Брат, мой брат

Глава 2. Тайны темноты

Странно, но темноты я боюсь только дома. Даже не столько боюсь, сколько опасаюсь. И в смысле, в отдельно взятой замкнутой квартире. И не прямо, опасаюсь, но ищу в ней следы мистического присутствия. Наверное, потому что иначе что-то искать придётся в себе.

А вот уличная темнота, разбавленная только каплями бездушных фонарей, не вызывает у меня ровным счётом никакой тревоги. И даже вполне оправданного опасения встретить не иллюзорную физическую опасность тоже нет. Поэтому уже второй вечер подряд я до самого предела брожу по узким, засыпающим улочкам. Просто чтобы выбиться из сил и, вернувшись, сразу упасть гудящей головой на подушку. И забыться, так и не окунувшись в собственные мысли.

Кстати, эти самые мысли на свежем воздухе вроде бы начинают приходить в порядок.

Я влюбилась в своего брата. И фиг с ним, что он не очень-то и брат. Это чувство бесспорно и уже не требует никаких доказательств. Просто Витёк кажется мне самым лучшим, самым красивым и самым правильным на свете. Буквально ни с того ни с сего.

Всё равно нас воспитывали вместе как брата и сестру. И многие даже не догадываются, что между нами нет кровной связи. Мне всегда говорили, что это мой брат. И я так считала. А влюбиться в брата… Видимо, со мной что-то не так. Невозможно ведь нормальному человеку испытывать влечение к тому, кто и всегда казался и был роднёй.

Себя мне удалось немного успокоить тем, что скоро мы с Витькой разъедемся, будем встречаться только на семейных праздниках и жить каждый своей жизнью. А на расстояниях чувства не живут. Наверное… Так что осталось пережить всего четыре дня.

Если я, конечно, доживу. Потому что вот уже сейчас мне навстречу, по пустой улице, вразвалочку идёт тело мужского, судя по силуэту, пола.

Предчувствие меня не обманывают, и тело замирает за пару метро до меня, по-хозяйски сунув руки в карманы.

— Ты чего тут одна делаешь? — без прелюдий обращаются ко мне.

От темноты я не могу разобрать лица говорящего. Что, впрочем, сейчас совершенно не важно. Меня просто бросает в жар. Потом в холод. Коленки начинают подрагивать. А потом… Потом всё это скидывает, как лихорадку на третий день болезни. Мне просто становится всё равно. И даже немного интересно. Будто это всё происходит не со мной, а с героиней какого-нибудь рассказа. Возможно, криминального. А может приключенческого. Или даже эротического.

— Гуляю, — шустро отвечаю я. И бойко добавляю. — А что, нельзя?

Мужчина (парень?) хмыкает в ответ.

— Ты чего-то больно смелая.

— Да нет, — пожимаю плечами. — Трусиха на самом деле.

— А пошли со мной, трусиха? — вот тут мне снова становится страшновато. Потому что подобные предложения от ночных незнакомцев уж явно не заканчиваются ничем хорошим. Если ты, конечно, не в рассказе. Но по инерции — иногда амплуа захватывает личность — флегматично соглашаюсь:

— А пошли…

И что теперь будет?.. Пожалуйста, пусть всё это будет сказка с хорошим окончанием!

Не знаю, чем бы всё закончилось. Но у меня перед глазами всё поплыло, а сердце укололось о рёбра. А потом злобский окрик ледяной водой окатил меня с ног до головы. И стало ещё страшнее.

— РИНА!

Таким суровым и возмущённым окриком встречала меня мама, когда я ухитрилась принести двойку по музыке. Как вообще можно принести двойку по музыке? От сильного толчка в бок меня отшатнуло с дороги. Ближе к проезжей части. Но незнакомец тут не при чём — на локте тисками уже сжимается огромная знакомая ладонь, и Витька с силой отталкивает меня в сторону.

Не помню, говорили они с тем мужиком или нет. Помню только, как Витька, держа меня со всей силы, оттаскивает, заставляя огибать незнакомца по не-касательной. И как мы торопливо идём дальше. Дом уже близко. И от этого моё сердце немного отпускает.

Подъездную дверь Витька открывает с рывка и почти запихивает меня внутрь — всё ещё держит так, будто ждёт моего побега. А когда железо за нами захлопывается, его будто прорывает.

