Будет больно, моя девочка (СИ)

Глава 17

Арсений

Ты самый ужасный человек на земле! Я не встречала никого хуже тебя. Никого.

Понятия не имею, почему ее слова до сих пор сидят в голове. Крутятся на репите уже неделю.

Никого хуже меня…

Отрываю взгляд от стакана, до краев наполненного апельсиновым фрешем. Столовая гудит, как набитый доверху пчелами улей. Выхватываю глазами Панкратову мгновенно, взгляд сам к ней приклеивается.

Губы трогает улыбка. Не та, когда ты рад кого-то видеть. Вовсе нет. Я улыбаюсь в ожидании того, что произойдет дальше. Семь дней прошло с момента, как она приняла решение. Сделала выбор. Сама. Добровольно.

Откидываюсь на спинку стула, кладу раскрытую ладонь на крышку стола, вытягиваю ногу и наблюдаю.

Майя берет поднос и направляется к столику. Мельникова семенит за ней следом, вжав голову в плечи.

Сколько наша Вера еще продержится? Можно смело делать ставки. Я уверен, что не больше десяти дней.

Майя отодвигает для себя стул. Отвлекается на телефон. Как раз в этот момент поднос, что держит Мельникова, чисто случайно вылетает у нее из рук, буквально в метре от стола.

Парни, кажется из десятого, третий раз за неделю так развлекаются. Мельникова уже даже не взвизгивает. Стоит и обтекает.

Пономарева с подружками подключаются мгновенно. Как из-под земли вырастают рядом с Мельниковой. Хихикают. Стебутся на всю столовую.

Лизка делает это громче всех. Яд из нее сочится по полной. Я был уверен, что после нашего маленького урока для нее Пономарева ко мне больше ближе чем на километр не подойдет. Но нет, теперь Лиза из шкуры выпрыгнуть готова, чтобы доказать свою значимость, проявить себя на максимум и войти в наш круг.

Пока Верка пытается оттереть пятно на пиджаке, Панкратова спешит на помощь. Разгоняет Лизку со сворой пришибленных подружек и что-то быстро говорит Мельниковой, размахивая руками.

Улыбаюсь. Слышу жужжание над ухом.

— Весело было, правда? — стрекочет Лиза, усаживаясь напротив меня.

Киваю, не отрывая взгляда от раскрасневшейся Панкратовой.

Теперь в этом месте действует одно-единственное правило — любой, кто решит дружить с Майей, автоматически становится изгоем и заслуживает незамедлительного наказания. Саму Майю, естественно, трогать запрещено, она мне все еще нужна целой. Целой и одинокой.

Отодвигаю от себя обед и поднимаюсь на ноги с чувством полного удовлетворения от происходящего.

Вижу осуждающий взгляд брата. Наверное, я должен расстроиться, но прикол в том, что Марат сам решил устроить мне бойкот. Сам слился. Правда, вот привычка требовать осталась. Так это не работает.

Выхожу из столовки и направляюсь в спортивный корпус. Через пятнадцать минут начнется физкультура. Есть время спокойно переодеться. Заворачиваю к раздевалкам, когда звонит Кудяков.

Провожу пальцем по сенсору и прикладываю динамик к уху.

— Меняем условия, — отвечаю без приветствий. — Увеличиваю банк в четыре раза, но при этом увеличиваю и срок.

Вэл подвисает на секунды. Я всю неделю думал, насколько мне поджимает этот обусловленный месяц.

— Насколько?

— До Нового года.

— Окей, — тянет, все так же подтормаживая. Но тогда с тебя видео по завершении.

— Без проблем.

Хочу сбросить, но вспоминаю, что это вроде как Кудяков мне позвонил.

— Ты чего хотел? — открываю шкафчик.

— Мы вечером в «Пар» едем. Ты с нами?

— Без понятия пока. Если будет время, заскочу.

Вот теперь отключаюсь.

Расстегиваю пуговицы на рубашке и слышу дикий вой в коридоре. Поворачиваю голову на звук. Он становится ближе и громче.

— Не реви, Вер. Не плачь, пожалуйста. Все застираем сейчас, переоденешься в футболку пока. Я тебе пиджак свой отдам. На юбке почти ничего нет. Замоем, и все.

Отодвигаю рюкзак ногой ближе к шкафу и медленно иду на голоса. Прислушиваюсь.

— Май, не надо, — Мельникова всхлипывает. — Иди, ладно?

— Вер, ну ты чего?

— Уйди, Майя. Пожалуйста. Ты разве не понимаешь?

Верун прихрюкивает оттого, что давится слезами. Захожу в девчачьи душевые.

Мельникова, заметив меня, вздрагивает, затыкается сразу. Пялится как на привидение. Еще немного, и в ноги мне упадет.

— Какая жалость, — подпираю плечом дверной косяк.

— Выйди отсюда!

Майя мгновенно ощетинивается. Она, как и разглагольствовала, всю эту неделю со мной не общается. Делает вид, что меня в принципе здесь не существует.

