Брат, мой брат

Глава 12. Прошлое настигает в «Санскрите»

К уборке я теперь относилась с особенной тщательностью — домовые совсем не любят грязи и нерадивых хозяек — а к блюдцу с молоком в потаённом уголке на постоянной основе добавились конфетные трюфели. Наверное, это самое небольшое, что я теперь могу сделать.

С той самой ночи никакие ночные шорохи или звуки нас больше не беспокоили, и в воздухе висело ощущение защищённой безопасности. И, признаться, я иногда скучала по тому адреналину и ощущению мистической опасности. По настоящему адреналину и настоящей опасности я не скучала, и первое время побаивалась всяких чужих, оказавшихся поблизости нашего дома, но и это вскоре прошло. Видимо, я морально стойкая и не получаю травм от прошедших опасностей. Но проверять этого совсем не хотелось.

«Очищенный» подвал Витька в сердцах хотел залить цементом, но я сказала, что много чести, и вообще подвал нам пригодится. Потому что если я соглашусь, то распишусь в том, что прошлое и страх берут надо мною верх. А мне этого не надо. Только повешу в подвале парочку защитных амулетов — на всякий случай. И будем хранить там картошку или что полагается хранить в подвалах.

Сегодня, когда мы с Витькой шли, как обычно встретившись с работ, соседка Анна Михайловна, которая очень за меня переживала после всей этой истории с контрактом, стоя у своего почтового ящика, долго не сводила с нас глаз и не забирала своей корреспонденции. Настолько долго, что Витька начал ненароком потирать шею сзади, как он всегда делает в растерянности, а я изо всех сил боролась с желанием смахнуть что-нибудь у себя с носа — иначе чего она смотрит? О таких пристальных взглядах мы позабыли, едва покинули свой город N, и нехорошее чувство дежавю проползло где-то очень рядом. Но, с другой стороны, телепатии в наш посёлок ещё не провели, так что надо делать вид, что всё нормально.

Я даже не стала даже предлагать Витьку сделать крюк, свернув около старой, плохо работающей и служащей больше дорожным ориентиром, колонки. Хотя вода там мне нравится на вкус, и пусть другие сколько угодно говорят, что вкуса у воды нет. Пусть эти другие тогда на постоянной основе пьют «Ш****н л*с». А мы с Витьком продолжили идти по ровной тропе как раз по направлению к Анне Михайловне.

Когда мы поравнялись, соседка улыбнулась неожиданно тёплой улыбкой и без лишних экзерсизов заговорила:

— Красиво, всё-таки, если дама повыше кавалера, — Анна Михайловна подняла светлый взгляд на мою макушку, и я почувствовала, как теплеют щёки, а губы ползут в улыбке. — А я вот по молодости стеснялась с Ванькой Солевым так ходить — думала, смеяться будут.

Анна Михайловна пониже меня, но в своей молодости, наверное, слыла «шпалой». Интересно, я в старости тоже буду считаться не очень высокой?

Витька добродушно отозвался:

— Пусть только попробуют смеяться — я знаю карате.

Врёт, но по его виду не скажешь. Я перекинула руку на Витькино плечо:

— У меня вообще самый красивый кавалер.

Анна Михайловна не стала спорить, только согласно кивнула. А когда мы отошли, я ущипнула своего кавалера под лопаткой:

— Ты почему не сказал, что я у тебя тоже самая красивая?

Нависнув над Витькой, я ждала ответа.

— Это и так всем видно, — с полной честностью в голосе отозвался Витька, за что и был ущиплен снова.

Видимо, чтобы я больше не щипалась, он подхватил меня и дальше понёс на руках. Очень удобно, надо сказать.

— Давай я лучше сразу на шею? — почти на полном серьёзе предложила я.

А Витька вроде был и не против:

— Рано — с кредитом только рассчитаюсь.

Ну, это не долго — платить кредит нам уже чуть меньше года.

Дома Витька сразу пошёл в душ, а я принялась за готовку ужина — хорошо, что в еде Витëк неприхотливый, и я могу готовить, всё чего душа пожелает. Кстати, он ещё и достаточно тактичный, чтобы не высказывать своего мнения.

Мои шинкование салата и возню с кефирным маринадом для мяса нарушил некстати раздавшийся звонок мобильного. Я протянула было руки к кухонному полотенцу, но потом, под трель звонка, решила всё-таки не прерываться, а перезвонить — только глянуть, кому. Или не перезвонить, если это спам.

Миновав раковину, я боком шагнула к полке с приправами — рядом с ней обычно кладу смартфон — и глянула на экран.

