Брат, мой брат

Глава 7. "Ладно…"

Дом, я, конечно, видела— когда мы с риэлтором приезжали его выбирать. Но тогда он был будто чужим и выглядел абсолютно так же, как и все остальные и доступные нам с Витькой варианты. А таких, надо сказать, оказалось очень не много — за бабушкину квартиру много выручить не удалось, а большого ипотечного кредита нам не одобрили.

Не знаю, может зима, больше напоминающая сырую осень, играла свою роль — строение казалось каким-то мокрым и неприветливым. Вроде и достаточно современная облицовка с тёмными реями по краям дома, и плотные на вид окна, и даже не покосившееся крыльцо, какое обычно случается в бывших в употреблении жилищах. И нормальный человеческий забор по всему периметру.

И всё равно новый дом не оставлял меня ощущением, что это — жилище какой-то ведьмы. В смысле, эта ведьма прямо сейчас там и живёт.

И не надо аналогий со мной — я ещё даже порога не переступила. В отличие от Витьки, который, словно ледокол, двинулся через порывы недоброго ветра вперёд.

Ступени приветливо скрипнули под ним, а замок нарочно не собирался поддаваться. Это немного порадовало — пусть лучше не поддаётся, чем пропускает всех под ряд.

Дом этот стоит вдалеке от других в посёлке. Но раньше он был в стройном ряду, просто остальные от древности успели развалиться — слева ещё торчат в отдалении печальные доски. Скорее всего, летом их не будет видно за травой. Этот же дом оказался самым живучим и по совместительству самым недорогим. Кстати, этот посёлок даже ближе к нашему родному городу, чем N. Просто на карте подползает с противоположной стороны.

Пока Витька почти открыл замок, я огляделась по сторонам.

Метрах в трёхстах от наших ворот — широкая асфальтированная дорога. Впереди от неё уходят полупрозрачные на фоне влажной земли тропки в сторону леса — но он так далеко, что даже я со своим стопроцентным зрением вижу только серо-бурую полоску, напоминающую зубья расчёски. Наверное, летом она будет похожа на стайку водорослей. А сейчас — на призрачную прослойку между небом и землёй.

Откуда-то в небо поднялась стайка птиц, и у меня поплыло перед глазами, когда я засмотрелась, как острые и далёкие крылья неспеша прорезают сизь. А ещё я припомнила детскую примету, что если над тобой летит стая грачей, то нужно присесть на корточки — иначе они унесут с собой твою душу.

Приседать я не стала (практически в чистом поле-то), только поспешила за Витько. Всё-таки не хотелось оставаться без души в такой замечательный день.

Внутри всё казалось деревянным, хотя нам вроде и говорили, что это — просто декорация, под которой нормальная кирпичная кладка. Но антураж настоящего деревенского дома создавало. Витьки видно не было — или ушёл на кухню, или скрылся в другом крыле. Что ж, дом, в котором настолько просторно, чтобы можно скрыться — это хорошо.

Всё основное для жизни здесь было — неновая мебель и кое-какая техника, даже широкий плоский телевизор на стене.

Я, по-хозяйски сложив руки за спиной, неспешно прошлась по новым владениям. Определённо, могло быть и хуже. По крайней мере, пол во все стороны не шатается. Но всё равно из-за специфического цвета стен есть ощущение, что воздух внутри какой-то густой и тяжёлый.

Ладно. Может, во всех частных домах после жизни в квартире есть такое ощущение.

***

— Марин, а нам точно нужны шторы? — уже во второй раз вопрошал Витька, промахиваясь ладонью по лбу и взирая на меня с высоты обычной табуретки.

Стремянки здесь, конечно же, не оказалось, так что не слишком высокому Витьку приходилось дотягиваться до высоких оконных рам с этой самой табуретки.

— Конечно, — безо всяких сомнений отозвалась я. — Ты же не хочешь, чтобы волки заглядывали нам в окна.

— Для этого достаточно не ложиться на боку, — крякнул Витька, в очередной раз прилаживая карниз над рамой

— А кто тогда будет откусывать мне бока? — возмутилась я. — Ты, конечно, как хочешь, а я предпочитаю следить за фигурой.

— …, а стоит тебе отвернуться, как она уже что-то ест, — как бы между делом заметил Витька и закусил крупными зубами кончик тонкого гвоздя.

— Ты должен был сказать, что у меня нет проблем с фигурой, — «обиженно» буркнула я, подавая Витьке предмет, похожий на молоток.

— У тевя их и нет, — пробубнил Витька с полузакрытым ртом, придерживая зубами гвозди. — Но хто я ткой, фтобы фповить?

— Ладно, живи, — милостиво разрешила я, окидывая взглядом меняющееся пространство комнаты под стук Витькиного молотка.

С каждым днём этот дом будто бы оживал и наливался красками, проявляющимися в мелких и крупных деталях вроде подвесной куклы-берегини, пылящейся когда-то у бабушки на антресолях, а теперь идеально вписавшейся в древесную композицию стен. Или огромный классный и современный диван, который случайно достался нам на сетевой барахолке — прежние хозяева купили новый и внезапно решили переехать в Бразилию. Без дивана. Видимо, там есть свои.

— Слушай, а что там за дверь? — я кивнула в сторону коридора, где, если приглядеться, торчала дверная ручка.

Сама дверь там тоже была, но в глаза очень не бросалась из-за того, что была покрыта теми же самыми обоями, что вся стена. А ровные полоски дверного проёма можно было с непривычки принять за декор.

Витька через плечо оглянулся. Наверное, с его ракурса не видно, но он всё равно понял, о чём речь.

— Это риелтор говорила, что там раньше была пристройка. Или вход на другую половину дома, которую потом снесли.

— А-а.

В принципе, наличие этой двери меня никак не смущало. Если она была когда-то нужна, то так тому и быть.

К вечеру ни один волк при всём желании не смог бы заглянуть к нам в окна. Поэтому пришлось отказаться от пиццы.

***

Первый дни я думала, что мне просто кажется. Что ночной морок и собственная бурная фантазия не дают мне покоя и со временем я привыкну. Но вот уже которую ночь странное ощущение чего-то ирреалистичного меня не покидало.

Шевеля локтями и коленками, я перевернулась от стенки и уставилась в пустой потолок, который казался мне бесконечно далёким, хотя разница со стандартным тут не больше сантиметров двадцати. Просто каждый из этих сантиметров будто бы даёт свою дополнительную глубину.

Мне кажется, что сероватое пространство закручивается воронкой, которая безобидна только пока. Потому что наблюдает за тем, что происходит под ней. И если что-то пойдёт не так, то холодный вихрь непременно затянет нас в себя, словно пылесос.

Мать вместе в Витькиным отцом не выходили на связь с того самого дня, как мы уехали. Странно, если честно. Я всё это время всё равно лелеяла в душе надежду, что они посмотрят, что у нас всё нормально и сменят гнев на милость. И вообще как-то не укладывается в голове, что кого-то из семьи можно просто взять и одним моментом вычеркнуть, будто его и не было. Напрягает, если честно. Особенно сейчас, когда рядом никого, кроме Витьки нет, а за стеной — пустота и хлипкие фонари, которые совершенно не способны осветить холодную, зимнюю ночь. И даже белизна снега не может им в этом помочь — снега как не было, так и нет.

Меня невольно начинают терзать мысли, было бы всё иначе, если бы мы с Витькой не сошлись? Если бы в ту летнюю неделю я сдержала свои порывы, а брат бы поддался Ленкиным чарам?

Слишком сложно для моего простого мозга моделировать такие ситуации. Гораздо проще повернуть голову к правому плечу и в тёмной густоте различить Витькино лицо.

У парня до сих пор остаётся ребяческая привычка — закутываться в одеяло до самого подбородка, даже если в комнате тепло. Даже летом — в самую душную жару брат спит в лучшем случае под простынёй. И ещё поддразнивает меня тем, что его-то комары точно кусать не будут.

Вот и сейчас он рулончиком завернулся, оттопырив назад таз и выпятив ко мне коленки — их я почти чувствую левым бедром.

У Витьки ровное и глубокое дыхание и, кажется, кривоватая носовая перегородка — он не храпит, но воздух всё равно будто бы застревает где-то внутри. В детстве это очень мешало мне спать, и я не раз лупасила его подушкой, в мгновение ока убегая от чужой кровати к своей. А если Витька вдруг, просыпаясь, начинал что-то подозревать, то я всегда сваливала вину на кота. К слову, у нас никогда не было кота. Но Витьке спросонья было всё равно — он верил и засыпал дальше.

Теперь я давно привыкла к этому присвисту и даже немного сомневаюсь, смогу ли уснуть без оного.

Наверное, давящая пустота накладывает свой отпечаток на разум. Потому что, опустошённый, он будто сам себе выдумывает в комнате тихие шаги. Но я не бояка, так что сразу понимаю, что мне просто кажется. И продолжаю смотреть на Витьку.

Глаза уже привыкли к темноте, так что я хорошо его различаю.

Многие люди в темноте меняются. Даже часто ты сам — чтобы убедиться, достаточно разок посмотреть на себя в зеркало, допустим в ванной, при выключенном свете. Я сделала так ровно один раз и ничего толком не увидела. Но жутко испугалась — ощущение, что тебя затягивает в недобрую зазеркальную пустоту.

У людей в темноте часто западают глаза в череп, заостряются носы и подбородки. Но у Витьки — нет. Его прямое, мягкое и доброе лицо остаётся одним что при свете ночи, что при свете дня. Вьющиеся немного волосы надёжно закрывают лоб. А губы почти прислоняются к подушке.

Я чувствую себя защищённой: за моей спиной только стена, а от подкроватных монстров меня загораживает Витька. И от этого в моей душе разлилось ещё больше теплоты в его сторону.

Он ведёт плечами во сне и ещё глубже ныряет мясистым носом в подушку. В темноте я различаю на его шее выразительное движение кадыка. Тёмные брови чуть-чуть нахмуриваются, и я не успеваю удержать свою руку, которая уже тянется к Витькиному лбу. Подушечки пальцев успевают скользнуть ему между бровями, прежде чем я успеваю себя остановить.

Я пугаюсь, когда по Витькиному лицу бежит судорога, и на моём лице наверняка замирает выражение испуга, когда Витёк открывает глаза.

Я не хотела его будить.

— Не спится? — широко зевнув, спрашивает он.

— Извини, — выдыхаю я.

— Простым извини тут не отделаешься, — тянет он, и я вдруг ощущаю его касание к своей талии.

Притворно дёргаюсь назад.

— Эй! Ты вроде спал! Спи!

— Нарушивший чужой покой должен за это ответит, — не ведётся Витька и подползает ближе — так что мне приходится упираться лопатками в твёрдую стену.

Дальше отодвигаться некуда, так что остаётся только чувствовать жар его тела, надвигающийся на меня. И «сопротивляться» ровно до того момента, как я окажусь без ночной рубашки.

Витькины губы, что-то нашёптывая, касаются моей щеки, а потом — уха. От него идёт такая щекотка, что я вздрагиваю и упираюсь Витьке в грудную клетку. Не для того, чтобы отстранить — скорее чтобы в который раз почувствовать её силу и мощь.

Витька, не переставая двигается, перебирая мешающееся тяжёлое одеяло, пока наконец не скидывает его на пол. И голым телом я на секунду чувствую прохладу. И вместе с ней — свободу.

Впрочем, свободы тоже иногда бывает слишком много. И оказывается гораздо приятнее ощущать не только её, но и обволакивающее со всех сторон тепло другого человека.

Я перехватываю Витькину ладонь, когда она касается моего лица. И прижимаю ближе. Так, чтобы прочувствовать его пальцы. Витька накрывает мои губы поцелуем, и я чувствую, как буквально плавлюсь под ними. И это тот жар, от которого ни за что не хочется отстраняться.

Я кладу руку Витьку сзади на затылок, чувствую, как его горячее дыхание обжигает мне шею. А неторопливые губы, будто нарочно медленно, оставляют нежные следы на моих ключицах.

Время начинает растягиваться. А мне хочется его ускорить.

Витькины руки скользят по моим бокам, исследуя все его изгибы. Опускаясь, они уже спешат подняться обратно. Я чувствую, как моё тело расслабляется в его руках, становится податливым и мягким. И буквально готовым на всё. Я сама стремлюсь к нему с поцелуями, которые он ловко подхватывает, разжигая всё внутри ещё больше.

Я — уже будто немного не я. И мне будто очень чего-то не хватает.

Витьки.

Хотя он до предела близко и наши тела соприкасаются.

Но хочется стать с ним единым целым. Сейчас это — смысл моей жизни.

Каждое его движение, каждое прикосновение звенит внутри тела, усиленное им раза в два. Приятные волны удовольствия всё подступают где-то к горлу, перебивая собой дыхание и открываясь стонами.

Наши приглушённые с Витькой голоса сливаются воедино.

Он очень надолго — на целые секунды — отстраняется. Сквозь подступающий к ушам звон я слышу, как хлопает ящичек в прикроватной тумбочке. А дальше — специфическое шуршание.

Хорошо, что у Витьки остаются мозги об этом думать — всё-таки семейное расширение нам пока ни к чему. А вот мне мозги, кажется, заполонило, потому что я об этом совсем не думаю.

И чувствую маслянистое прикосновение между ног. Поначалу оно кажется мне немного чужим и даже инородным. Но тепло Витькиного тела быстро разгоняется это ощущение. Потому что он — со мной. А всё остальное ерунда.

Это мой Витька. Который ближе мне, чем кто-либо ещё. И какие-то доли миллиметры презерватива не в силах этому помешать.

Моё тело расслабляется окончательно, подчиняясь даже не Витькиному, но какому-то общему между нами порыву. Кажется, мы оба знаем, как правильно и как надо. И наше слияние закручивается в низу живота, норовя закрутиться поглубже.

Витькины движения становятся торопливым и прерывистыми. Это будто бы рождает внутри меня беспокойство, но совсем не тревожное, а предвкушающее. И почти болезненно хочется взять и ему поддаться.

Витя…

Тело меня уже не слушается — получаемое удовольствие сводит меня с ума. И надвигающаяся разрядка только усиливает острое ожидание.

Стиснуть Витьку. Стиснуть подушку. Сгрести тонкую простынь. И, наконец, полностью поддаться всепоглощающему порыву — общему на нас двоих.

После которого никак невозможно отдышаться. Только смотреть, как на сетчатке плывут ярко-алые вспышки салюта. И слушать, как исступлённо бьётся в груди сердце. Что моё, что Витькино.

Жар и духота окончательно захватывают голову. И думать о каких-то проблемах не остаётся ни малейших сил.

***

— Хочешь, чтобы у тебя появился брат? — сверля меня взглядом, однажды спросила мама.

Вопрос этот был задан совершенно неожиданно, когда, казалось бы, ничего не предвещало. И заставил меня очень сильно задуматься.

Я училась в младших классах и мальчишек мягко говоря недолюбливала — они были слишком шумными и бестолковыми. И то, что какие-то из них могут быть братьями, совсем не укладывалось у меня в голове.

Я думала, и чем больше это тянулось, тем сильнее костенел мамин взгляд. Ещё секунда, и грянула бы буря — я уже знала по тени, мелькнувшей в её зеленоватых, почти как у меня, глазах. Злить или расстраивать маму не хотелось, так что я, наконец, догадалась кивнуть. В этот момент мамино лицо разгладилось, а я почему-то почувствовала, что предала себя. И от этого брата мне не захотелось совсем — незримый и ещё даже не существующий, он принял на себя наш семейный разлом.

О том, хочу ли я, чтобы у меня появился папа, мама не спрашивала — видимо, это предполагалось само собой.

Мама торопливо и скомканно объяснила мне, что мы идём знакомиться с Вячеславом и его сыном, и они будут жить с нами. Моего мнения по этому поводу мама так и не спросила, и это было очень обидно.

Перед встречей я не строила совершенно никаких предположений — ни хороших, ни плохих. И вообще мне очень мешал завязанный под шеей бант — противно скрипел и царапался. Хорошо хотя бы встречу назначили в кафе-мороженом.

Там, за розовым столом с крапинками сидела причёсанная пара — мужчина и мальчик. На мужчину я тогда не обратила внимания, а вот мальчик меня разочаровал — и это при том, что я вообще не питала мыслей о том, каким он должен быть.

А был он бледным, с острым носом и крупными веснушками — будто тараканы обкакали. И со щербатым ртом, которым пытался улыбаться. Хорошо, что нам принесли мороженое. С мороженым в детстве всё становится немного лучше. Но мороженое быстро заканчивается.

Я старалась на мальчишку не смотреть и пялилась исключительно в свою вазочку. А мама извиняющимся тоном говорила мужчине, что я просто стеснительная.

С мужчиной получилось лучше — он вроде проявлял ко мне живой интерес и задавал нормальные вопросы. Вроде «на что был похож твой любимый воздушный шар?», а не «как ты учишься?»

Признаться, об этой встрече я забыла уже на следующий день. А через какое-то время Вячеслав и Витька переехали к нам.

Витька был младше меня и на мои игрушки не претендовал и даже побаивался игрушечного осьминога. Я этим пользовалась и осьминогом Витьку пугала. Мама, если замечала, ругалась. А Витькин папа нет — говорил, что мужчина должен быть смелым.

