Что предназначено тебе… Книга вторая

7

О случившемся Стефано узнал только на следующее утро после того, как Доминико привезли в больницу — и его невольно кольнуло разочарование. Он надеялся, что Доминико в случае чего в первую очередь вспомнит о нём.

Удивляясь собственным претензиям и тому, как изменилось его отношение к корсиканцу за последние несколько месяцев, Стефано в числе трёх других телохранителей отправился в госпиталь. По мере того, как платформа приближалась к больнице, беспокойство овладевало им всё сильнее. Двое охранников, с которыми он не был знаком, вполголоса переговаривались о том, что произошло.

— Два раза пырнули ножом, — говорил один.

— Santa Venti, — другой осенял себя спиралью Ветров.

Стефано только стискивал зубы и молчал. Густав, сидевший рядом с ним, оставался мрачен, как всегда, так что Стефано при всём желании не смог бы понять, что творится у него в голове.

К тому времени, когда он добрался до приёмного покоя, его уже трясло — но дверь палаты была закрыта, и оттуда лишь раздавались едва слышные голоса.

— Может, тебе укрыться в тюрьме? — говорил Тициано.

Стефано не нравился этот плотный невысокий мужчина с курчавыми волосами. Впрочем, ему не нравились все — кроме, разве что, Густава и Кассандры, которая стояла тут же у широкого окна, обращённого на город, и поминутно срывалась с места, чтобы сделать по приёмной круг.

Улучив момент, Стефано подошёл к ней и положил руку на плечо.

Кассандра вздрогнула и покосилась на него, но вырываться не стала. Только плотнее сжала зубы, и Стефано увидел, что в глазах её стоят слёзы.

— Знаешь, — сказала она, — когда я была маленькой, мы жили в небольшом доме на самой окраине. Ничего особенного. Самый обычный двухэтажный кирпичный дом. Там… — она облизнула пересохшие губы, — там жили мать, отец, Доминико и ещё один его брат — Эмануеле. А теперь… теперь остался только он.

Когда мне исполнилось четырнадцать, меня отдали в дорогую частную школу — я и представить никогда не могла, что попаду туда. Мне никогда не нравилось там. Родители почти не навещали меня, а Доминико… он всегда приезжал на Рождество. В своём огромном сверкающем додже. Брал нас покататься по городу и привозил кучу всего: сладости, фрукты и множество подарков…

Кассандра сделала глубокий вдох, но это не помогло, и она прижала ладонь к губам, чтобы не разрыдаться.

— Всё будет хорошо, — Стефано крепче стиснул её плечо.

— Ты говоришь это как коп? — ядовито поинтересовалась девушка сквозь подступавшие слёзы.

— Как человек, который тоже не хочет его потерять.

— Есть ещё кое-что, — раздалось у них за спиной, и Кассандра торопливо отпрянула, обнаружив, что дверь приоткрылась, и на пороге появился Тициано, — ФБС арестовали троих дистрибьюторов плациуса. Ищейки считают, что они имели контакт с семьёй.

— В чём их обвиняют?

— Подозрение в контрабанде.

Доминико недовольно закряхтел.

— Этого ещё не хватало. Мне ждать, что копы явятся прямо сюда?

— Всё может быть. Моё мнение ты знаешь.

— Мариано советует мне перебираться домой.

— Дело твоё.

Тициано вышел и, заметив, что Стефано пристально смотрит на него, кивнул на дверь.

— Хорошо же работает охрана, — сказал он, — дерьмо…

Густав первым направился в палату — двое других парней уже стояли по обе стороны от двери снаружи от неё.

Стефано вошёл следом и поёжился — на Доминико, разукрашенного ссадинами и синяками, было тяжело смотреть. Один глаз его заплыл, а пальцы на правой руке были упакованы в гипс.

— Соглашусь с Тициано, — произнёс Доминико, увидев обоих внутри, — где Лука? Как я должен это понимать?

— Лука занимается поиском виновных, — ответил Густав, нарушив своё правило ограничиваться минимумом слов, и Стефано догадался, что он, кажется, всё-таки волнуется. — С вами всё в порядке?

— Лучше некуда.

Отдав Густаву распоряжения насчёт организации охраны, он попросил:

— Иди, разберись. Потом встанешь снаружи. А ты, — Доминико ткнул на Стефано, — останешься со мной.

Только когда дверь закрылась за краснокожим, Стефано понял, как был напряжён. Он глубоко вдохнул, успокаивая сердцебиение, и на негнущихся ногах шагнул вперёд. Доминико пристально смотрел на него правым глазом.

— Как ты? — тихо спросил Стефано, присаживаясь на край кровати и пытаясь отыскать ладонь.

Доминико продолжал молчать, и в его глазах Стефано почудился страх, который Доминико тут же сморгнул.

— Дерьмово выгляжу, да?

— Хочется верить, что это пройдёт.

Доминико вздохнул и перевёл взгляд на окно.

— Полное дерьмо… — пробормотал он.

— Как они выглядели?

Доминико покачал головой.

— Было темно. Шляпы, плащи. Чёрт, я даже национальность их не разглядел — что уж говорить про лицо.

— И правда дерьмо, — подтвердил Стефано. Помолчал и добавил: — У тебя много врагов?

Доминико пожал плечами.

— Когда я приехал, в городе было два десятка банд. Теперь только пять, и все дружат со мной. Что говорить про внешних врагов?

Стефано кивнул.

— Я хочу, чтобы ты занялся этим, — сказал Доминико после долгого молчания.

— Я?

— Ну да, ты же у нас коп.

— А… — «А Лука?» — хотел было спросить он, но замолк. Лука и сам мог быть на стороне врагов. Какое-то время Стефано внимательно смотрел на Доминико, пытаясь понять, не стоит ли сказать ему сейчас, но потом отказался от этой мысли — если бы Доминико доверил ему вести расследование, он смог бы сам разобраться с Лукой и выяснить степень его вины. — А Густав? — всё-таки спросил он.

— Густав… — задумчиво протянул Доминико, — Густав родился на Манахата-плэнет, в небольшом городке колонистов. Он мечтал учиться, стать таким же, как белые. Когда ему было пятнадцать, он сбежал от миссионеров и пробрался на паром, но дальше Манахаты улететь не смог. На переправе его остановила таможня — в одной рубашке и рваных штанах. Густав так и остался жить в порту. Нашёл себе работу там же — разгружал корабли кочевников. Однажды он поссорился с белым, который так же зарабатывал на разгрузке, как и он. Тот не хотел разгружать ящики, пока не получит приказ, а Густав хотел закончить дело поскорей. Завязалась драка, и Густав придушил его. Копы взяли его сразу же. К тому времени краснокожих уже признали людьми, и их можно было отдавать под суд. И шестеро свидетелей — таких же точно грузчиков — в один голос заявили, что драку начал он. Густав был приговорён к высшей мере наказания — смертной казни. Его отправили в особую тюрьму для смертников. Его брат — они прибыли в город вместе — просил меня обжаловать приговор. Смертную казнь удалось отложить, но дело пересмотрели только через восемнадцать месяцев, — тут Доминико усмехнулся, — зато на этот раз все шестеро свидетелей отказались от данных ими показаний. Теперь они говорили, что спор и драку затеял не Густав, а его товарищ. