Брат, мой брат

Глава 13. Сомнения в чаду

— Хочешь ещё чаю? — заглянув на дно кружки, словно он собирался гадать, спросил Витька. Не знаю, что он собирался там «насмотреть», но мне совсем не хотелось знать никакого будущего — слишком пугающим оказалось прошлого, которого хватило с лишком.

Чая мне не хотелось, но я всё равно предельно вежливо ответила:

— Да, давай. Если тебе не трудно…

Общаться друг с другом мы старались до предела культурно, ровными, спокойными голосами. Стараясь не задевать друг друга ни словом, ни делом. Словно старые малознакомые родственники, волею судьбы оказавшиеся на одном пространстве и стесняющиеся высказать открыто, что им это всё не нравится. Наверное, от этого тихонько и умирало то несмелое, что успело между нами сложиться.

Мы не знали, как обсуждать эту тему, и она холодом ложилась между нами, строя в этой отдалённости какие-то свои злые козни, тени и ощущение чего-то рушащегося. Чего-то, что ускользало сквозь пальцы и одновременно связывало мутной паутиной чего-то неправильного.

Если бы кто-то рассказал мне подобную историю, я бы непременно встала на его сторону. Сказала бы, что он тут не при чём, он ничего не знал и вообще — пусть разбираются с этим только тот, кто наврал. Но с собой так не получалось. Я буквально кожей ощущала, что это всё — моя вина. Что я на самом деле всё знала, просто закрывала глаза на очевидное и нарочно «заиграла» с тёмной стороной. Потому что это было весело. Это было нарушением табу, но как бы понарошку, не по-настоящему. Словно детская игра, в которой всё невзаправду, и стоит сказать: «всё, я больше не играю», как её чары рассеются и все станет по-прежнему. Но на самом деле так не работает, и все твои «игровые» действия кровью пишутся на жизни.

Это был удар. Самый подлый — из тех, что происходят только тогда, когда всё хорошо. Оттого самый болезненный и яркий. И порождающий внутри гложущее чувство вины.

Отсутствие между нами слов порождало мысли. Не знаю, какие роились сейчас в Витькиной голове — он их совершенно не показывал. Но что касается моих… Мои меня не щадили. Внутри будто зародилась какая-то злобная тварь, которая, не переставая, зудила о том, что меня с самого начала предупреждали, но я, тупая дура, не смогла этого понять, легкомысленно отмахнулась, а теперь сижу и жду судного дня.

Можно было бы погрузиться в философские размышления о том, кто судья и по какому праву, кто придумывал законы и этику, но это совершенно, ни в какой степени не помогало…

Я была грязной. И из-за этого находилась будто в самом низу человечества, как нарушившая какой-то неписанный, но очень серьёзный закон. Как если бы попыталась бросить вызов высшим силам, и высшие силы меня за это не пощадили, начав рушить меня.

Я была вруньей. Я врала Витьке, и от того было его особенно жалко — почему самых честных всегда обманывают? Я врала всем тем, кто считает нас обычной парой, делая их соучастниками какого-то преступления. Я вру сама себе.

Мне с каждым днём всё сильнее казалось, что я всегда и обо всём знала, просто делала вид, что нет. А теперь меня раскрыли. И я, голая, стою под холодными прожекторами, а вокруг меня — недобро настроенная толпа, собравшаяся словно в цирке уродов. Кстати, цирки уродов нередко населяли люди, которые появились на свет в результате «близкородственного скрещивания».

Я не сразу заметила что сижу на диване одна — Витька ушёл. Плохой знак. Я не замечаю тех, кто рядом, всё сильнее погружаясь в самобичевание. Это ещё никогда и никого до хорошего не доводило. Быть может, я уже упустила момент, и Витька ушёл окончательно? От этой мысли сердце до боли вздрогнуло. Несмотря на всю ситуацию, я так же, как и раньше, боялась его потерять. От одного намёка на это мне буквально раздирало аорту.

Я сильно вытянула шею, до короткой боли в нерве, но всё-таки увидела его, размеренно возящегося с чем-то на кухне. Его ровная, красивая спина, словно бы ничего и не произошло, координировала действия рук и придерживала склонённую над столом голову.

Витька всё ещё рядом. Может, только физически, но у меня внутри всё равно стало намного легче, и тело немного расслабилось.

Мне сильно, до жути хотелось растормошить Витьку и откровенно выяснить, что он обо всём этом думает. Но у меня не было сил. Даже не столько моральных, сколько все силы пожирал страх — что в ответ я услышу совершенно не то, что мне услышать хочется, и это окончательно меня добьёт.

А может, Витька потому и молчит? Знает, что я жду от него только одного ответа. И знает, что не может мне его дать. Потому и жалеет меня молчанием. И с каждым днём злится всё больше, воспитывая в себе ненависть, но, как и я, не имеет сил решительно что-то прекратить?

Чёрт. От такой мысли у меня зажгло в глазах.

Вернувшийся с кухни Витька протянул мне полную кружку коричнево-красного чая. Я не решилась смотреть на его лицо, опасаясь, что увижу там плохо скрываемое раздражение. Вместо него я уставилась на чашечное дно, где неспеша проплывали мелкие чаинки. Я вдохнула крепкий запах малины и представила, как наступило лето — в кустах с резными листиками искрами горят ягоды из мелких, надутых шариков. Но это меня совершенно не порадовало.

Сделав безвкусный глоток, я ощутила, как жар в глазах заменяется предательницей-влагой и поспешила их закрыть. Не хотелось показывать Витьке свои слёзы. Так что это хорошо, что он сел на другой край дивана.

Чай оказался слишком горячим, так что меня тоже бросило в жар, и выползла из-под пледа и, аккуратно опустив чашку на столик, пошла к окну.

Двигаться оказалось немного легче, чем сидеть — так в жизни будто появлялась короткая, достижимая цель, которая не давала думать о чём-то глобальном. Идти я старалась потише, чтобы половицы, не дай Бог, не скрипнули — наверное, я опасалась кого-то или чего-то разбудить. Что-то, что разбудит шаткое, но устоявшееся равновесие.

Подойдя к окну, я наклонилась и упёрлась локтями в подоконник. Оконное стекло казалось мутно-серым, а мелкий, противный дождь, капающий снаружи, явственно желал проникнуть в помещение. Но настоящих сил у него на это не было, так что приходилось просто разбрызгиваться каплями по стеклу и рисовать мне какие-то авангардные картины, смысла которых я не понимала.

Видимо, я стояла и разглядывала пустоту я слишком долго — сзади раздался короткий скрип пружины, и в неровном полупрозрачном отражении стекла постепенно выровнялась Витькина фигура.

Мне нет необходимости оборачиваться, чтобы видеть его лицо, но Витька об этом не знает, поэтому не прячет его выражения. А оно такое, будто Витька чего-то ждёт. Или к чему-то готовится. Я стыдливо отвожу взгляд от стекла, но, как загипнотизированная, возвращаюсь обратно к нему. И я продолжаю смотреть на стекло. В котором — Витька.

Витька делает последний шаги, разделяющие нас.

Я неосознанно отодвигаюсь ближе к стене, прилегающей к раме, чтобы ему хватило места. А Витька опускает крупную, натруженную ладонь на подоконник, как если бы вдруг решил проверить его гладкость. Его взгляд, симметрично с моим, устремляется на мокрое снаружи окно. Мне становится трудно видеть его сумрачное отражение — слишком Витька близко стоит — так что, сглотнув, я разворачиваю к нему лицо.

Поначалу Витькин силуэт бьёт мне в глаза своими цветами — оказывается, я успела привыкнуть к размазанному изображению на стекле. Странно, но меня радует его «цветность» — сразу исчезает странное впечатление, что Витя стал призраком или кем-то ещё, кого нет в реальном мире.

