Брат, мой брат

Глава 8. Пророчество

Про блошиные рынки я только слышала и никогда на них не бывала. Во-первых, в зоне ближайшей досягаемости таких никогда не было, а во-вторых — у меня срабатывал рефлекс, из-за которого я сразу начинала чесаться.

Но в новом районе обитания, куда мы переехали, поблизости как раз оказался такой, а Витька объяснил, что блохи на людях не живут — только на животных. Которых у нас нет. Так что можно не бояться.

С долгожданным наступление воскресенья я решила не будить Витька, а, прокравшись на цыпочках, вышла из дома одна.

Мне казалось, что я никогда не привыкну к ровной линии горизонта после всех лет жизни в сплошной городской застройке. Взгляд поначалу так и расплывался, а мозг рисовал внутри себя картины несуществующих высоток. И только через пару недель я поняла, какая же это свобода — иметь возможность лицезреть горизонт.

По нужному адресу с гугл-карт — там так и было указано «блошиный рынок» — кучковались небольшие крытые павильоны, защищающие рыночных обителей от дождя, снега и неба. Были даже входные ворота, которые, как змеёй, украсили витой гирляндой — хоть снегом пока и не пахнет, Новый год всё-таки не за горами. Наверное, предпраздничной суетой и объясняется повышенное столпотворение на рынке.

У самых ворот я замедлила шаг, и в душе у меня забурлила непривычная робость. Люди, населявшие сейчас этот рынок, показались мне единым организмом, который жил по каким-то своим законам. Будто бы каждый человек был связан с остальными невидимыми нитями, образуя единый организм, словно спрут. Как Левиафан или что-то около. И нужна ли буду этому Левиафану я? И, если да, то в каком качестве?

Не успела я толком развить эту мысль, как почувствовала толчок в спину. От неожиданности шагнула вперёд, чтобы не потерять равновесия. А у меня из-под локтя выпрыгнула небольшого роста бойкая старушка, которая, весело заглядывая мне в лицо озорными, хоть и окружёнными паутинкой морщин глазами, велела:

— Не робей, красивая! За погляд денег не берут.

Мне кажется, в старости есть очень большой и однозначный плюс — сниженные требования к поведению. И то, что на молодом человеке — во внешности или поведении — считывается как что-то некультурное, у старого выходит с особенным размахом и даже обаянием.

Не дожидаясь моего ответа, старушка бойко зашагала в своём сиреневом пальто прямо по следам машинных шин ко входу на рынок. А её старомодная беретка острым кончиком торчала в пасмурное небо, словно маячок. Я решила, что если эта бабушка не боится левиафанов, то мне и подавно не положено.

Приободрённая, я зашла на территорию рынка.

Я подозревала, что попаду в небольшой филиал турецкого рынка, где тебя хватают и за руки, и за ноги, а отказ что-либо купить воспринимают кровной обидой. Но тут, кажется, царили совсем другие правила — продавцы, сидящие на ровных скамейках, больше переговаривались друг с другом. Но и зорко следили за возможными покупателями — не решит ли кто-нибудь что-нибудь утащить.

Многообразие выставленных товаров меня захватило и голова пошла кругом. Я хоть вроде и не страдаю шопоголией, но очень быстро захотела накупить всякой милой и не очень ерунды. Сорокой я подлетела к лотку с цепочками и с ходу, не торгуясь, выбрала короткую, с крупными звеньями. Курпулентная продавщица в перчатках с обрезанными пальцами тут же подскочила со скамейки и с прищуром вгляделась мне в глаза. Не успела я оробеть, как она бойко затараторила:

— Глаза зелёные — значит ведьма. Бери за половину, а то торговли не будет.

— Хороший у вас маркетинг, — улыбнулась я выгодному предложению. — Тогда ещё подвеску давайте.

Я выбрала самую «крутую» — стилизованную под пентаграмму — подвеску. Кто, кстати, решил, что пентаграмма для призыва дьявола? Вполне себе защитный оберег.

