Брат, мой брат

Глава 3. Крыло родного дома

Ночь медленно и незаметно опустилась на белый подоконник. Когда только успела — только что за окном была голубая синева. Впрочем, темнеет сейчас раньше, чем в самом начале июня, и вечерняя спокойная прохлада спешит дарить лёгкий домашний уют.

Если приглядеться, то через противомоскитную сетку на окне виднеются только зажигающиеся в черноте звёзды. А если покачать головой, то эти звёзды начинают натурально танцевать.

В коридоре тоже темно — мне видно через открытую дверь. Только на повороте в зал мельтешит разноцветный свет — родители смотрят телевизор.

Я прислушиваюсь.

В квартире гулкая, ожидающая тишина. Я немного разбойничаю, мысленно считая до десяти. Загадываю, что, если ничего не случится, значит я никуда и не пойду и буду спокойно готовиться ко сну… Но на семёрке из ванной раздаётся громкое шипение воды. Значит, сон откладывается.

Приободрённая, встаю со стула. Оказывается, сидела я слишком долго, и теперь над коленками и выше елозят неприятные мурашки, норовящие то ли проткнуть кожу, то ли свести меня с ума. Неуклюже переваливаюсь с одной ноги на другую, но от задуманного и не думаю отступать. Морщась, выхожу в коридор и поворачиваю в его тёмную часть. Туда, где из освещения только выбивающаяся из-под двери полоса.

Я почти на цыпочках подбираюсь к ней. Шаг, другой, третий… Скрип половицы, который заставил меня замереть на месте. Потом тишина. Можно опять двигаться.

Я уже вплотную. Прислушиваюсь, что происходит за деревянной дверью. Там тихое скольжение по кафелю, периодические плески воды и, кажется, даже громкое дыхание. Или это моё? Пробую его задержать, но результат — только громкий стук сердца, через который ничего не услышишь. Выдыхаю — сердце ещё сильнее ускоряется.

Сначала я думала постучать, но не стала. Стук — это официальное и деловое. Поэтому просто берусь за металлическую ручку, но не спешу её наклонять.

Если заперто, то просто разворачиваюсь и, не привлекая в себе внимания, крадусь обратно в комнату. А вот если…

Медленно, чтобы не грохнуть замком, опускаю кисть. И… ручка подаётся. Дверь безо всякого сопротивления уползает на меня, увеличивая световой прогал. Тяну её, и меня обдаёт тёплым паром, скопившимся внутри помещения.

Щурясь от света — оказывается, уже привыкла к темноте — глубоко вдыхаю и пересекаю кафельный порог.

Всё. Теперь пути назад нет.

— Привет? — раздаётся со стороны ванной, как будто мы с утра не виделись или не торчали вместе целый день. И вчерашний тоже. И наверняка проторчим вместе и завтрашний.

Я медленно поворачиваюсь. Витька внутри ванной уже развернулся и тоже смотрит на меня. Сначала в его светлых глазах мелькает праздный вопрос вроде того, за каким кремом я сюда припёрлась. Но я молчу, сначала пялясь на него, а потом принимаюсь изучать зелёно-бурый цвет кафеля. И Витька, кажется, всё понимает. Мне мерещится его ухмылка.

— Не прикроешь дверь? — спрашивает он, обнажая в улыбке крупные, белые зубы и отводя мокрые волосы со лба. — Сквозит.

Решив не уточнять, с какой именно стороны дверь стоит прикрыть, я закрываю её изнутри. И, помедлив, двигаю хлипкую щеколду. Витька не возражает.

Он, расслабляясь, откидывается на спинку ванной и блаженно запрокидывает голову. Крупные капли стекают и капают с его локтя.

Не спрашивая разрешения, я перехожу ванный коврик и усаживаюсь на бортик ванной. Мои голые бёдра тут же норовят проскользить вниз, в сам наполненный водой резервуар. Но я удерживаюсь на краю, заодно закидывая ногу на ногу.

Витькин взгляд скользит по моему бедру вверх и останавливается как раз там, где складками собирается подол короткой туники. Кажется, его щёки от этого становятся краснее. Хорошо.

Не припомню за Витькой особенной любви к водным процедурам — поэтому и удивилась, что в ванне он зависает так долго. Поэтому и пошла «проверять». Ну, и не только поэтому…

Он, сидит, раскинув руки по бортикам и демонстрируя мне раскрытую, подкаченную грудь. Не как у качка, конечно, но вполне себе мужественно. Ниже, туда, где шевелится линия воды, я стараюсь не смотреть. Никто ведь не принимает ванну в трусах, правильно?

Хоть Витька уже и взрослый, но всё так же принимает ванну с резиновой уточкой. Жёлтой. И она как раз, потревоженная волнами Витькиного шевеления, выплывает из-за моей попы. Это Витьку почему-то смешит. И он заливается, во всю показывая мне красивые, крупные зубы. И я тоже смеюсь. Над тем, что взрослый парень купается вместе с резиновой уточкой. И над самим Витькой — у него такой заразительный смех, что мне совсем не устоять. А ещё я радуюсь, что хорошо спрятала свой голубой кораблик со смешными мачтами — за рядами с «Доместосом», между «Пемолюксом» и «Мистером Проппером» — и Витька его не нашёл. А то бы и его запустил в воду.

Уточка, трясясь во все стороны от зарябивших по воде волн, всё ближе подплывает к его груди. Уже минуя ту область, на которую я стараюсь не смотреть. Поэтому я безбоязненно брызгаюсь на неё, надеясь потопить. Но водоплавающей птице явно не страшны мои потуги — только Витька морщит свой нос от попавших на него капель. Поэтому я протягиваю руку и, хватая утку за спину, нагло топлю. Не рассчитав силы, почти теряю равновесие и едва-едва не ныряю рыбкой сама. Но всё же координация работает и я, держась за край ванной, только сетую на то, что край туники намок, и теперь мочит пока ещё теплом моё бедро.

Витька навязчиво прочищает горло, а потом с оттенком смешливой официозности заявляет:

— Сестра… Ты в курсе, что я всегда готов протянуть тебе руку помощи. Так воспользуйся ею, — он действительно протягивает мне сморщившуюся от воды ладонь. — … и отпусти то, за что держишься сейчас.

Я не сразу понимаю, почему его щёки покрыты гораздо большей краснотой, чем буквально минуту назад. А потом ощущаю, что держусь за бортик я только одной рукой. А вот вторая…

По локоть ушедшая в воду, она тоже помогает мне удерживать равновесие. Упирается рука не в твёрдый резервуар ванной… Но в тоже твёрдую вещь. И это не потонувший утёнок.

Поднимая тёплый всплеск водой, торопливо выравниваюсь, и снова гордо выпрямляюсь на бортике ванной. Поправляю подол туники, чтобы он нормально прикрывал ногу до колена и на всякий случай подтягиваю вверх округлый ворот. Он вроде не очень глубокий, но на всякий случай.

— Ну так вот… — пытаюсь я собраться с мыслями под издевательски-смешливым взглядом брата, который всё ещё протягивает мне раскрытую ладонь. — На горе Олимп собирались все боги…

Понятия не имею, зачем я припоминаю греческую мифологию, но при этом цапаю Витькино запястье (крупное, не обхватить) и стараюсь опустить под воду. Зачем — тоже не знаю. Просто, видимо, смущаюсь.

Нет, при своём неполном нырке я задела его бедро, а не то, что можно было подумать. Но совсем рядом. Так, что между пальцами до сих пор ощущаются щекочущие волоски. Они, видимо, и щекочут мои мысли. Кстати, в ванной стало жарче, и пар уже вовсю заложил большое зеркало. И в нём не видно, как ловко Витька перехватывает мой локоть (ему-то это проще пареной репы!) и, не успеваю я оглянуться, тянет меня к себе.

Я успеваю только брызнуться в него свободной рукой, прежде чем опять практически ложусь на воду. В этот раз мокнет не только подол, но и верх моей туники. И я чувствую, как тяжелеют чашки лифчика, норовящие занырнуть вниз. Рассеянный взгляд всё-таки скользит по воде туда, куда бы ему не следовало, и на краю растормошенного сознания всё-таки отпечатывается образ тёмного волосяного треугольника. И того — мои щёки начинают гореть — что на нём поднимается.

Лицо Витьки уже почти вплотную к моему. И он перестаёт улыбаться. Глаза с ленцой опускаются по мне вниз, и я уже могу только догадываться, смотрит ли он мне на подбородок, шею, или туда, ниже. Опять хочется поправить ворот туники.

Мир вокруг нас будто бы рассеивается. Вернее, сужается до пространства ванной. У Витьки на лбу выступают бисеринки пота. Кажется, его дыхание становится медленнее и глубже. Я сосредотачиваюсь на его губах. Тонких и длинных, испещрённых продольными складками. Почти красных от жара.

Касание у меня получается само собой. Сначала несмелое, чтобы если что — сказать, что я просто не удержала равновесия. Но чужие губы сразу размыкаются мне навстречу, и язык быстро находит мой. Увлекает себе, а потом жадно накрывает, затягивая ближе. Его губы сильно накрывают мои, и снизу доносится плеск, а потом мокрая ладонь щекотно ложится мне на сгиб шеи. И пальцы медленно, но уверенно двигаются к собранным на затылке волосам. Очень щекотно. И в сочетании с углублённым поцелуем отдаются приятной тяжестью внизу живота. И желанием наклониться ещё ниже.

Рука исчезает с моей шеи, коротко проходится по плечу и скользит на спину. А там — ложится на талию, отчего туника становится всё мокрее и мокрее. Вторая Витькина рука тоже выныривает и сразу хватается мне за пояс, поглаживая ложбинку между спиной и тазом и перебирая там пальцами.

Моё тело будто расслабляется под этими мокрыми прикосновениями. И я опускаю руки на Витькины плечи, глажу их вперёд и назад. Обнимаю за шею, чувствуя, как тыльные стороны ладоней касаются разогретой уже и твёрдой спинки ванной. А под ними — упругие и перетянутые кожей Витькины мышцы. Он прижимает меня ниже, и вот я уже почти под водой животом. Туника отделилась от тела, и по нему бегут мурашки из-за обнявшего его водного тепла. А потом — твёрдость Витькиных груди и живота. И я не удерживаюсь на краешке — так и соскальзываю к Витьке в ванну. И чувствую бедром, что у него эрекция. Сжимаю пальцы и забираюсь ему в волосатую макушку, чувствуя, как между ног всё подводит. Рука Витьки скользит уже по животу и находит мокрую грудь. Требовательно стискивает её, заставляя меня вздрогнуть. Я бездумно прикусываю ему губу. Как вдруг скрип и звон металла заставляет наши сердца ухнуться едва ли в не преисподнюю.

— Витя! — раздаётся настойчивый стук с другой стороны двери.

— Ч-что? — получается у Витьки очень хрипло, хоть он и старается сделать голос обычным. Я замираю, так и сидя на нём в ванне. Только для чего-то вжимаю голову в плечи.

Дверная ручка опять дёргается вниз, вместе с моей жизнью.

— Ты полотенце не забыл, или тебе принести? — мама наконец смиряется с тем, что дверь заперта, и преувеличенно громко озвучивает вопрос.

— Не забыл! Не надо! — тут же реагирует Витька, даже не удостоверившись в этом. А я машинально смотрю на батарею. Правда, не забыл.

— Стелить сейчас или попозже? — опять проявляет заботу мама, а я опасаюсь, как бы она не направилась выяснять что-то у меня. Серьёзно, объяснить моё отсутствие в комнате и присутствие в ванне брата внезапным телепортом не удастся, несмотря на мамин немолодой возраст.

— Не надо пока, ма! — отзывается Витька. — Поставь лучше чайник, пожалуйста!

— Ладно, — тяжёлые и торопливые шаги удаляются. Надеюсь, в сторону кухни. И мы с Витькой, вылупив друг на друга глаза, прислушиваемся к ним.

Раздаётся щелчок выключателя. Потом — пауза. И — шум закипающего чайника. Значит, мама на кухне. Выдыхаем. И, так и глядя друг на друга, начинаем смеяться. Даже ржать, и ржач наш сдерживает только опасение, что маман вернётся обратно на странные хрюкающие звуки. Если услышит, конечно. Я прижимаю ладонь ко рту, а Витька закусывает губу, пока мы немного не успокаиваемся.

Нервная встряска разрывает в мозгу салют счастья, а адреналин дарует телу лёгкость. Мысль о том, как близки мы были к раскрытию, пугает и радует одновременно.

Я, вся мокрая, вскакиваю и пулей несусь к двери. Как можно тише щёлкая собачкой и, делая микроскопическую щель, выглядываю в коридор.

Темно. И тихо.

Путь вроде свободен.

— А может, останешься? — Витька снова улыбается мне, как чеширский кот из своей ванной. Мимо него проплывает жёлтый утёнок.

Если честно, предложение весьма заманчивое, тем более в низу живота у меня всё ещё тянет, может быть даже сильнее. И влага между бёдер — не только и не столько от воды. Очень хочется нырнуть обратно, забыв о том, что это совсем небезопасно. И мне стоит больших трудов вынырнуть обратно из ванной и прикрыть Витьке дверь.

Идти обратно в комнату можно, не включая свет. Потому что дорогу мне освещают мои пылающие щёки.

***

Телевизор в темноте бубнит рекламой, заливая пространство неровным мельканием. Хорошо ещё, не слишком поспешным. В остальной комнате темнота, и, если бы не свет экрана, отражающегося от кресла, можно было подумать, что мы с Витькой одни. Отставили опустевшие чайные кружки на кофейный столик, но всё равно из-под тёплого клетчатого пледа вылезать не торопимся. Я уже переоделась в сухое — шорты и майку, в которых и планирую сегодня спать. Они большие и свободные, из очень мягкого хлопка с добавлением байки. Так что мелкие волоски иногда приятно щекочут тело. Правда, без бюстгалтера не очень удобно — он тоже отправился на верёвку для просушки, и теперь мне даже слишком свободно. А Витьке в его спортивных штанах и майке, кажется, очень даже ничего. И он временами загадочно улыбается чему-то в телевизоре.

Свет отражается на мамином почти что расслабленном лице. На улице уже официальная ночь — во всех окнах свет, а небо теряется на фоне чёрных крыш.

Папа уже ушёл к себе, и его похрапывание достигает наших ушей.

— Ничего, что я вам вместе постелила? — мама вдруг оборачивается к нам.

Вообще ещё не постелила — комплект из толстого одеяла и пухлых подушек всё ещё свёрнут на краю дивана и закрывает от меня кусок телевизора.

— Нормально, — Витька машет рукой. — Всё равно же не на полу нам спать.

Уверена — внутри себя он мне подмигивает. Мама кивает и вновь разворачивается к экрану. Реклама заканчивается, и вечернюю тишину снова прорезает какой-то фильм. Или сериал. Без разницы.

Я стараюсь сидеть тихо. Смотрю на постельный комплект и будто опасаюсь, что мама передумает класть нас на один диван и найдёт кому-то и нас другое спальное место. Хотя его и совсем немного. Но она, расслабленно вытянув ноги, качает головой, явно не одобряя мужчину в чёрной водолазке, задумчиво смотрящего на неё с экрана. Я чувствую со всех сторон тепло. На плечах — уже почти не колючий плед. Под боком — тело Витьки, который сидит ко мне почти вплотную. Плед поднимается шатром рядом с ним — Витька опирается предплечьем на своё колено. И медленно, будто даже бездумно, перебирает бахромушки пледового края. А мне не хватает другого края. Так что приходится пододвигаться к Витьке ближе.

Прижимаюсь плечом к его боку. И нарочно касаюсь его ноги бедром. Чувствую разогретую ткань. И то, как Витькина ладонь соскальзывает со спинки дивана и опускается мне на плечо. В животе становится жарко и приятно.

Я кошусь на маму, хоть мы с Витькой и хорошо прикрыты пледом, и она не сможет разглядеть, как чужие пальцы непереносимо медленно перебирают тканевые складки на моём плече. Собирая их кульком, а потом разглаживая. И задевая короткими ногтями мою шею. По которой бегут мурашки. Потом, будто пальцам этого мало, проскальзывают под воротник и изучают ключицу, норовя отодвинуться туда, где предполагается лямка бюстгалтера. Но его на мне нет, так что ладонь беспрепятственно проскальзывает дальше — туда, где кожа становится чувствительнее, и по телу проходит короткая дрожь. Длины Витькиных согнутых пальцев не хватает, чтобы накрыть всю мою грудь. Но ощущения всё равно — не передаваемые. И очень-очень медленные.

Мама все ещё увлечена сериалом. А я даже не знаю, тот же это, или уже начался новый.

Дыхание моё становится глубже и медленнее. Рука брата не перестаёт вычерчивать на моём теле пространные круги. А его лицо смотрит в телевизор.

Я тоже разворачиваюсь к экрану. А ладонь кладу на обивку дивана. Медленно двигаю её от себя, буквально по сантиметру, то и дело напарываясь на складки ткани. Пока не упираюсь в тёплое и большое. Витькина нога. Заползаю пальцами по ней, оглаживая её выпуклость и, косясь на маму, двигаюсь дальше. К прессу.

Тело под моей рукой напрягается, и я чувствую стальную твёрдость живота. Погружаюсь в ткань майки, оглаживая вверх и вниз. Тепло давит на тыльную сторону ладони, и я начинаю двигаться вперёд и назад. Витька глубоко вздыхает, загребая в живот тягучий воздух. Я машинально поджимаю пальцы, и его футболка пристаёт к моей ладони. Живот снова западает, увлекая мою ладонь. Тепло. И приятно.

Витькина ладонь уже добирается до шеи, сильно щекоча её. И я представляю, как было бы приятно ощутить там его губы. От горла вниз ползёт томная волна. И моя рука с Витькиного живота сползает вместе с ней ниже.

Через толстые спортивные штаны, пройдя ребристую резинку, я натыкаюсь на стояк. И щекам, груди становится ещё жарче. Осторожно, самыми кончиками пальцев пробираюсь по твёрдому бугорку вверх. Обхватываю и медленно спускаюсь вниз. Витькина нога, укрытая пледом и служащая опорой локтю, дёргается. Я снова возвращаюсь к резинке. Цепляю шнурок кулиски. Снова возвращаюсь на пресс. И, надавливая на него, ползу ниже. Чтобы толстая резинка приподнялась и пропустила под себя мои пальцы. Здесь ещё жарче… И с второй резинкой — уже от трусов — приходится повозиться.

Витька каменеет, и на его лице полностью отражается происходящее на экране. Без осмысления. Я кошусь на маму, боясь, что она услышит моё шумное дыхание. Но она увлечена происходящим в телевизоре.

Двигаюсь дальше, немного путаясь во вьющихся волосах. И касаюсь горячей и нежной кожи. Которая немного тянется вслед за моей рукой. Дохожу до расширения головки, и Витька вдруг начинает кашлять.

Мать машинально поворачивается к нам, и я молюсь только о том, чтобы в темноте она не заметила красноты моего лица. На Витькино даже смотреть боюсь. Мама, поняв, что всё нормально, снова возвращается к экрану. И мы с Витькой синхронно и очень медленно выдыхаем. И моя рука снова начинает движение. Аккуратнее, чем раньше.

Я слышу, как дыхание Витьки становится прерывистым. Он старается сдержать его. Переводя взгляд с пустого экрана, я краем глаза вижу, как дрожит его кадык. Мне самой хочется дышать ртом, и я хватаю губами прохладный воздух. Моя рука двигается не очень быстро. Я опасаюсь задеть поверхность пледа и скомпрометировать нас. Пусть даже шанс крохотный из-за того, что в комнате темно, а мама уже чуть разморено смотрит телевизор. Но её присутствие волнами разбегается по моему телу вместе с опасностью попасться. Одна только мысль об этом ускоряет моё сердце. И усиливает интерес с желанием.

Витькино дыхание становится опасливо приглушенным. Я чувствую, как он весь закаменел. Только живот хватает и выталкивает воздух. Скользить помогает влага — судя по вязкости, смазка. Приятная, густая наощупь.

И вдруг меня бьёт наотмашь страх. Мама, забыв, что она уже немолода, резво поднимается с кресла и разворачивается к нам. В голове проносятся мысли о геенне огненной и том, что она сейчас скажет и сделает. И мгновенно отлыниваю от Витьки, и моя мокрая ладонь горит огнём. А я не могу даже её наскоро вытереть. И на Витьку тоже не могу смотреть, только виновато вжимать голову в плечи.

— Пора мне и на боковую, — мама тянется, разводя руки в стороны, а до меня не сразу доходит, что она сказала. — Стелитесь, давайте. А ты чего красная такая? Не заболела?

Её ладонь торопливо ложится мне на лоб, заставляя сердце больно удариться где-то внутри. Лишь через несколько секунд я начинаю надеяться, что мама действительно ничего не заметила.

— Н-нет, — быстро мотаю я головой из стороны в сторону. — Жарко просто… под пледом.

Договариваю и понимаю, что зря привлекла мамино внимание к долбаному пледу. Но мама не очень ловко после долгого сидения идёт к выключателю, и через секунду я могу только больно щуриться от света.

Витька закрывается из-за него раскрытой ладонью и недовольно морщится:

— Ну, ма-ам…

Но маме всё равно, она находит пульт и вырубает телевизор. А Витька возится на диване и, наконец, скидывает с нас обоих покрывало. Я сначала опасливо смотрю ему на ширинку, и только убедившись, что никаких эксцессов там нет, чувствую, как прохладный воздух поднимает кожу мурашками.

Шатром накидывая длинную белую простыню на диван, мы с братом стараемся не смотреть друг на друга. Потому что мама ещё в комнате, а из-за смущения и неразрешённого возбуждения мы непременно начнём многозначительно смеяться. А и так едва сдерживаю улыбку — сердце до конца и угомонилось — и очень низко наклоняюсь, укладывая в изголовье подушки. Витька взваливает два одеяла.

Мама ещё долго не уходит к себе, бесконечно делая то одно, то другое. И когда я уже смиряюсь с мыслью, что так и засну под её шуршание и тихий скрип пола, наконец, выключает свет и желает спокойной ночи. По пути посетовав, что негде нас нормально уложить. Но Витька дежурно-вежливо сообщает ей, что ничего страшного и пусть не переживает. Актёр. Я бы, наверное, не смогла не скомпроментироваться.

Чужие шаги, наконец, затихают по ковру коридора и, несмотря на темноту, вся сонливость слетает. Я открываю глаза в небо потолка.

Мы под разными одеялами, но Витька опять совсем рядом. Я слышу его дыхание и то, как он сглатывает. Двигаюсь ближе. Так, чтобы даже через два одеяла боком почувствовать его бок. Воздух становится густым. Тихо.

Напряжённо прислушиваюсь и одновременно чувствую, как в груди и одновременно между ног поднимается желание. Прислушиваюсь, не вернётся ли мама. Вроде тихо. В теле расцветает невообразимое желание двинуться, робко переплетённое со счастьем.

Витька меня опережает. Крадучись и будто осторожно, двигается. Можно подумать, что просто меняет положение на более удобное. Но я звериным чутьём и немного привыкшим к темноте зрением чувствую, как он откидывает с себя одеяло. Слышу его вдох. Параллельно прислушиваясь к звукам из другой комнаты.

Вроде скрипнула кровать, и ураган в моём животе сначала притупился, а потом стал ещё ярче из-за опасности. От него становится жарко, и я тоже скидываю одеяло. Тело всё равно горит ожиданием. А ткань пижамы ощущается очень нежно на коже.

Задержав дыхание, одним рывком сажусь. Голову немного кружит, но я всё равно тороплюсь. Тороплюсь нащупать Витькиной тело, такое сейчас желанное и большое. Он перехватывает мои локти и мне кажется, что специально сдерживает себя, чтобы не сжать их слишком сильно. Хотя он и так. Короткие толстые ногти впиваются в кожу.

Ткань пижамных шортов сбивается между ног мотнёй. Отчего в промежности уже начинает сладко пульсировать, когда я усаживаюсь поперёк Витьки. Его руки судорожно хватают меня за плечи, и его сила тянет меня вниз, к нему. Как же легко и приятно ей подчиниться… И почти упасть на желанную грудь. Которую можно огладить сначала снизу вверх. Потом сверху вниз, увлекая за собой ткань футболки и с восторгом ощущая голую кожу. И почти бухнуться вниз, чтобы встретиться с напряжёнными, нетерпеливыми губами.

Горячая ладонь хватает меня за затылок, потягивая волосы, и поцелуй получается ещё более волнительным.

Жарко. И пахнет телом.

Внутри стучит и я, отрываясь, подхватываю свою рубашку и скидываю с левого рукава. Тело сразу ощущает свободу и то, как собираются соски от непривычной свежести.

Витька снова дёргает меня к себе, и я с удовольствием ощущаю, как его губы смыкаются на соске. А рука стискивает другую податливую грудь. Бездумно забираюсь руками в Витькины жёсткие волосы. И глажу, глажу… Хватаюсь за мышечную спину, прижимаясь всё ближе и ближе. И сдерживаю себя, чтобы не застонать.

По телу идёт ждущая судорога, и на долгом выдохе я отталкиваю Витьку от себя. Чтобы он бухнулся на жестковатый диван. И дал мне стянуть с него его чёртову футболку. Потом, вспоминая, как моя рука недавно дрочила его член, отскакиваю назад и упираюсь в него ягодицами. Всё такой же твёрдый и крупный. Упираюсь посильнее, чтобы Витькину руки требовательно схватились за мою талию, а голова запрокинулась.

Всё приходится делать самой. И стаскивать Витькину штаны. И выпутываться из своих шорт.

Зато теперь он мой.

Хватаю Витькины ладони и с силой прижимаю к дивану. Хотя Витька во всех смыслах сильнее меня, не сопротивляется. И это хорошо. Можно требовательно поцеловать его в губы. Коснуться языком кадыка. И уползти на грудь.

Из другой комнаты слышится шевеление — кажется, скрип пружин, на которых ворочаются. Приходится не без злости притихнуть и даже пригнуться ниже. Но страсти внутри тела меньше не становится, даже наоборот. А ещё из-за передышки я могу почувствовать, как прохладно испаряется с кожи пот. И возникает желание накинуть на спину одеяло.

Теперь мы — в шалаше. Упираюсь Витьке руками в грудь. Он тяжело и прерывисто дышит. Хватается то за мои бёдра, то за грудь. А потом резко спускается ниже, ещё ниже и в конце концов большими пальцами проскальзывает между половых губ.