Таким злым брата я не видела никогда. Сверкая яростными глазами, он рассказывает мне, насколько я конченая и тупая, сдабривая свою речь непереводимыми эпитетами. Жаль, что я их не запомнила — в процессе меня начало трясти. От холода и осознания того, как он прав. А Витька уже рассказывал, что если мне уж захотелось найти приключений на свою жопу, то можно было найти их более безопасными методами, чем поиском кавалеров в ночном городе. Ну, это в общих чертах и без откровенных ругательств.

— И что? Вот ты бы с этим мудаком сейчас пошла? — с чувством вопрошает меня Витька.

Я пячусь к лестнице.

— Нет. Не пошла бы, — в доказательство я бухаюсь попой на нижнюю ступеньку. Потому что сил идти у меня нет. И стоять — тоже. Ноги в прямом смысле подкашиваются.

Голова стала непередаваемо тяжёлой, пришлось опустить её на холодные ладони. И зажмуриться, чтобы совладать со жжением в глазах.

Витька замолчал. Повисла глухая тишина. Которая, кажется, его хуже его злости. Меня стало подташнивать от накрывающего осознания того, что сейчас могло случиться. Если бы не Витька.

Сквозь шум в ушах я расслышала, как Витька подошёл ближе. Надело ему, наверное, нянькаться с бестолковой сестрой… Он опустился на корточки — я слышала, как шуршат его джинсы — и осторожно коснулся моих ладоней. Я вздрогнула. Потому что не ожидала столь нежного касания. От которого ещё больше захотелось расплакаться.

— Ну всё, всё, — обнадёживающе прошептал он, и это стало последней каплей — у меня из глаз брызнули слёзы. Витька принялся неуклюже успокаивать меня и спрашивать, всё ли со мной в порядке. В конце концов, оставил и это— добиться от меня у него ничего так и не получилось. Просто обхватил за пояс и просунул руку под коленки. А потом опора в виде лестничной ступеньки исчезла. Зато появилась в виде Витькиного тела, к которому я оказалась безоговорочно прижата.

Чувствуя, как горит в голове, я попыталась неуверенно сослаться на собственный большой вес, но Витька не стал слушать и всё равно понёс меня по ступенькам.

Как принцессу. Освобождённую из лап дракона.

Я сразу ощутила себя мелкой и беззащитной, а от движения воздуха в разгорячённое лицо что-то в животе ухнуло вниз. И не только от этого. Я как-то быстро позабыла о том, из-за чего оказалась у Витьки на руках. И только замерла, чувствуя плечом Витьки ускоренный пульс и потяжелевшее дыхание.

Ближе в четвёртому этажу я всё-таки слезаю и иду сама. Потому что слишком нагло. Но, оказавшись под защитой квартиры, силы снова вытекают из меня, и могу я только добраться до кровати и бухнуться лицом в одеяло.

И почувствовать, как это самое одеяло из-под меня варварски вытягивают. Приходится перекатываться на спину и нормально укладываться на подушку.

Витька сидит на краю кровати. Опирается одной рукой на подушку и тревожно смотрит на меня. От того, что во его тёмном взгляде ни капли насмешки или злости, мне становится тепло. Хочется потянуться вверх и обнять его. Снова прижаться к его груди. Уткнуться носом в шею. И чтобы он меня тоже обнял.

— Марин, с тобой… нормально всё? — спрашивает он.

— Да, — я киваю.

— Ты просто… странная какая-то последнее время, — в Витькином голосе сквозит неприкрытое беспокойство.

— Да нет, всё нормально. Тебе показалось просто, — честно вру я и натужно зеваю. Начинаю медленно моргать.

Витька правильно понимает мой сигнал. Натягивает мне одеяло до самого горла и, улыбаясь, выходит из комнаты. Оставляя меня в полном одиночестве.

Я придавлена тяжёлым одеялом и собственными чувствами. В основном, конечно, стыда. За то, что едва не влипла в историю. Но немного и радости. Что Витька меня спас. Как в сказке.

Я закрываю глаза и погружаюсь в грёзу. Через неё я снова вижу Витьку, сидящего на краю кровати. Только в этот раз он не уходит. А склоняется надо мной всё ниже и ниже.

***

Утром Витька и глазом не повёл. Будто вчера (уже сегодня?) ничего и не произошло. Просто пил кофе, устроившись на кухонном подоконнике.

Я тоже могла бы промолчать. Всё бы забылось и вряд ли когда-нибудь вспомнилось. Витька — он такой, не злопамятный. Но я не могла. Потому что не могла вытерпеть ещё одной недомолвки между нами.

— Про вчерашнее, — откашлявшись, начала я. — Извини, ладно? Мне стыдно, что так получилось… И… Ну, я не ищу так приключений на свою жопу. И спасибо… Не знаю, что бы без тебя было…

Очень не хочется, чтобы он правда считал меня девицей лёгкого поведения.

Получилось смазано и совсем не так, как мне хотелось сказать. Витька, кажется, тоже смутился, но кивнул и снова глотнул из чашки. И заговорил только минуты через полторы:

— Не думай, я за тобой не следил. Просто заволновался, что тебя долго нет. Вот и решил выйти…

Я тоже кивнула, хоть даже не задумывалась, как Витька сам оказался на ночном променаде.

Наверное, на этом с темой можно было бы и покончить. Тем более сегодня снова надо идти к нотариусу. И в этот раз оформление документов обещало быть каким-то особенно муторным и долгим. И оказалось таким настолько сильно, что Витька по приходу домой даже обессиленно задремал на диване.

Я вытянула у него из ладони пульт и нажала кнопку выключения телевизора — дремать Витька вздумал именно под него. И брат, как ни странно, не проснулся. А только удобнее устроился щекой на диванной подушке. Левую руку он согнул в локте, подкладывая под шею. От этого его бицепс резко очертился под футболочным рукавом. Дышал Витька животом, то расслабляющимся, то подбирающимся обратно. На груди через тёмную ткань проглядывал мышечный бугорок.

Витька завозился во сне, принимая позу поудобнее. И от этого его ягодицы под джинсами напряглись так, что мне показалась, будто синяя ткань, ещё немного, и лопнет от перенатяжения.

Я вышла из зала. А, подумав немного, обулась и, тихо щёлкнув замком, спустилась на улицу. Ещё всё равно светло, а коротать этот вечер в присутствии будто нарочно чувственно дремлющего Витьки — так себе затея.

Уроки прошлого не дали себя забыть, и едва над городом загустела синева, я как штык оказалась дома.

Дверной звонок, на который я надавила, не ответил мне ни единым звуком. Я сильнее вдавила кнопку, но её пластмассовая полость будто поросла пустой тишиной. А ключи я оставила дома — только захлопнула дверь. Как недальновидно…

Но не успела я толком подумать о подъездном ночлеге или начать долбиться в квартиру, дверь сама заползла внутрь, обдавая меня темнотой.

Витькин силуэт в тусклом лестничном свете только угадывался, и моё подсознание за долю секунду провело аналогию с моим ночным знакомым.

— Марин, у нас света нету, — бодрый Витькин голос начисто рассеял эту иллюзию. И я сама без опасений зашла в квартирную темноту.

— По-моему, только по нашему стояку. И, скорее всего, у нас что-то с розеткой, — продолжал рапортовать Витька, щёлкая дверным замком. — Пошли, поможешь мне.

Не знаю, как я там могу помочь, но покорно плетусь следом за Витькой, идущим в мою комнату. Там он опускается на колени и тянется к диванному углу, около которого притаилась поблёскивающая призрачно-белым розетка. Она немного похожа на мышиную нору, а Витька — на огромного кота в засаде.

Интересно, что он собрался делать в кромешной темноте?

Будто прочитав мои мысли, Витька обращается ко мне:

— Принеси из кладовки фонарик.

Легко сказать, а вот искать его по темноте — тот ещё квест. Впопыхах я локтем ударяюсь обо что-то внутри стенного ящика. Хорошо, хоть не головой — и так дурная. Но через некоторое время нащупываю рукоятку фонаря. Батарея в нём неновая — световой круг голубоватого цвета и подмаргивает, когда я нажимаю кнопку. Но что делать — нельзя не выполнить задание товарища электрика. Так что несу Витьке то, что есть.

Он, оказывается, уже успел вооружиться отвёрткой. В тусклом освещении суёт её в круглое розеточное «дуло» и начинает что-то выкручивать.

— А ёбом не токнет? — со скепсисом вопрошаю я, глядя на его пальцы, быстро-быстро вращающие отвёрточную рукоятку.

Витька насмешливо хмыкает на меня:

— Чем токнет-то, если тока нет?

И ведь не поспоришь. Интересно, эти мужики уже рождаются со знанием электрических принципов?

Витька стоит на карачках, в опрое на коленки и одну руку. Спина — ровная, без прогиба. Попа уверенно показывает на противоположную стену. Коленки разведены для устойчивости. Совершенно немужественная поза. Почему тогда я представляю, что в ней можно делать, если Витька перестанет опираться на пол и упрётся во что-нибудь другое?

Мышцы его, двигающие отвёртку, слаженно уходят своим движениями к плечу. Напряжённые лопатки шевелятся под футболкой. А на бёдра лучше вообще не смотреть.

— Не тряси фонарём, — командует Витька, и мне приходится взяться за рукоять двумя руками.

Хорошо, что темно. Судя по тому, как мне жарко и как медленно и громко колотится моё сердце, я вся красная.

Витька тем временем откручивает крышку с розетки.

— Иди сюда, — велит он.

Я на автомате подхожу и тоже опускаюсь на коленки. Сердце стукает в голове, а боком я как-то чувствую Витькино тепло. Боже… Витька без зазрения совести хватаем меня за руку и тянет к розетке.

— Да положи ты фонарь уже.

Кое-как устраиваю его, чтоб свет падал на чёрное дупло в стене. Теперь и мне приходится стоять раком, и думать я могу только о том, чтобы всё это поскорее закончилось.

— Вот тут держи, — Витька укладывает мою руку на какую-то хреномуть, и я начинаю её держать. Надеюсь, свет нам внезапно не дадут. Потому что даже я, с моим незнанием электричества, помню, что влага притягивает ток. А так как ладонь у меня совершенно до неприличия влажная…

Витька возится рядом. Задевая меня то плечом, то боком. А то и упираясь в мою ногу бедром.

Нет, я всё понимаю. Что так нельзя и всё это тлен, но… Как же приятно! По телу моему бегут лёгкие волны, заставляющие приподниматься волоски на шее и отзывающиеся мурашками в самых неожиданных местах. Его сосредоточенное дыхание разбавленным эхом доносится до моей шеи. Стало трудновато дышать — будто вся одежда разом оказалась мне мала. И захотелось как можно скорее из неё выбраться.

Ужас… И в то же время сладкое волнение, наравне со стыдом, струится по моим венам, перенося на себе совершенно волнительное предвкушение. Витька, прилаживая что-то, случайно задел тыльной стороной ладони мою грудь. Совершенно поверхностно и почти невинно. И несмотря на это у меня зашлось сердце, а сосок на груди сам по себе ощутимо сжался.

Витька стал что-то заталкивать в полость розетки, а мне так и пришлось что-то держать, не имея ни малейшего шанса отстраниться и нивелировать возможность нашего физического контакта. Который получался слишком уж часто для полной случайности.

Ладно, тут я тоже поучаствовала, норовя периодически задеть Витьку плечом или боком. А кому от этого плохо, кроме меня? Тем более, что окончательно плохо мне станет потом — а сейчас очень даже и неплохо.

Витькино лицо так близко, что он наверняка чувствует ухом моё дыхание. А я вижу, как трясутся от моргания его ресницы. Как перекатывается при глотании его кадык. Как дёргаются кончики губ, будто он что-то беззвучно шепчет.

Свет фонаря начинает подмигивать, норовя погрузить нас в кромешную темноту. Витька косится на него, и в тёмном зрачке свет преломляется так, будто это его собственный блеск. Так обычно блестят глаза, если видят что-то приятное.

— Может, до утра уже? — робко предлагаю я, надеясь только на то, что Витька очень занят и не заметит, как сдавленно звучит мой голос.

Батарейка всё-таки садится, оставляя нас без единого светового клочка. От этого у меня мгновенно перехватывает дыхание — видимо, подсознание несмотря ни на что трактует происходящее исключительно в свою пользу. А сердце от напряжения делает сильный толчок.

— А чего до утра-то? — из темноты спрашивает Витька. В голосе его звучит непривычная хрипотца. — Давай сейчас?

И тут меня как невидимым смерчем накрывает чужое движение. Плечи мои оказываются крепко сжаты и притиснуты к телу. Меня потряхивает вверх, и на лицо налетает жар.