У меня в голове сразу щёлкнуло, и мир на долю секунды потемнел. А потом, начисто забыв обо всех полотенцах мира, я схватилась за трубку прямо насквозь перепачканными руками.

— Алло, — я не узнала свой голос. Интересно, узнала ли его мама после почти годового отсутствия?

— Привет, — раздалось приглушённое с той телефонной стороны. — Как дела?

— Н-нормально, — на автомате отозвалась я, судорожно ожидая продолжения. Не за этим же она звонит — буднично узнать, как дела?

Я перестала ждать и смирилась. Но почему с таким волнением тогда зашлась моё сердце?

— Марин, как ты насчёт встретиться? — в голосе мамы я услышала нервную улыбку и тоже нервно улыбнулась. — Нужно поговорить.

— Да, давай, — с готовностью согласилась я.

— Тогда завтра около часа в «Санскрите»?

— Ага, — у меня в голове сразу всплыло кафе, неподалёку от станции метро.

— Только… одна приезжай.

Меня будто обдуло прохладным ветром по лицу, но я всё равно поспешила согласиться. Это ещё ничего не значит.

Главное — что начало к примирению положено.

Я, конечно, не забыла всех тех обидных слов, но, наверное, решила, что люди имеют право на ошибку. И на право постараться её исправить — тоже.

— Ты чего-то весёлая, — весело прищурился на меня Витька, когда вышел из ванны и с готовностью уселся за стол.

— Да? Наверное, мясо удачно получилось, — заговорщицки подмигнула я.

Решила пока не говорить ничего Витьке.

***

Тающие снегом мир проплывал мимо меня, скрываясь, словно за экраном, в автобусном окне.

Чувства я испытывала смешанные. С одной стороны, в голове то и дело всплывали незаслуженные материнские слова в наш с Витькой адрес. С другой — звучали они уже как-то приглушённо, размазавшись прошедшим временем и всеми теми событиями, которые их теперь отделяли. Гораздо чётче звучал вчерашний мамин голос — тихий и почти умиротворенный. Такой, каким и полагается быть материнскому голосу. Ещё ведь неизвестно, как бы я сама отреагировала на подобное на её месте.

Наверное, я всё-таки из тех, которым важна семья. Не на уровне, конечно, чтобы всю жизнь слушаться старших, но контакт всё-таки нужен. Просто без этого чувствуешь себя немного стоящей на мосту, которого за твоей спиной нет, а ты очень зыбко висишь над шумной рекой. Или длинной пропастью. В общем, без особенной опоры.

Автобус повернул и из-за угла, наконец, показался каменный свод «Санскрита» — кафе, где мама назначила мне встречу. Конечно, сам свод не каменный, но выглядит именно так.

Во всём кафешном облике прослеживалось что-то цирковое — не хватает только стоящей на дыбах статуи лошадки и разноцветного шатра. Может, поэтому это кафе и работает уже давно и, в отличие от соседей, не закрывается.

— Девушка, вы сумку забыли! — прозвучало у меня за спиной, когда я взялась за поручень возле выходных дверей. Я сразу почувствовала предательскую лёгкость в руках.

— А? Что? — обернувшись, я действительно увидела свой клатч, сиротливо торчащий на сиденье, который я только что занимала. А змейка отстегнувшегося чёрного ремешка печально болталась в проходе.

— Ой, спасибо! — торопливо выпалила я, хватая к груди сумку и благодарно глядя на немолодую женщину, которая и заметила мою пропажу.

Едва успела выскочить на остановке — закрывающаяся дверь щекотнула меня своей прорезиненной лопастью. На улице я смогла рассмотреть, что ремешок на клатче ослаб с одной стороны и выскочил из крепления. И больше не держался на месте. Ладно. Не самое страшное, что могло произойти.

Я сгребла в ладонь ремень и пошла к кафе.

Мама была уже там. Сидела за столиком около окна и со всей сосредоточенностью изучала меню. Она вообще ко всему любила подходить со всей ответственностью.

Мама — одна из тех, кому идёт стиль вами: тёмные, чистые цвета и лаконичные фасоны. У неё, как и меня, густые черные волосы, которые сейчас незаметно подколоты около шеи и похожая фигура. Темно-бордовая водолазка подчёркивает её стройность, а сапоги на высоких каблуках добавляют роста.

Почувствовав мой взгляд, мама поднимает глаза. Секунда узнавания, и её лицо коротко расслабляется. Я отмираю от входа и направляюсь к ней.

— Привет, — мама сдержанно улыбнулась, поднимаясь на ноги

— Привет, — отозвалась я, тоже стараясь не улыбаться слишком широко.