Он, замечая моё движение, тоже поворачивается. Его глаза кажутся мне чуть большими, чем обычно, а всё выражение лица, несмотря на взрослые черты, отдаёт чем-то детским и едва ли не беззащитным. Как в детстве, когда мы только познакомились, он, ещё не зная, какой я могу быть заразой, ждал от меня ответа на какой-нибудь животрепещущий для него вопрос.

Могу ли я сейчас пытаться на него ответить?

Наверное, нет. Тогда Витькино лицо мигом взрослеет, и становится окончательно красивым. Каким-то особенно волевым и уверенным. Он заговаривает первым.

— Она врёт, — не предполагающим возражений, но достаточно спокойным голосом говорит Витька. — Просто хочет продавить свою линию и, наконец, нашла правдоподобную причину. Просто я ей не нравлюсь, по крайней мере, как твой кавалер. Сама посуди — мы совсем не похожи, а ты не похожа на моего отца. Во внешности ребёнка хоть что-то должно считываться от родителя. Да и вообще — будь всё иначе, у нас было бы что-то общее в поведении или характере. А никто из посторонних — соседей тех же — ни разу не отметил нашего сходства. Да ты даже выше меня, а твоя мать и мой отец не отличаются особенным ростом.

Объясняя это, Витька держится так, словно он — ответственный спикер на государственной трибуне, а вокруг него зубастые враги, которых ему просто жизненно необходимо сделать своими друзьями. Может, он даже как судья верховного суда, которому не хватает только маленького молоточка. И белого, кудрявого парика.

От мысли о Витьке в белом, кудрявом парике мне становится очень смешно, и я упираюсь носом в ладонь — изображая что-то вроде задумчивости, но на самом деле просто пряча растягивающую губы улыбку. А сердце тем временем всё норовило отмереть и даже почти запеть в груди.

— А и вообще, знаешь… — Витька заговорщицки наклонился ко мне так близко, что его лицо начало расплываться. Но, несмотря на это, я смогла различить короткий, словно проверяющий наличие поблизости, посторонних, взгляд. Не найдя этих самых посторонних, но всё равно понизив голос, Витька почти шёпотом сообщил: … — мне всё равно…

Его глаза мелькнули таким огнём, что мне стало намного жарче, чем от чая. А вокруг моего сердца будто треснула каменная оболочка, которая, оказывается, успела нарасти. Она бухнулась куда-то вниз живота, а ожившее сердце затрепетало так сильно, что едва не вылетело через горло.

Мне стало очень, зверски, по-настоящему смешно. Этот тот самый смех, который невозможно сдержать ни при каких обстоятельствах, который рвётся из тебя безо всякого твоего участия. Наверное, на это похожа лавина счастья и освобождения.

— Чего ты ржёшь? — Витька заметил, как меня начинает трясти от хохота и даже собрался обидеться, ведь по своей сути ничего смешного он не сказал.

— Смешной ты до *опы — вот чего, — столько тепла в своём голосе я за всю жизнь не припомню. Иначе объяснить, что сейчас во мне происходило, я не могла. Поэтому постаралась объяснить всё взглядом, перехватив который, Витька будто замер на половине слова, а потом его лицо озарило только мне понятным светом.

— На себя посмотри, — совсем как-то по-детски отозвался он, добивая меня очень приятной и мягкой волной изнутри.

— Сам на меня посмотри, — чтобы ему было удобнее, я подставила к Витьке лицо поближе, щекой всё ещё ощущая холод близкого стекла, но уже не особенно его улавливая. Потому что дальше было — тепло.

На моё лицо нахлынуло странное чувство — будто между мной и Витькой невидимая вуаль, к которой я подобралась слишком близко. И которая предупреждает нас от слишком сильной приближённости. И в то же время которой практически и нет. И которую совсем просто отодвинуть в сторону. Пусть лучше защищает нас от посторонних взглядов.

Кончиком носа я ощущаю его мягкое, будто только успокоившееся после бега дыхание. Я вижу его лицо, и мне не хочется отводить взгляда. Только смотреть и смотреть…

Не знаю, последовал ли Витька моему совету», но у меня замерло дыхание и перехватило сердце, когда его пальцы накрыли мою руку на самом сгибе локтя.

Его прикосновение казалось очень большим и тёплым — гораздо больше и теплее, чем могло быть. А потом его рука соскользнула, и мне оставалось только гадать, не почудилось ли.

Я прикрыла уставшие веки. Мир мгновенно превратился исключительно в звуки и чёрную, живую пелену за веками, которая подрагивала в такт Витькиным прикосновениям. На моей щеке расцвело короткое, будто пушистое прикосновение. Такое нежное, будто меня закутывали в облако.

Витька чувствовался совсем рядом, близко, и от этого моё тело всё замирало в предвкушении. Сердце в свою очередь таяло от переполняющей его нежности. Повинуясь внутреннему желанию, я подалась вперёд и инстинктивно попала именно туда, куда надо — в неплотно сжатые губы, которые разомкнулись, едва поняли моё прикосновение.

С тихим выдохом я схватилась за Витькины плечи, словно опасалась, что он может вдруг исчезнуть. И едва не охнула, когда мои ноги потеряли опору — это Витька, не тратя времени зря, как-то, как только он умеет, подхватил меня под ягодицы и коленки, и я без страха взмыла на его руках вверх. Открыв глаза, я снова смогла его увидеть. Запрокинутую ко мне голову и смеющиеся, очень озорные глаза. И очень-очень сильно покрасневшие губы.

Я была совсем не против, когда снова оказалась на диване. Только Витьку выпускать совсем не хотелось. И, словно для того, чтобы он не смог уйти, я в несколько движений расстегнула несколько пуговиц на его рубашке и скинула её с плеч. Мне сразу оголилась его крепкая, кажется, ещё более рельефная грудь, по которой я прошлась обеими ладонями. А потом — прикоснулась губами.

Его кожа казалась мне очень горячей. Наверное, на контрасте мои губы ощущаются Витькой холодными, и от этого по его телу идёт дрожь. И его руки крепче стискивают меня вокруг спины.

Я — в плотном кольце его рук, отчего волна возбуждения проходился по мне снизу вверх. Я впиваюсь губами в его шею, нарочно прихватываю кадык. И разгораюсь сильнее. Наша одежда меня бесит, и я всё быстрее и настойчивее скидываю её с Витьки. Вожусь с ремнём джинсов. И задеваю пальцами уверенную эрекцию. Не долго думая, стягиваю вниз резинку трусов и вижу рубиново-красную головку, покрытую чуть размазанной прозрачной жидкостью на кончике. Резко переходящую в более светлый ствол. Чувствую резкий запах мускуса и, словно повинуясь ему, наклоняюсь вниз. И надо мною будто смыкается чистое море.

Обхватываю губами кончик и, пошире на всякий случай размыкая зубы, медленно опускаюсь вниз. Языком ощущаю плотность, и размер ощущается больше, чем на взгляд. Прикрывая глаза, чтобы полностью погрузиться в ощущения, начинаю двигаться вверх и вниз. Чувствуя, как щёки подтягиваются, влекомые моими движениями.

Витькина широкая ладонь судорожно оглаживает меня за шею и плечи и периодически сжимается на распущенных волосах. У меня от этого по телу бегут мурашки, и двигаться я начинаю активнее. В низу живота и даже ниже уже не тянет, а пульсирует, отчего я бездумно свожу бёдра вместе. Витькина рука, улавливая что-то, проскальзывает вниз и широко сжимается на моей ягодице. Я вздрагиваю.

Чувствую всем телом Витькино неспокойствие. Будто по всему телу идёт, короткая, непрекращающаяся дрожь. У меня от этого ощущения перехватывает дыхание. И опускаюсь я гораздо, гораздо ниже.

Пока не чувствую, как Витька очень сильно не хватается за мой затылок и не выдыхает тихое и через сжатые зубы:

— Ма…рин…

Я нарочно замираю, стискивая руками обрывки покрывала или чего-то ещё. Пока не ощущаю тёплую, насыщенную влагу.

Мне очень хочется не закашляться, но не получается, и я спешу прикрыть рот тыльной стороной ладони, нарочно не поднимая на Витьку взгляда. Пока его рука твёрдо и уверенно не отводит её в сторону.

Наверное, на моих губах ещё всё видно — их пощипывает. Но Витьку это совершенно не останавливает, и под его порыв мне напрочь перехватывает дыхание. Поцелуй у него получается резкий и настойчивый. И Витькино тело твёрдо надвигается на меня. Остаётся только опуститься голой спиной на ворсистый диван и не сойти с ума от затягивающего внутрь себя водоворота.

Витька двигается уверенно и сильно, и у меня то и дело не сдерживаются стоны. Его губы облепляют всё тело, оставляя после себя словно ожоги, от которых я с каждой секундой схожу с ума. Мир вокруг плывёт и кружится, и я будто плавлюсь. Плавится и Витька — я чувствую его жар, которому с каждой секундой сильнее подчиняюсь. Тело замирает и подпрыгивает одновременно, ощущая внутри и снаружи сладкое напряжение. Голову кумарит, отчего ощущения будто выкручивают на полную мощность.

— Ви-тя! — на выдохе получается у меня, прежде чем он смог поймать мои губы и закрыть их поцелуем.

Всё тело инстинктивно поджалось, ловя и Витькины прикосновения, и движения, которые становятся всё сильнее и ярче. Меня будто пробивает изнутри и я, не сдерживаясь, утыкаюсь щекой в края подушки. Из глаз текут слёзы, но они уже совершенно не связаны с печалью.

До предела напрягаясь, я всем естеством ощущаю короткие Витькины толчки. И то, как внутри меня будто бы что-то перещёлкивает, а потом распускается сильными, уверенными волнами. Тело на секунду каменеет, чтобы в следующее же мгновение расслабиться полностью и до своего доступного предела.

Витька устало рушится рядом, и я спешу уткнуться головой ему в грудь, чтобы наше тепло не вздумало никуда деться, а навсегда осталось между нами. Дышать трудновато, но я не буду отодвигаться. Буду слушать тихо успокаивающееся Витькино сердце и ни о чём не думать.

***

Чего-то подобного мы и ожидали — не далее, чем через пару недель на связь вышел Витькин отец. Не со мной — с Витькой, но это и логично. Или не очень логично?

Он вообще из тех отцов, которые больше отсутствующие — может не из-за личного желания, но из-за необходимости всё время работать. Пока мы жили все вместе, самое главное, что я запомнила об этом мужчине — это то, что он всегда рано уходил и всегда поздно приходил. А на выходных будто бы чувствовал себя немного скованным в «родных пенатах». Я привыкла к нему как к хорошему соседу или, в лучшем случае, к дяде. Но к дяде неплохому — ничего предосудительного при всём желании я о нём сказать не могу.

К нашему с Витькой совершеннолетию у меня закралось подозрение, что дело тихонько идёт к разводу — Вячеслав всё чаще отлучался в какие-то командировки. Сейчас вообще есть какие-то работы, связанные с постоянными командировками? Или он просто устроился вахтовиком на север, а меня как-то забыли об это предупредить? В любом случае, меня это ни коим образом не волновало — я вообще достаточно долго была эгоистичной. Так что теперь, когда этот мужчина мог оказаться моим биологическим отцом, у меня были смешанные чувства. Вроде как он неплохой, но мог бы быть и лучше.