— С чего вдруг? Вер, ты хочешь, чтобы я ушел? Я тебе мешаю как-то?

Мельникова поджимает губы, обнимает себя за плечи и едва заметно вертит башкой. Отрицает.

— Зато я очень этого хочу!

Майя прищуривается, злится. Движения рваные. Она почти огнем дышит. Покраснела вся. Но голос дрогнул. Я услышал. Смелости все же не так много, как ей хочется.

— Вер, свали, а, — прошу с улыбкой. Вежливо почти.

Мельникова, несмотря на выкрик Майи меня не слушать, ретируется. Бежит так, что пятки сверкают.

Ловлю взгляд Майи. Сокращаю расстояние между нами.

— Зачем ты это делаешь? — спрашивает, пылая от гнева. Убирает со лба приклеившуюся прядь волос.

— Я же тебя предупреждал. Снова, — наклоняюсь так, что ее лицо оказывается в паре сантиметров. — Я тебя всегда предупреждал. Заметь.

— Отстань от нее.

— Зачем? Потому что ты просишь? — Пробирает на смех, честное слово. — Или, — перехожу на шепот, — снова заплачешь?

Ее слезы в прошлый раз меня не тронули…

Совсем нет.

Подумаешь. Какая жалость. Украденный первый поцелуй…

Сжимаю пальцы в кулаки, ощущая, как покалывает подушечки. Она дрожала. Я к ней прикасался в тот день, а она дрожала. Плакала и дрожала. Ей было обидно и страшно. Я это чувствовал настолько остро, будто сам все это переживал.

Моргаю. Трясу башкой. Челка падает на лоб.

— Ты просто…

— Какой? М, Майя?

— Несчастный.

Она шепчет, а мне кажется, словно кричит. Громко, с надрывом, прямо мне в лицо.

— Мне тебя жаль, Сенечка.

Вижу, как она сглатывает, и не могу удержаться, обхватываю ее тонкую шею.

— Что ты сказала?

Прижимаю ее к стенке. Напираю. Панкратова окольцовывает мое запястье пальцами. Вцепляется в него.

— Что с тобой произошло? — переходит на шепот и отпускает мою руку.

Со стороны все выглядит так, словно я прижал ее к стенке и хочу задушить. Я, наверное, и хочу. Чувствую в себе килотонны ярости. Она практически стала осязаемой.

— Ты в себе вообще? — встряхиваю ее как куклу.

Смотрю на нее. В глаза. На губы.

Мягкие. Теплые. Со вкусом вишневого бальзама для губ.

— Конечно в себе. Мыслю ясно. Соображаю тоже вроде без промедлений.

Она произносит это так же тихо, а я продолжаю слышать ее крик.

Несчастный…

Сумасшедшая. Отъехавшая на тысячи, просто тысячи процентов. Я несчастный? Смешно.

Впиваюсь в нее взглядом. Готов душу из нее сейчас вытрясти. Откуда у нее в глазах взялась эта гнилая жалость?! Жалость ко мне? Ей меня жалко? Серьезно?

Пока мозг продолжает хаотично обрабатывать поступившую в него информацию, вновь чувствую прикосновения. Майя опять обхватывает пальцами мое запястье. Чуть впивается ногтями в кожу. На секунду буквально. Злюсь сильнее.

Злюсь, потому что ее прикосновения больше не раздражают. Ни сегодня, ни вчера, ни неделю назад. И то, насколько быстро складывается наше общение, этому лишь поспособствовало. Я к ней, можно сказать, привык.

Панкратова с самого начала просекла, что вся эта тактильность меня только триггерит, и под шумок пополнила список тех немногих людей, от касаний которых меня ментально не выворачивает.

Оба часто дышим. Майя привстала на носочки, потому что на инстинктах я вжал ее в стену сильнее.

Когда соображаю, что и правда скоро начну ее душить, ослабляю хват, и Майя становится на пятки, уменьшаясь в размерах мгновенно.

Рваный вдох. А после легкие окутывает запахом ее духов. Что-то с розой и ирисами. Максимально девчачий аромат. Панкратова — само олицетворение вот этой девочки в розовых туфлях и таком же платье. От макушки до пяток пронизана этим вайбом.

Злость не то чтобы сбавляет обороты, просто чувства притупляются. Размазываются.

— Прекрати издеваться над Верой. Что за глупость — отыгрываться за меня на ней?

— А что, если она заслужила? — упираюсь раскрытой ладонью в стену у Майи над головой.

— Вера? И чем же, интересно, она могла заслужить? Не преклонила колено перед госп…

— Именно что преклонила, — перехожу на шепот, зажимая рот Майи ладонью.

Ее выпады раздражают. Это же святая простота и абсолютное, какое-то просто незамутненное сознание. Наблюдаю за тем, как у нее расширяются зрачки, а в глазах встает отчетливый немой вопрос: что ты делаешь?

— А твоя распрекрасная Вера не рассказала, что слила мне о тебе все?