И Витька постепенно становился смелым, пугаясь моей фиолетовой зверюги цвета всё меньше.

Его перевели в мою школу и там он особенно не отсвечивал. Даже на переменах, кажется, старался ко мне не подходить. Пока вдруг однажды не набрался смелости.

Данька Иваскин меня тогда не то, чтобы изводил, но периодически задирал. Не знаю, как сейчас, а раньше такое поведение трактовалось однозначно — так мальчик проявляет свою симпатию. По мне — бред, потому что какой нормальный человек будет издеваться над тем, кто ему нравится?

Тогда Данька как раз ткнул меня линейкой между лопаток — надо сказать, весьма ощутимо — и понёсся по коридору дальше, словно он нездоровый зубр. У Витькиного класса тогда как раз закончился урок и их тоже выпустили в коридор.

Я уже повторяла стихотворение перед чтением — оно было каким-то сложным и никак мне не давалось. Всё время забывалось, что идёт после «другие ивы что-то говорят». Так что подошедшего Витьку я не сразу заметила. Пока он не спросил:

— Это твой друг?

— А? — переспросила я, на миг отвлекаясь от Ахматовой, когда перед глазами всё ещё стояли ветви её ивы.

Витька повторил вопрос, указывая пальцем в направлении Иваскина, который, оставляя на стене грязные следы своих подошв, норовил подпрыгнуть повыше.

— Я с придурками не дружу, — недобро буркнула я в ответ, оскорбившись одним предположением, что я могу дружить с этим.

Краем глаза заметила, как Витька кивнул, и тут же о нём забыла — строки про иву снова вылетели из головы.

О брате я не вспоминала ровно до того момента, как по школьной рекреации не пронёсся противный крик. Который я сразу определила как крик Иваскина.

Тот стоял, держась за поясницу и с выражением противной растерянности пытался заглянуть назад. Короткие острые зубы торчали из-за его неприятных губ, а череп почему-то именно в этот момент очень напоминал чёрную луковицу. На несимпатичном лице расплылось выражение беспомощности. Не той умилительной, как у котёнка, глядя на которую хочется непременно помочь — скорее той избалованной, которой хочется добавить.

Позади Иваскина с гордым видом стоял Витька, который, оказывается, был на целую голову ниже его. И гордо взирал на моего обидчика, который, кажется, собирался рыдать.

На нашу беду мимо как раз шла Витькина учительница, которая мигом подняла крик и заставила Витьку идти в класс. Что он и сделал, ни на секунду не склонив головы.

Я смотрела, как скрывается его светло-голубая футболка на чужой территории, и у меня почему-то кольнуло сердце. А когда подошла моя одноклассница Мила и спросила, кто это, я, прежде чем опомнилась, отчеканила ей в ответ:

— Это мой брат.

Вскоре раздался звонок на урок, во время которого я смутно слышала шум из соседнего класса и всеми точками тела понимала, что там распекают Витьку. Наша учительница противный нрав Иваскина знала, так что жалеть его не стала, а только глядя на его, растерянного, велела задуматься о своём поведении.

А меня так и дёргало подскочить и нестись в класс соседний — защищать Витьку. Но дерзкой героиней романа я не была, так что просто высидела урок, а едва раздался звонок, побросала вещи в портфель и вылетела в коридор.

Витька как раз выходил из класса с чуть-чуть горящими кончиками ушей. Закончился последний урок, и можно было идти домой.

Он не ожидал, что я возьму его за руку и вздрогнул. Мы вообще нередко шли домой разными дорогами.

— Мама велела не опаздывать, — завела «светскую» беседу я, когда мы подходили на лестницу. — Так что пошли быстрее — тебе ещё на секцию, а мне на танцы.

Конечно, мне хотелось сказать совсем другое. Но в силу детского недомыслия я просто не могла сформулировать своих радости и гордости от того, что у меня совершенно неожиданно образовался защитник.

— Ладно… — Витька улыбнулся так, что стало заметно пустое место в зубном ряду — недавно выпала «четвёрка».

И краснота с его ушей сошла.

Мы в тот день всё-таки припозднились: слишком долго обсуждали, что бывает сначала — молния или гром. Тем более начинало немного накрапывать.

Но дома мама нас всё равно не ругала. И даже ничего не сказала, когда выяснилось, что я забыла купальник для танцев — наверное, так сильно была удивлена, что мы с Витькой подружились.