Мы обе зависли. Повышенная эмоциональность при встрече — не наша фамильная черта, и это совсем не связано с ситуацией. Так что я поспешила усесться на стул напротив, замечая, как мама делает то же самое.

Её лоб совсем не выражал той злости, которая мне запомнилась, что здорово меня приободрило. Я почти расслабилась.

Официант принёс мне меню.

— Ты хорошо выглядишь, — сделала дежурный комплимент мама.

— Это у меня от тебя, — улыбнулась я в ответ. Мы обе будто не знали, как подобраться к главному.

Кофе и пирожные очень скоро оказались у нас на столе. И мамин вид, стоило официанту отойти, стал неуловимо серьёзнее. Я внутренне подобралась в ожидании

— Ты всё ещё с ним? — её пронзительные глаза вперились аккурат в меня.

Чувствуя короткую вспышку разочарования, я посмотрела в окно. Всё-таки, я ожидала какого-то иного начала разговора.

— Да, — ответила я голой пока что клумбе.

— Вам не нужно быть вместе, — материн голос донёсся справа.

— Да, я в курсе, — вспышка превратилась в натуральную волну, которую совсем не хотелось сдерживать. Я испытала острое разочарование. — Ты и в прошлый раз доступно объяснила, почему.

— Я не об этом, — мне показалось, или в её голосе промелькнула настоящая грусть. — Просто…

Я услышала тяжёлый вздох, а дальше произошло то, чего я не ожидала совсем.

Мамина небольшая ладонь с ухоженной кожей легла на мою руку, лежащую возле небольшой кофейной чашечки.

Это заставило меня развернуться, и я увидела, как на материнском лице смешивается досада, напряжение и… испуг. Это заставило меня напрячься.

— Понимаешь, Марин… — мама сделала паузу, как если бы ей внезапно перехватило дыхание. И пока я ждала продолжения, у самой подвело к горлу сердце.

— Просто, — мама глубоко вздохнула. — Отец Вити… он и твой отец тоже.

У меня на лице проступила такая улыбка, будто я клоун в цирке — даже заболели щёки от напряжения.

— Чего? — голос мой сбился от придавленного смеха. — Ничего получше придумать не могла?

Мне было на самом деле смешно с её попытки отвратить меня от Витьки. Но руку из-под её ладони я так и не вытащила.

— Я не шучу, Марин, — голос матери действительно остался серьёзным и испуганным. И мне в голову действительно проползла мысль о том, чтобы ей поверить.

— У нас с Сергеем, — мать назвала имя моего отца, — долго не было детей. Да и отношения… разлаживались. Тогда я встретила Вячеслава, — сделала паузу, называв имя Витькиного отца. — А потом родилась ты.

— Это ещё не говорит о том, что Вячеслав — мой отец, — я повела плечами, стряхивая с них что-то.

— Говорит, — безжалостно ответила мать. — У Сергея потом выявили бесплодие.

Ясно. Так вот почему папа пропал с горизонтов после их развода.

Сжав в кулак, я вытянула руку из-под чужой ладони.

— Я не собиралась рушить брак, — продолжала мать. — Вячеслав тоже женился, родился Витя. Потом, ты знаешь — его мать погибла. Я развелась… Так мы и сошлись. Вот…

Мне было неудобно дышать — в груди будто пробило дыру, которая забирала себе много поступающего в меня кислорода. Она же захапала все чувства, потому что у меня их не было. Только эта щемящая и давящая пустота.

— А почему раньше — в детстве, до этого — ничего не говорили? — мой голос прозвучал очень недобро, но я и не старалась сделать его добрым.

Мать склонила голову так, что я видела только её покатый, с обострившимися продольными морщинками лоб.

— Ты считала отцом Сергея, да и была достаточно взрослой… Мы решили, что так будет лучше.

— Спасибо, добрая женщина, — я опять посмотрела на клумбу и нарочно не заметила своего воскового отражения на стекле. Глаза высохли и намокли одновременно.

Я думала, что мать опять вздохнёт, но она не стала этого делать.

— Ты мне всю жизнь врала, — я без страха и вообще безо всяких эмоций посмотрела на женщину, которая когда-то меня родила. — И не только мне. И за своё же враньё наказала меня же.

В уголках глаз я ощутила некстати навернувшиеся слёзы.

— Почему же ты не рассказала, когда я только тебе сказала? — во мне мгновенно выросло желание «дожать» её. — И молчала всё это время?

Мать долго молчала. А потом всё-таки ответила:

— Мне было стыдно.