От неожиданности я пугаюсь, широко открываю глаза и замираю. И чувствую только, как мягкие губы настойчиво тыкаются и пытаются разомкнуть мои. Мне хочется вскрикнуть. Сначала — от неожиданности. Потом — чтобы выпустить из груди рвущийся наружу комок счастья.

Его язык проникает в разомкнутые губы и накрывает мой. Потом становится твёрдым и начинает затягивать в какую-то игру. Мне становится трудно дышать. Нет, физически-то ничего не мешает. Просто сердце так сильно бухает в теле, что того и гляди перекроет весь кислород.

С влажным чмоком Витька отстраняется. Дышит через разомкнутые зубы. Тёплый воздух опаляет мне подбородок и шею. Я тянусь вперёд и касаюсь его груди. Мои моими ладонями мышцы напрягаются. Как и на прессе, когда я спускаюсь к нему. Как и на боках.

Витька заграбастывает меня, прижимает ближе. И снова целует — в этот раз намного решительнее. У меня всё внутри разгорается с новой силой. Я обхватываю его за пояс и закрываю глаза, полностью погружаясь в ощущения сильного тела и собственного внутреннего давления.

Он наваливается на меня сверху — приходится упасть на палас и едва не подавиться сердцем, когда его тело откровенно нависает надо мной. Его дыхание становится тяжелее. Я обхватываю его за напряжённые плечи и тяну вниз, к себе.

Витька обрушивается с поцелуями на мою шею и плечо, сильно дёргает лямку лифчика, когда она мешает губам и нетерпеливому языку двигаться дальше.

У меня внутри всё холодеет, а потом стремительно разогревается до непереносимых значений. Я инстинктивно сжимаю коленками Витькино бедро, которое как раз опирается между ними. В паху от этого мгновенно дёргает и разливается частым-частым пульсом. У меня сам вырывается тихий стон.

Витькино тело разом напрягается, и он особенно чувствительно сжимает зубами мою кожу в районе ключицы. Я зарываюсь пальцами ему в волосы и чувствую влагу у их корней. Поглаживаю пальцами его затылок, потом скольжу на шею и возвращаюсь обратно.

Витька хватает с двух сторон мою футболку и тянет вверх. В районе плеч она застревает, так что стягивать её приходится самой. А заодно и лифчик — который уже начинает неприятно натирать поднявшиеся соски. Витька, пыхтя и отдуваясь, тоже спешит разоблачиться. И эта его спешка очень приятно и волнующе отзывается у меня внутри.

Вот он снова приникает ко мне абсолютно голым телом. Подхватывает ладонями под крестец и прижимает к себе. У меня горит между ног, особенно когда лобком я ощущаю его эрегированный член.

Витька дышит так, словно он марафонец — жадно и нетерпеливо. От такого дыхания моё собственное желание, будто заражаясь им, нарастает. Хочется стать ещё ближе. До предела.

Я провожу руками по Витькиной спине, обхватываю ягодицы. Они крепкие и напряжённые, кажется даже подрагивающие от этого под моими руками. Витька впивается губами мне в щёку. Обхватывает сзади за шею. Перекрывает дыхание глубоким, резким поцелуем.

Наконец, отстраняется, разводит мне бёдра в стороны и снова склоняется сверху. Я замираю, когда влажная головка скользит между половыми губами. Будто примериваясь. Раз. Другой. А на третий Витька делает проникающее движение вперёд.

Слишком сильное и глубоко, хоть и проскальзывает он легко — смазки уже достаточно. Я машинально поджимаюсь, вздрагиваю.

— Больно? — сдавленно шепчет на ухо Витька.

Мотаю головой. И следующее движение получается уже мягче. Тело моё непроизвольно расслабляется, и вместе с Витькиными движениями внутри становится приятно. Его член беспрепятственно скользит внутри, раздразнивая и задевая чувствительные точки. С каждым разом только растравливая возбуждение.

Меня сжимает и крутит, и мысли улетают в урагане. Остаётся только нарастающее возбуждение. Только сбитое дыхание Витьки, перемешенное с моим. Только его тяжесть и проходящий через всё тело жар.

В паху всё горит и бухает. Ощущения настойчиво перекрывают собой всё остальное. Напряжение нарастает. Временами оно вроде стихает, но это обман — буквально через несколько секунд острая волна возвращается с удвоенной силой.

Я крепче прижимаюсь к Витьке, хватаю за всё, что мне попадается. И подчиняюсь его торопливому, рваному ритму. Он двигается то резко и часто, то будто издевательски замирает, отчего пульсирующая волна в промежности только распаляется.