Майя моргает. Хмурит брови. Не верит, конечно. Поэтому я продолжаю.

— Что ты любишь, не любишь, с кем дружишь, о чем мечтаешь. О том, что это был твой первый поцелуй, я знал гораздо раньше, чем ты мне это озвучила, Майя. Твоя Вера лично тебя вызвонила, чтобы убедиться, сидишь ли ты в рестике с тем… Как его там?

Хмурюсь и действительно напрягаю память. Правда, имя этого чувака в башке так и не всплывает.

— Неправда.

Ее дыхание обжигает ладонь, нажим которой я уже давно ослабил. Убираю руку.

— Спроси у нее сама.

— Ты ее запугал. Как всех здесь…

— Она могла тебя предупредить, но, судя по твоей реакции, смелости это сделать у нее не хватило.

Вижу, как сменяются эмоции на ее лице. Майя растерянно смотрит перед собой, ровно сквозь меня. Сглатывает. Когда это делает, я чувствую, как под моей ладонью дергается ее тонкая шея.

Сердце в этот момент отбивает какой-то до этого незнакомый зашкаливающий ритм.

На протяжении семи дней все старались обходить ее стороной. Не контактировать, а если все же кому-то приходилось, находились те самые добровольцы, которые быстро «учили» бедолагу, что не стоит иметь с Майей ничего общего. Я об этом никого не просил. Сказал один раз ограниченному кругу лиц, дальше все разрослось само по себе.

— Вспомни, кто за эту неделю был рад общению с тобой? Ну кроме Маратика. А кто старался побыстрее слиться? Поброди в закоулках разума. О какой справедливости ты вечно печешься? Встать на твою сторону, заступиться никто не спешил и не спешит. Стоило ведь только щелкнуть пальцами, Майя.

Именно это и делаю, воспроизвожу щелчок, звук которого разносится эхом по душевым.

— Ловкость рук, и никакого мошенничества. Совсем.

— Ты всех подговорил? — шепчет и смотрит на меня, словно заколдованная.

— Предоставил выбор. Но стадо не умеет думать своей головой. Стадо просто слушает команды. Самое смешное, что никто даже не попытался возразить. Сказали бы дружное «нет», ну что бы я тогда смог сделать?

— Но они не сказали, — Майя поджимает губы. На ее лице появляется печальная улыбка, в которой на эту секунду собрано все разочарование мира.

Она отзывается и во мне. Вот эта печаль, весящая неподъемные килотонны. Мертвая энергия.

— Нет.

— Почему? — спрашивает со всей серьезностью, на какую только способна в этой ситуации.

Встречаемся глазами. Внутри все содрогается от ее взгляда, как бы я ни пытался отнекиваться. Как бы ни хотел абстрагироваться.

Убираю руку. Скользнув пальцами по ее тонкой шее, прячу их в карманы брюк. Отступаю ровно на один шаг назад. Дыхание перехватывает. Приходится сделать усилие, чтобы ответить:

— Потому что трусы. Но завтра все будет так, как было, Майя. Они будут улыбаться тебе, возможно, даже заискивать.

— Зачем ты это делаешь?

— Потому что справедливости не существует. Ее просто нет.

Слышу шаги в коридоре. Майя тоже реагирует. Встрепенувшись, бросает взгляд на вход в душевые. Рассматриваю ее в этот момент и чувствую, как по телу ползут мурашки. Передергиваю плечами. Моргаю, сжимаю руки в кулаки и, резко развернувшись на пятках, ухожу как можно дальше отсюда.

Сердце все это время ведет себя до возмущения необычно.

Марат возникает у меня на пути практически сразу. Дергает за локоть, чем и тормозит. Оттягивает с прохода в сторону и с ходу наезжает.

— Что ты сделал? — смотрит в глаза.

Пялимся друг на друга, еще немного — и глотки перегрызем. Каждый на низком старте уже.

— А должен был? — прищуриваюсь, перекатываюсь с пяток на мыски.

— Что за тупое правило, Арс? Включи мозг.

— Хочешь побыть благородным рыцарем? Только вот не срастается. Пару месяцев назад все это забавляло и тебя.

— И я признаю, что был тем еще козлом.

— То, что ты переобулся, ничего не меняет, брат, — хлопаю его по плечу. Маратик прослеживает движение моей руки и не позволяет сделать этого во второй раз. Резко отталкивает.

Не ожидав толчка, делаю два шага назад, врезаюсь спиной в стену, а Марат припечатывает словами:

— Олька, наверное, связалась тогда с кем-то вроде тебя. С таким же отморозком. И мы оба знаем, чем это закончилось.

Майя в этот момент прошмыгивает мимо нас бегом и на цыпочках. Смотрю ей в спину, а Марат тут же кидается за ней следом, что-то кричит вдогонку. Спрашивает, обидел ли я ее, тронул…

Застегиваю пуговицы на рубашке и возвращаюсь в раздевалку, чтобы забрать рюкзак. Идти на физру я передумал.