— А мужу изменять было не стыдно? А чужого ребёнка на него вешать не стыдно? А называть нас последними словами за свой же косяк было не стыдно?

Я её «дожала». Потому что, потеряв самообладание, мать скалой поднялась на ноги. В её взгляде явственно читалось желание перевернуть и стол, и меня. Но мы были в общественном месте, и это сильно ограничивало пространство для маневра этой женщины.

— Тебя никто не просил на него прыгать, — ледяным голосом обожгла она сверху. — Вокруг полно…

Я её резко оборвала:

— А тебя кто просил прыгать?

Игла ненависти прошила меня насквозь, но мне было всё равно — эта самая ненависть просочилась аккурат в мою дыру и никак меня больше не задела.

Сохраняя внешнее достоинство, мать достала из пальто кошелёк и положила на стол несколько купюр, с лихвой перекрывающих стоимость нашего заказа. После этого, не глядя на меня, убрала кошелёк обратно и, высоко подняв голову, прошествовала к выходу.

Не оборачиваясь на неё, я услышала прощальный хлопок двери. И только тогда смогла немного ожить.

Я смотрела на пирожное-картошку с мягким кремовым гребешком, которые немного задевал ажурную салфетку, и оно казалось мне сделанным из пластилина. Про черноту кофе с коричневыми вкраплениями и говорить не хотелось.

Опомнилась я уже на улице, сидя на широкой скамейке без задника и слушая монотонный гул, который, словно шаман, пытался усыпить.

Вокруг меня была одна сплошная ложь. Дома, деревья и люди — все ненастоящие. А может, ненастоящей была я, и всё это мне приснилось. Или показалось. Или вообще что угодно.

Несмотря на свои не маленькие габариты, я ощущала себя совсем крохотной, и моя спина то и дело сгибалась в позвонках — хотелось стать ещё меньше или исчезнуть.

Мир вывалил на меня правду, и она оказалась мне не по зубам. И забыться каким-нибудь обманом сил тоже не было. Наверное, со стороны я сейчас очень похожа на муху в паутине. Пустая, чёрная оболочка в паутине лжи.

Сумочный ремень раскрутился и холодно сполз под мою коленку. Я вспомнила, что он совсем недавно — вот только что — поломался, и его ещё можно починить. Сдать в мастерскую

Отстегнув тонкую змейку от другой, здоровой стороны, я со всего маза выкинула ремень в урну. И, поднявшись на одеревеневшие ноги, всё-таки пошла в сторону автобусной остановки.

Люди, идущие рядом, отчего-то начали шарахаться и брать от меня в сторону. Меня это совершенно не удивило. Наверное, им просто мерзко находиться рядом со мной. Они-то нормальные. Обычные.

Рядом прошуршали щеточные жернова асфальто-очистительной машины, и меня до самых колен обрызгало всяким мусором. Джинсы приобрели грязный и жалкий вид. А дыра у меня внутри превратилась в камень.

***

Подходя к дому, становилось всё хуже. Я, сама того не желая, стала носителем знания, которое никому носить не следует.

Я не скажу ничего Витьке — по крайней мере, пока.

Солнце сегодня особенно приветливо пригревало оголяющиеся проталины и крыши домов. Соседская беспородная, но очень внимательная собака, вышла на край своего участка и подставила острую морду с кожистым носом солнцу и теплу. По дороге мимо меня, крутя педали велосипеда, проехал сосед-зожник. Звякнул мне велосипедным звонком, и я вяло махнула уже за спину.

Чем ближе становился дом, тем сильнее я замедляла шаг.

Дверь я открывала как можно тише. И постаралась прошмыгнуть в как можно более узкую щель.

Витька был в весёлом расположении духа — возился с чем-то за открытой дверцей шкафа, насвистывая себе под нос что-то весёлое.

Я опустилась на лавочку рядом со своими домашними тапками. Такими мягкими и уютными, что хотелось плакать.

Краем глаза меня зацепил Витька. Секунда понимания, и он уже смотрел на меня обоими, полностью развернувшись не только головой, но и всем корпусом.

— Марин? — чуть ли не шепотом, глядя на меня абсолютно круглыми глазами, спросил он, замерев с чем-то невидимым в руках.

Я скользнула глазами к зеркалу, присобаченному к дверце как раз открытого шкафа. Если бы не знала, что отражаюсь там именно я — решила бы, что на моём месте труп.

Нельзя ему ничего говорить.

Пусть ничего не знает.

Я смогу.

— Мы с тобой кровные…

Извини, Вить. Я не смогла.