Если он сейчас не прекратит… Я стискиваю Витьку коленками, сжимаю его ягодицы. Напряжение уже неизбежно вылетает на свой последний рубеж. Витькины движения становятся какими-то отчаянными. Его стоны раздаются один за другим и обрываются в жаркой темноте. Пока всё его тело не замирает.

Меня как прошивает иголкой. Острое распирание, тяжёлые удары собственного тела внутри. И мечущееся непонятное томление. Которое, не проходит и минуты, разрывается на части, прогоняя по телу сладчайшую волну, отдающую блаженным расслаблением.

Витька снова начинает двигаться, очень быстро, подстёгивая потряхивающий меня оргазм. И, будто окончательно выдохнувшись, замирает. Наполняя меня горячими толчками.

Жар постепенно прореживается ознобом — выступивший на наших телах пот начинает испаряться. И ощущение беспросветной пустоты начинает вырисовываться в совершенно тёмной комнате.

***

На кухне я сижу на краю табурета и стараюсь не касаться локтями столешницы. Не из соображений этикета — просто боюсь всё запачкать. И свет утреннего солнца в окно совершенно не радует и кажется противоестественным. Гораздо более подходящим сопровождением была бы гроза. Или потоп. Или чего там надо…

Витька показался в кухонном проёме. Сонный и взъерошенный. И, кажется, не заметил, как при его появлении моя спина палкой распрямилась.

— У нас сегодня голодный паёк? — кивнул он на пустой стол передом мной, украшенный только чашкой чая.

— А тебе всё бы есть… — недобро парировала я, хватаясь за чашку, как за соломинку. И будто в опасении, как бы Витька её не забрал.

На Витькином лице мелькнуло смятение, но он спокойно нагнулся к холодильнику. А я нарочно отвернулась в другую сторону. Витька присел на край стола, и чтобы разминуться с ним взглядами, пришлось сильно заинтересоваться строением кухонного плинтуса.

— Ты теперь игнорить меня будешь? — в Витькином голосе, наконец, скользнул холодок.

Я нахмурилась и начала ещё внимательнее рассматривать дурацкий плиточный пол. А потом, сама не ожидая того, обидно выпалила:

— Бабу бы себе нашёл уже!

Кажется, в кухонном пространстве, совершенно не обращая внимания на солнечную погоду, прокатился раскат грома. Без звукового сопровождения, но очень явственно ощутимый кожей и сердцем, подпрыгнувшим в моей груди.

— Ладно, не вопрос! — Витька вдруг хлопнул ладонями по своим коленкам. И со злобным весельем продолжил: — А ты расскажи теперь всем, как я тебя изнасиловал — а ты, овечка бедная, страдаешь неимоверно!

— Ты дурак, что ли? — я упёрлась в брата глазами, и между нами разве что не залетали искры. Витька злился. Как и я.

— Дурак, — бездушно выплюнул он и встал со стола. Потом тяжёлой поступью вышел из кухни.

Я снова осталась одна. И на душе у меня стало в сто раз хуже, чем было.

***

Сегодня Витька искать меня явно не пойдёт. Я бы на его месте не пошла. Да и возвращаться мне совершенно не хочется. Может, психануть и уехать? Забить на все эти сделки, сменить номер телефона и скрыться и от Витьки, и от родителей, и ото всех родственников? Раствориться в пустоте, затеряться.

Этот вариант импонировал мне больше всех. Сразу в душе рождалось ощущение свободного полёта.

Потому что я не знаю, как дальше. Разум мой разъедает яд и ощущение собственной порочности. Тайна, которая жжёт и которую никому нельзя доверить. И если никто не будет о ней знать, то можно будет делать вид, что ничего не было. И я смогу обо всём забыть.

На остановку я так и не пошла. Да и в подъезде не сильно оробела, поднимаясь на последний этаж. Наверное, у меня такая природа — что-то решить и успокоиться. Претворять своё решение в жизнь не обязательно.

С другой стороны — ничего ведь прямо страшного не произошло. По крайней мере, уголовной ответственности за такое не предусмотрено. Разве что нормы морали… Но, эти нормы, кажется постоянно противоречат сами себе. Ну, сами посудите: нет детей — плохо, есть много детей — тоже плохо. Нет мужика — плохо, есть мужик — тоже плохо.

