. Миллион острых граней миллиона решений, которые я могла бы сделать по-другому. Кровь Райна на моих руках.

Опустошенное лицо Ниаксии стало задумчивым. Ночные глаза опустились на безжизненное тело Райна.

— Ты скорбишь, дитя мое.

Я не могла сказать, было ли это сочувствие, которое я услышала в ее голосе.

Я не ответила вслух, но она все равно услышала мой ответ.

— Я знаю горе, — сказала она мягким голосом. — Я знаю, что такое потерять половину своей души.

Половина души. Это действительно так. Он забрал у меня больше, чем я думала, когда он уходил.

Грозовые тучи клубились в ночи под взглядом Ниаксии.

— То, что у тебя украли такую ценность — действительно большая потеря. — Молнии померкли, когда они снова повернулись ко мне. — Но, возможно, это и благословение, дитя мое. Такая чистая любовь, которая навсегда сохранилась в своей первозданности. Цветок, застывший в цветении.

Ее пальцы ласкали мое горло, спускались к груди, задерживаясь там, словно нащупывая человеческий пульс.

— Мертвый возлюбленный никогда не сможет разбить твое сердце.

Так ли она относилась к своему умершему мужу?

Если да, то я ей завидовала. Потому что она была не права. Мое сердце уже было разбито. За последние двадцать лет оно разбилось в тысячу мгновений. Первый удар пришелся на ночь, когда погибла моя семья. Только сейчас, по моей собственной воле, оно разбилось вдребезги.

Все, чего я когда-либо хотела, было в пределах моей досягаемости.

Сила. Могущество. Я больше никогда не буду бояться. Я могу сделать себя хищником вместо жертвы, охотником вместо преследуемого, правителем вместо подданного. Я могу сделать себя чудовищем, которого нужно бояться. Я могу сделать себя чем-то, что можно запомнить, вместо еще одной увядающей смертной жизни, которую можно забыть.

Все здесь.

Двести лет назад Винсент принял это решение. Он пожертвовал всем.

И Ниаксия тоже. Ее горе стало ее силой. Она превратила его в оружие, достаточно острое, чтобы вырезать целый новый мир.

Теперь я поняла. Так было всегда. Любовь была жертвой на алтаре власти.

Взглядом я нашла Винсента. Он не моргал, не дышал.

Мой отец, который научил меня выживать, убивать, ничего не чувствовать. Возможно, во мне не было его крови, но я была его ребенком во всех остальных смыслах этого слова, и он любил меня единственным способом, который знал. На острие клинка.

Я проглотила внезапное, отчаянное желание узнать, что он чувствовал, когда стоял на моем месте двести лет назад. Клялся ли он, что станет лучше, чем тот, кто пришел до него?

Улыбка Ниаксии отразилась по моей щеке, как холодный свет луны.

— У них всегда есть мечты, — пробормотала она, отвечая на вопрос, который я не задавала. — И его мечта была самой великой из всех. Скажи мне, какая твоя мечта, дитя мое?

Я сжала свое желание в своем слабом смертном сердце. Возможно, я все-таки была более человечной, чем думал Винсент.

Мой отец учил меня смотреть им в глаза, когда я вонзаю клинок в их сердце. Поэтому я не отводила взгляда от его глаз, когда говорила Ниаксии:

— Я хочу, чтобы победил Райн.

Лицо Винсента побелело.

Смех Ниаксии прозвучал как перемена судеб.