Как и меня мать, Вячеслав вызвал Витьку на разговор. Припоминая нашу с ней беседу, мне не очень хотелось отпускать Витьку одного. Но, с другой стороны, я прекрасно понимала, что моё присутствие ничем не поможет, а скорее даже и повредит. Потому что тихая злость во мне тоже была.

Я сдерживала все ядовитые замечания, которые так и вертелись на языке. От собственного бессилия и непонимания многих вещей. И отогнала от себя подловатую мысль под каким-нибудь благовидным предлогом всё-таки напроситься вместе с Витькой, а при встрече броситься Вячеславу на шею с пронзительным криком: «ПАПА!».

Короткая мстительность в моём воображении с лихвой перекрывалось бледным, растерянным Витькиным лицом, который станет свидетелем этой сцены. Так что все «огненные» мыслишки быстренько заменились во мне на банальную грусть.

Сам Витька был каким-то перевозбуждённым и три раза спрашивал у меня, когда на поселковой дороге собираются менять асфальт. Будто бы я с первого раза знала. Когда он ушёл, я принялась бездельно и бесцельно шататься по дому.

Если новость от моей матушки как-то удалось пережить и свалить всё на её нежелание нашего союза, то теперь…

Если Вячеслав — в причине его «вызова» мы не сомневались — её слова подтвердит…

Нет, ну в конце концов, прямо кровными мы всё равно не будем считаться — только по одному родителю. И то по отцу. Это, наверное, не самое страшное, ведь в истории были близкородственные браки, и на коротких перспективах всё работало очень даже нормально. Да и вообще в некоторых культурах вполне себе нормально жениться на кузинах. А троюродные и вовсе практически и не родственниками считаются…

Боже, какая бездарная аргументация. Даже «Игра престолов» с её неморальной моралью не на нашей стороне.

Блуждая по дому, я зачем-то забрела в ванную. Склонившись над раковиной, я открыла воду и уставилась на своё отражение. Такая бледная, что можно принять меня за восковую фигуру. Хочется коснуться лица, чтобы убедиться, что оно не твёрдое, а самое нормально и человеческое. Но я не стала. Мало ли — я действительно окажусь ненастоящей. Уже ничему не удивлюсь.

Набрав в стаканчик для полоскания воды, я глотнула, хотя пить и не хотелось. Вода была тёплой и противной. И, наверное, не слишком полезной. Но какая разница? Вряд ли кучка обычных микробов сможет мне серьёзно повредить.

Не знаю, хотела ли я скорейшего возвращения Витьки или больше боялась его, оттягивая неизбежное. В любом случае, по-настоящему страшно мне не было. Наверное, я начинаю учиться гордо принимать удары судьбы и не искушать её своими ожиданиями.

Наконец, Витька вернулся. Сильно громыхнул входной замок, отчего я, как по команде подпрыгнула.

Выглянула из коридора, сразу начиная изучать Витькино выражение лица. Но отчего-то я смогла толком считать только его общую картинку — наверное, вся эта творящаяся ересь как-то повлияла на мои считывательные с лиц способности. Или, что скорее, я себе уже не доверяла.

— Ну, что? — пришлось спросить мне, стараясь придать голосу беззаботности, хотя на самом деле внутри меня её было не слишком много.

Витька бросил на меня долгий, задумчивый взгляд (или он просто показался мне таким).

— Отец сомневается в своём отцовстве.

— Ну, понятное дело, — с некоторым облегчением пожала плечами я, стараясь не слишком радоваться.

Впрочем, слишком радоваться мне не дали дальнейшие Витькины слова:

— Нет, ты не поняла, — он сделал паузу, словно отвечал строгой учительницы около доски. — Он сомневается в своём отцовстве относительно меня.

— О][uеть… — вынесла я ему свою оценку.