Я отперла дверь и сразу поняла, что с электричеством у нас всё в порядке — на полу с кухни лежал широкий косой прямоугольник. В котором очень хорошо были видны стоящие у порога туфельки молочного цвета на тонких каблучках. Прямо как с витрины магазина.

Не знаю, с чего, но меня захватила волна злости. Сразу захотелось запустить их с размаха в окно.

Я подошла к кухонному проёму и, конечно же, увидела её — милую до мозга костей Ленку, перекрестившую за столом лодыжки в Витькину сторону. Сидела она у окна, так что свет буквально подсвечивал её фигуру. Не сказать, чтобы она была такая уж сногсшибательная — обычная, по большому счёту, девушка. Просто в такой обычности зачастую прячется то, сначала кажется заурядным, а потом начинает притягивать. Как какой-то рано усвоенный образец.

Ленка заметила меня первой и приветливо улыбнулась. Правда, чем дольше она на меня смотрела, тем больше терялись её круглые, как у лани, глаза. Витька тоже обернулся, и я поспешила натянуть на лицо улыбку. Возможно, со стороны стала выглядеть как клоун из фильма ужасов.

— Помешала? — от приторности собственного голоса меня едва не затошнило. — Я ненадолго…

Видимо, у Ленки хватало чувства такта, потому что она спешно поднялась:

— Да нет, это мне уже пора…

Возможно, она ожидала, что её будут останавливать. Но ни я, ни Витька не сказали ни слова, и Ленка пошла залезать в свои кукольные туфельки. На пороге она снова поймала мой взгляд и залилась красным.

Извини, Лен. Честно, против тебя я совершенно ничего не имею. И, тем не менее, моей самой большой мечтой в данный момент было прибить тебя. Потому что ты только что сидела и мило ворковала с Витькой. С моим Витькой.

— Она к тебе, кажется, приходила… — мирно протянул из-за моей спины Витька, когда за Ленкой закрылась дверь.

Ну, конечно. Ко мне. После того, как я велела Витьке искать себе бабу…

— Да пусть бы оставалась — я не против, — так же, не оборачиваясь, ответила я.

И тут чужая рука схватила меня за плечо и крутанула. На лице у Витьки сошлись брови, но через секунду оно будто всё оползло вниз — как бывает при человеческой досаде. А у меня глазам стало жарко. И Витька стал очень и очень чётким. Преувеличенно. Как бывает, когда зрачок застилает влага. Вот чёрт…

— Прости меня, — совершенно неожиданно пробормотал Витька, глядя мне в глаза.

Я рефлекторно отшатнулась. Он прощение просит? За что? А Витька продолжил:

— Ты просто… Не знаю… Классная такая всегда была. Я всегда девушек с тобой сравнивал. Что в детстве…что сейчас. А теперь прям мечта стала… А тут…

Сердце у меня зашлось, и я не верила собственным ушам. Оказывается, это не я соблазнила бедного младшего брата. Ну, или не только дело во мне.

— Ты тоже классный, — на выдохе получилось у меня. Крайне обрадованно. И быстро. И почти счастливо.

Витька по-зверьковски глянул на меня. Испуганно и с надеждой одновременно. Потом шагнул ближе, продолжая вглядываться в моё лицо. Когда между нами почти не осталось больше сантиметров, я сама обняла его.

***

Мне сбило дыхание, когда Витька обхватил меня поперёк живота и прижал к себе. Его подбородок лёг мне на плечо, и Витька забавно засопел, когда мои волосы попали ему в нос.

— Так чего у нас со светом было? — запоздало поинтересовалась я, пытаясь перевернуться на другой бок и натыкаясь на Витькин локоть.

— А ничего не было, — ехидно отозвался он, чуть отодвигаясь на диване. — Я специально пробки выкрутил.

Если честно, я не слишком удивилась. Но Витьке состроила возмущённую рожу. От которой он расхохотался.

— Как думаешь, нам прям обязательно эту квартиру продавать? — спросил Витька, удобнее устраиваясь на подушке.

Я помотала головой.

Как будет дальше, ни я, ни Витька не знаем. Да и знает ли вообще хоть кто-нибудь? Но, в любому случае, Земля со своей орбиты не сойдёт. А значит можно пока прикрыть глаза и уткнуться Витьке носом в грудь. И пусть себе всё дальше само как-нибудь крутится.