Сунув первую покупку в сумку, я пошла бродить дальше. Понабрала ещё немного мелочи, в том числе и хитро сделанную из соломы и ткани куклу, на «бирке» которого фломастером было выведено: «Домовой». Вообще-то всякие ночные шорохи и скрипы начинают меня беспокоить, поэтому я включила суеверие и решила разобраться с ними таким образом. Впрочем, от мамы я слышала немало историй, как домовые начинают ночами душить хозяев… Ладно, будем решать проблемы по мере их поступления.

Ещё немного побродив, я утомилась и поняла, что на блошином рынке в основном продают то, что и даром никому не нужно. А чтобы найти что-то стоящее нужно потратить немало времени и сил, коих у меня уже серьёзно убыло. И я решила брать курс на выход.

На красную неновую машину, припаркованную у дороги, я сначала не обратила никакого внимания. Пока из неё не вышла цыганка.

Нет, в национальностях я разбираюсь не очень хорошо и по внешним признакам не отличила бы цыганку от, скажем, индианки. Но это была прямо карикатурная цыганка, которую можно было бы нарисовать в мультфильме — в ярком, цветастом и очень идущем ей платье. С очень чёрными, просто в синеву вьющимися волосами. И с носом, благородно изогнутом примерно на середине. Возраста этой женщины я не уловила, а вот жгучий взгляд был такой, что будь я мужчиной, то определённо бы оценила положительно.

Я стараюсь не жить стереотипами, так что постаралась поскорее отодвинуть от себя мысли о том, что цыгане воруют детей. Тем более — мне-то чего бояться, если я давно не ребёнок? Но всё равно я струхнула, когда цыганка направилась прямиком ко мне.

— Горе тебя ждёт, — «с порога» заявила мне женщина с лёгким иностранным напевом. По её телу при этом прошла странная дрожащая волна, как если бы каждая мышца вздумала прийти в движение. Выглядело завораживающе и пугающе.

У меня внутри что-то треснуло и, чтобы не показать этого, я поспешила надерзить:

— Ага, и чтоб его снять, нужно тебе всё золото с деньгами отдать.

Я нарочно взяла от цыганки в сторону, чтобы развеять странный морок, наползающий на уши от её мягкого голоса. Поэтому следующие цыганские слова упёрлись своей остротой прямиком мне в спину. По которой мигом прошёлся холодок.

— Зря ты это сделала. Семью только свою порушишь, мать с отцом поскорбишь. Плохо тебе будет. И счастья тебе теперь не сыскать.

Моё сознание тут же, опираясь на пространные слова «ведьмы», достроило неприятную картину. Хоть она и не сказала ничего конкретного, но… меня это всё равно до жути разозлило. Если уж кому-то и не должно быть дела до моей любовной привязанности, так этой чужой тётке, пусть она и цыганка.

Наверное, я поступила неправильно и надо было просто идти дальше, не обращая внимания на злобное пророчество. Но у меня внутри всё взыграло и захотелось очень сильно отомстить. Моментально припомнив, что цыганки очень суеверные, я с полпинка развернулась к ней и в пару шагов снова оказалась рядом. Не давая цыганке времени опомниться и ещё чего-нибудь наплести, я вцепилась в её шикарную шевелюру. Не настолько сильно, как если бы она вдруг вздумала увести у меня Витьку — просто захватила пальцами несколько волосинок — и дёрнула.

— У меня бабушка — ведьма! — прямо в лицо заявила я цыганке, для пущей убедительности чуть не клюнув её носом. — Я ей скажу, она на тебя порчу наведёт!

Надеюсь, почившая бабушка простит мою ложь.

С чужими волосами в ладони я бодро припустила по просёлочной дороге прочь.

Совсем, совершенно я не понимаю романи, но пока эта оголтелая тётка за мной гналась, выучила несколько цыганских ругательств. В частности,

«тэ курэл тут джюкло». Потом на ломаном русском она просила меня вернуть ей волосы и даже заплатить. Но я была моложе и быстрее, так что цыганка быстро отстала и вернулась обратно к рынку.

Вот и славно. Будет знать, как меня кошмарить. Победительницей, я пошла по просеке к дому.

В воздухе разливалось спокойствие. Хоть погода и была пасмурной, дороги лежали коричневой травой к верху, а деревья напоминали пустые, чёрные лабиринты — всё это совсем не печалило. Скорее рождало ощущение, что в мире всё бывает по-разному, и даже если зима прикидывается осенью, это ничего не значит. И не делает зиму хуже — наоборот, меня немного пугала перспектива пробираться к остановке среди сугробов в мой рост.