Меня сразу выгибает от сладкой судороги, прогульнувшейся вверх. И Витька ещё и добавляет, нарочно стимулируя эту же точку. Кажется, ещё немного, и я кончу. Поэтому соскальзываю с его пальцев — в промежности неприятно тянет, волна оргазма, даже едва зародившись, мелькает своим неразрешением. А я приподнимаюсь и почти наощупь проскальзываю на Витькин член.

Входит легко и быстро. И стенки вагины чувствительно посылают по телу приятные сигналы. Хочется ещё. И глубже.

Я елозю вперёд и назад, вверх и вниз. Влажные звуки нашего соприкосновения застревают в ушах. При особенно глубоких фрикциях Витька не сдерживается и начинает стонать. Что на самом деле смерти подобно — родительская комната совсем рядом. Так что я наклоняюсь и спешу закрыть его рот поцелуем.

Витька тут же хватаем меня, стискивает и прижимает ближе. И уже сам начинает двигаться. Слишком быстро, и у меня перехватывает дыхание. И я дурею от быстрых и сильных волн, подчиняющих себе моё тело. Зажмуриваюсь, хоть и всё равно нифига не вижу. И только остро ощущаю Витьку и внутри, и снаружи.

Мы — единый организм. Или оргазм.

Я ощущаю, как мой лоб бухается ему на грудь. Носом дышать не получается — слишком сильный пульс, задыхаюсь. Приходится ртом ловить тёплый, солоноватый воздух. Между ног — исступление. Я плотнее сжимаю бёдра, чтобы стенками влагалища лучше почувствовать Витькин член. Он пульсирует, отчего мне становится ещё тягучее и ещё приятнее. Сердце практически растягивается от пульса. И сильный, мощный оргазм сотрясает меня, поджимая всё внутри и заставляя чувствовать только жар и сперму. И то, как все силы стекают с плеч. Потом со всего тела. По бёдрам сползает тягучая влага.

Безмятежное расслабление, граничащее со счастьем звенит в затылке. Я упираюсь спиной в мохнатую, неприкрытую постельным бельём спинку стула и пялюсь в пустоту. Ощущаю победную радость от того, что нас с Витькой не подловили, и мы успели всё сделать. И в то же время живот внутри сжимает остатками возбуждения от мысли, что было бы, если…

Теперь, когда отгремели оргазмы и тело, расслабленное, ушло в блаженное расслабление, можно без опаски пофантазировать от том, что было бы, если…

Мать, без задней мысли, заходит в комнату. Зачем-нибудь, не знаю. Лупает по выключателю… Или даже без этого. Просто замирает в проходе. Она сразу понимает, что происходит. Но не может в это поверить, предпочитая в первые секунды думать, что она что-то не так поняла… Нет, поняла она всё правильно. Я знаю это. И она знает. Я смотрю на её тёмные очертания, и продолжаю двигаться верхом на Витьке. Потому что уже не могу остановиться. И потому, что адреналин в крови только обостряет все мои ощущения.

Она видит меня. Видит, как я занимаюсь сексом. Слышит моё шумное дыхание. И не может ничего сделать…

Хотя нет, зная матушку, всё будет совсем не так. Она поднимет шум, крик, примется, как барабашка бегать по квартире и истерить, не зная, что ещё делать. В чуть дополненной и исправленной реальности она непременно сделала бы несколько кругов по стенам и потолку. Непременно сшибла бы парочку шкафов (не нарочно, просто задев). И…

Дальше фантазии у меня уже не хватало. Зато расслабленность перемежалась с радостью от того, что всего этого мы с Витькой лишены. И можно просто лежать, закинув на него руку и ногу (не долго — а то затечёт) и слушать тишину. И его приятное дыхание. И чувствовать, как его пальцы бездумно и успокаивающе перебирают у меня между лопатками.

И не забыть всё-таки одеться перед тем, как засыпать. Но это не сейчас. Попозже.