Что предназначено тебе… Книга вторая

10

Отель «Премьер» был достаточно затерян среди офисных зданий и банков Манахаты, чтобы быть приятным и удобным местом для увлекающих встреч политиков и бизнесменов.

Доминико устраивал им великолепные банкеты каждую среду. На обедах, поражавших своей роскошью, встречались самые высокопоставленные лица станции. Там они предавались безудержному веселью.

Больше всего Стефано впечатлил бой пробками от шампанского, о котором он слышал, но которое до сих пор считал мифом о жизни тех, у кого денег куры не клюют: для него бутылки раскупоривали из десятков коробок. Само шампанское тоже находило применение — гости щедро поливали друг друга дорогим напитком из лучших винных погребов Корсики и Альбиона и смеялись как дети в парке аттракционов. Моэт и Шандон и Дом Периньон текли рекой в самом прямом смысле.

Само собой, ни один политический деятель или представитель законодательных органов не мог появиться в «Премьере» без согласования с Таскони. Это место принадлежало только ему.

— Дело не только в деньгах, — говорил Доминико вполголоса, когда они со Стефано оставались почти что наедине — если не считать наряда охраны, замершего кругом, — я представляю определённые группы людей. Мои соотечественники будут делать всё, что я говорю. Я могу, к примеру, обеспечить конгрессмену голоса. Могу обеспечить поддержку по наведению порядка, объединив несколько десятков мужчин, которые в день голосования будут контролировать выборы или, в крайнем случае, заполнят урны, проголосовав в нескольких участках. Мы нуждаемся друг в друге — правительство Манахаты и я.

Прошла неделя с тех пор, как Доминико начал выходить. Каждую среду он ездил в отель «Премьер», и в тот вечер как раз была среда.

Доминико держался от общего веселья в стороне, предпочитая наблюдать, и если заводил с кем-то разговор, то только о делах.

Стефано опасался, что здесь, в естественной для себя среде, Доминико окажется совсем не таким, каким Стефано его знал — но ничего подобного не произошло. Это был всё тот же человек, который последние месяцы сводил его с ума.

Доминико был молчалив и, похоже, одинок. Так что, стоя за спинкой его дивана среди шума и веселья, Стефано с трудом удерживался от того, чтобы наклониться к Доминико и поцеловать его.

Как обычно в такие вечера, посетители сами подходили к Доминико и после недолгих приветствий и заверений в верности заводили интересовавший их разговор.

Так же началась и беседа с Тициано Донетти, который протянул Доминико хрустящую недавно отпечатанную газету и спросил:

— Свежую речь МакФолена читал?

Доминико покачал головой и принял газету из его рук.

«Алкоголизм, — значилось в заметке, на которую Тициано указал ему, — это продукт экспорта с Корсики».

Доминико, порядком уставший от подобных однотипных статей, закатил было глаза, но Тициано ткнул пальцем в газету:

— Читай, читай.

Со вздохом Доминико снова опустил глаза на текст.

«Мы утверждаем, что мы — ревнители Ветров, а мораль и добропорядочность — основы нашего общества. Толпы мигрантов, стремящихся воспользоваться благами, созданными руками наших честных людей, или те взгляды, что они несут с собой и учат им наших доверчивых сограждан, трансформируют нас в неверников и возводят аморальность на престол. Несчастное Содружество, изнурённое послевоенными проблемами, недостатком еды и антисанитарией, сопровождающейся отсутствием доступной медицины, отправляет к нам своих любителей алкоголя».

Доминико не удержался и негромко хрюкнул.

— Читай, — повторил Тициано, и Доминико продолжил читать.

— «…тех, кто ставит производство алкоголя на верхнюю ступень своих жизненных ценностей; своих пьяниц и тех, кто еще не до конца погряз в этом грехе, но делает все возможное, чтобы до него дойти; с неприемлемыми нами взглядами на мораль и государственную политику. Они делаются частью нашего общества, но не интегрируются. Лишённые какой-либо свободы в стране, откуда они прибывают, они призывают за неограниченные права у нас, но и слышать не хотят об обязанностях и моральном долге. Из-за нашей либеральной политики и свободы они принимают участие в выборах, из-за нечистоплотных политиков… — Доминико пробежал глазами несколько строк, где автор статьи описывал конгресс, — они осуществляют управление нашей верой и огромными округами нашей Манахаты! Они вместо нас навязывают нам же нормы поведения, которые абсолютно безнравственны». Тициано, что это за бред? Почему я должен это читать?

— Ты не понял ни черта, — вырвав у босса газету, Донетти зло посмотрел на него. — Он предлагает ввести сухой закон.

— И что ты хочешь от меня?

— А ты не понимаешь что?

Стефано напрягся. Он-то как раз всё отлично понимал. Впрочем, Стефано не сомневался, что понимает и Доминико — и, скорее всего, просто не хочет произносить решение проблемы вслух.

— Его надо убрать.

Стефано широко распахнул глаза. Он впервые слышал, чтобы кто-то произносил подобные слова вслух.

Доминико повёл плечами, поудобнее устраиваясь в кресле, и, достав из портсигара сигару, стал раскуривать её.

Разнообразие и уровень питейных заведений Манахаты действительно не оставляли равнодушным никого — Стефано в том числе.

Большую их часть составляли салуны — что среднее между баром и пабом, куда с удовольствием бежали представители сильного пола, и очень часто слава этих мест была далека от хорошей.