Из-за поворота неспешно выглянул наш с Витькой дом, заставив меня поспешить сильнее.

Витька уже был на ногах. Вернее, на окне — высунувшись из оного по пояс, он крайне сосредоточенно взирал на что-то на верхней оконной раме. Зубами при этом зажав несколько гвоздей, и спиной изогнувшись так, будто намеревался прямо из окна на землю встать на мостик.

— Если ты решил покончить с собой, то тут слишком низко, — не скрывая сарказма, сообщила я, когда подошла ближе.

Витька нарочно даже ухом не повёл.

— И этот дом дофтанется тебе? Не дофдёфся, — сообщил он, немного шепелявя.

— Кстати, неужели нет такого приспособления, чтобы не держать гвозди в зубах?

Витька пожал плечами. Изогнувшись в крестце, он занырнул обратно и исчез из поля моего зрения. А я вдруг подумала, что до двери идти слишком далеко — аж завернуть за угол. Окно же очень предусмотрительно раскрыто.

Представив себя скалолазом, я, вцепившись руками в подоконник, зашагнула на приступку фундамента. Окно неожиданно скрипнуло, и мне в голову разом обрушилась картинка, как оконная рама вместе со мной вываливается, и мы, вдвоём, летим вниз. Это меня совершенно не порадовало и не добавило ни капли устойчивости. Хорошо, что Витькины руки уже перехватили мои сверху, лишая иллюзии, что я сейчас рухну. Мир снова приобрёл привычную устойчивость.

— Сестра, ты опять забыла, где у нас дверь? — «участливо» поинтересовался Витька.

— Никакого забытья! — поспешила оспорить я. — Просто зайти в дом не через дверь — единственный метод снять цыганское проклятье.

— Тогда хорошо, что мы не живём в многоэтажке, — размышлял вслух Витька, задвигая куда-то ящик с инструментами. — Какое проклятье?

Я, стараясь не выдавать волнения, коротко пересказала то, что произошло у меня с цыганкой. Волосы которой я где-то потеряла, но и без них Витька мне поверил. Разве что посетовал:

— Я думал, что всех цыган давно отловили, отучили и заставили выдавать микрокредиты.

— Ну, сегодня же воскресенье — наверное, у неё выходной…

… — и её тянет творить куда более добрые вещи.

Я усмехнулась. Витька ни на секунду не взволновался из-за слов цыганки, и мне тоже захотелось относиться к ним легко и с юмором. К тому же, я вовремя прикупила нам оберег-пентаграмму и домового.

***

Хоть погодная зима в гости к нам и не спешила, но грядущего нового года никто не отменял. Поэтому дом, который мы потихоньку обживали, чинили и отмывали, начал ненавязчиво обрастать соответствующим декором.

Вокруг циферблата часов примостились настоящие еловые ветки — совсем короткие и тонкие, чтобы не упали под своим весом, но всё равно добавляющие в комнату запах зелёной свежести. Скатерть на кофейном столике приобрела узор из двуцветных изогнутых леденцов, а окна теперь закрывали не только плотные шторы, но и паутинки гирлянд. В углах я рассадила мягкие игрушки, которые мы нашли в бабушкиной кладовой, когда собирались — они кажутся мне милыми. А на обеденный стол я нашла лампы, стилизованные под старые свечи в подсвечниках — опять же на блошином рынке. Их свет давал приятные и длинные тени на полу, если сумерки были не слишком плотные. Кстати, деревянный пол почти деревенского пола очень мягко скрипит, когда по нему идёшь. Этот звук здорово отличается от городской квартиры — даже не знаю чем. Просто он чище и тоньше.

Здесь, в частном секторе, тебя обволакивает тишина. Сначала ты её не замечаешь. Затем считываешь, как нечто беспокойное — как если бы ты вдруг, ни с того, ни с сего очутился в открытом космосе, где звуков не существует. И только через время ты понимаешь, что подобная тишина — это единственно возможное обитательное пространство. Просто потому, что она — спокойствие. И вечность.

Под такую тишину остаётся только, не торопясь, пройти до ковра, опуститься на него, держа в руках миску только приготовленного попкорна, и откинуться на спину. С миской при этом надо быть аккуратней — чтобы кукуруза не пересыпалась через край. И поставить её себе на живот, чувствуя им круглое, выступающее донышко.

Тогда над головой стелется длинный, древенчатый потолок, над которым ещё чердак. А на чердаке крыша уходит в высоту пирамидой, так что себя можно представить древним фараоном. На потолке — люстра, свисающая вниз округлыми лампами, которые будто качаются на цепях и держатся за деревянные перекладины. Такая ни за что не смотрелась бы в городской квартире, но по-королевски светит здесь. Словно она — в древнем замке, который нужно спасать от проклятия ночи.

Я слишком долго смотрю на свет, и у меня перед глазами начинают фонить цветные круги. Закрываю глаза, но круги от этого становятся только ярче, проявляя на сетчатке фантомные очертания предметов.

Слышу скрип у себя над макушкой — это Витька голыми ногами проделывает путь из кухни в комнату. У него, как оказалось, отличная терморегуляция, поэтому парню нет необходимости носить носки. А у меня такая необходимость есть — так что я инстинктивно поджимаю пальцы на ногах, чувствуя между ними мягкую шерсть. И открываю глаза.

Вижу, как Витька с очень ровной спиной подходит к тумбочке и берёт с неё пульт от телевизора. Вижу, как он, чуть прищуриваясь, возится с кнопками. И слышу, как раздаётся короткий звук теле-включения.

Не успевает голос с экрана сказать что-то понятное, как Витька переключает. И теперь слышно только тишину. Он перешёл на флешку, куда до этого скинул атмосферное видео — камин зимним вечером. До меня доносится звук потрескивающих в огне поленьев, далёкого ветра и кружения снега. Очень натурально, надо сказать. Так что я подтягиваю к себе ноги, будто от холода.

Витька кладёт на место пульт и медленными шагами двигается в мою сторону. Я повернула голову и теперь вижу только его ноги до колен — на них как раз собираются гармошкой джинсы. Дальше я вижу уже бёдра и торс — Витька усаживается, скрестив ноги по-турецки. Чувствую, как по животу бежит дрожь — это Витька угостился попкорном из миски. Тихо жуёт его, не отводя взгляда от изображения.

Нашей следующей покупкой будет камин. Витька предлагал заняться хорошей обшивкой дома, но я думаю, это не к спеху. Тем более, зима в это году тёплая, а скоро наступит весна. Так что это подождёт. А вот то, что может расслабить, заворожить и вселить спокойствие — это важно уже сейчас. И если Витька любит смотреть на имитацию камина в телевизоре, значит нам нужен камин настоящий.

Просто я замечаю, каким грустным он периодически становится, когда думает, что я на него не смотрю. И, думаю, я понимаю его грусть. Что ни говори, а мы с ним вроде двух отрезанных ломтиков, оказавшихся на одной тарелке. Которым ещё с этой тарелкой совсем не всё понятно, и просить или посоветоваться не с кем. Конечно, это не самое страшное, но всё равно немного холодит. Так что пусть у нас лучше будет камин.

— Перестань тырить мой попкорн, — советую я, прикрывая глаза. — Я всё вижу.

— Это не попкорн, — отвечает Витька. — Это счастье. А счастье должно быть внутри.

Возразить мне нечего.

Я и слышу, и чувствую, как Витька, немного неуклюже, укладывается рядом, втискиваясь в пространство между столиком и мной. И машинально сдвигаюсь в сторону, чтобы ему было больше места. Боком ощущаю, как по голой полоске кожи между кофтой и штанами проскальзывают несколько кукурузных зёрен. Витька окончательно укладывается рядом.

Я открываю глаза. Его профиль — спокойный и ровный, устремлённый вверх. На уголке губ — полуулыбка. Раскрытая ладонь лежит на животе, мерно поднимающемуся в такт дыханию.

Наши тела вроде бы не соприкасаются, но левым боком я всё равно чувствую исходящее от него тепло.

Нас постепенно накрывает ночь…