Стульев, диванчиков и кресел там не было, чтобы клиенты «не засиживались» и пили стоя — но народ все равно с удовольствием захаживал туда — больше поболтать, чем выпить: салуны с самого момента основания станции служили центрами политических переговоров.

Доминико, как и другие капо, выплачивал владельцам салунов определенную сумму. За это те проводили агитацию среди посетителей, подбирали для семьи новых людей и помогали сбывать товар.

Ещё одним видом злачных мест были танцевальные клубы — эти появились в Манахате заметно поздней. Четыре минуты танца чередовались здесь с пятнадцатью минутами передышки, во время которой можно было выпить, освежиться и поговорить.

В тех танцклубах, где Стефано успел побывать, стояла невыносимая духота и густой дух плациуса клубился со всех сторон. Вентиляцию хозяева отказывались устанавливать наотрез: жара способствовала продаже спиртного, а запах — соблазну попробовать плесень для тех, кто ещё не пробовал её.

Среди восьмидесяти шести тысяч человек, посещавших танцевальные залы Манахаты субботними вечерами, основной процент падал на подростков от тринадцати до девятнадцати лет. Здесь проводились маскарады, в которых призом был ящик бордо, кег пива или пара пинт виски. Директор танцклуба мог назначить приз в сотню фунтов девушке, которая за месяц закажет в зале клуба больше всех коктейлей или скотча. Если учесть к тому же, что распивание горячительных напитков напрямую было связано с проституцией, то оба эти места были для Таскони золотым дном.

— Не обижайся, Тици, но я начинаю от тебя уставать.

— Как это понимать?

Доминико вздохнул.

— Пусть вводит свой чёртов закон, мне-то что?

Тициано скрипнул зубами.

— Мы потеряем ещё одну статью дохода. Доминико, ты сошёл с ума, у нас и так накрылся канал торговли с Аргайлами…

— Аргайлы тут ни при чём, — Доминико в упор посмотрел на него. — Давай говорить откровенно, Тици, Аргайлы заботят только тебя, потому что ты привык перекупать у них виски и перепродавать на Корсику, а наши продукты — наоборот, на Альбион. Но я уже сказал тебе — этого больше не будет. Торгуй с кем-нибудь ещё. Что же касается этого, — он постучал кончиком пальца по свежеотпечатанной газете, — то если закон пройдёт, он окажется только на руку нам. Мы продолжим вести дела так же, как сейчас. Только цены можно будет поднять.

Тициано собирался ответить что-то, но в эту минуту мужчина в чёрном костюме появился из толпы и, остановившись около него, что-то зашептал Тициано на ухо.

Стефано заледенел. «Вот оно», — промелькнуло у него в голове.

Подозрение нарастало у Стефано по мере того, как он пытался раскрутить дело о покушении на Доминико. В этом деле неизбежно должен был быть замешан один из его людей. И был это, безусловно, не простой боец.

Теперь Стефано знал кто — его правая рука, Тициано Донетти. Друг настолько близкий, что даже дом он построил рядом с резиденцией самого Доминико.

Человека, который отозвал его в сторону только что, Стефано уже видел — в салуне, где выпивал Беппе Ламберти.

Воспользовавшись недолгой паузой, Стефано коснулся плеча Доминико и прошептал.

— Давай отойдём.

Доминико поднял бровь.

— Прямо сейчас? Ты так хочешь меня, что не можешь дождаться, когда я освобожусь?

Стефано скрипнул зубами.

— Да, Доминико, — сказал он немного громче, — хочу, чтобы ты трахнул меня прямо сейчас.

Со стороны охранников послышался смешок. В глазах Доминико промелькнуло удивление.

— Ну, хорошо… — произнёс он. — Тици, ты нас подождёшь?

Тициано, который был занят собственным разговором, не обратил никакого внимания на слова капо.

Доминико встал, и они вместе направились в «кабинет» — небольшую изолированную комнатку со стенами, обитыми красным плюшем, где Доминико иногда проводил переговоры.

Едва дверь закрылась за спиной Доминико, тот плотоядно уставился на своего подручного и попытался его обнять, но Стефано увильнул от его рук.

— Нико, надо поговорить.

Доминико недовольно смотрел на него.

— Тициано — ты хорошо знаешь его?

— Почти десять лет, — ответил Доминико с неохотой.

— Он может тебя предать?

Доминико убрал руки в карман и повернулся лицом к электрокамину, горевшему в углу.

— Вот ты о чём, — сухо сказал он и подошёл к огню.

Какое-то время Доминико молчал. Стефано собирался уже привести свои доводы, когда Доминико произнёс:

— Я ничего не могу поделать. Тициано — член моей семьи. Может, мне и следовало бы убить его, но у меня нет никаких доказательств.

— Время дружбы окончилось, Доминико, — с нажимом произнёс Стефано, — настало время предательства.

Но Доминико не ответил ему ничего.

Стефано вздохнул и, подойдя к нему, обнял со спины, а подбородок опустил Доминико на плечо.

— Не бери в голову, — сказал Стефано уже тише и зарылся носом в его волосы.

— Мне нужны доказательства, Стеф, — повторил Доминико с нажимом.

Стефано развернул его лицом к себе и поцеловал.

— Положись на меня, — прошептал он в приоткрывшиеся ему на встречу губы. — Доказательства — это мой конёк.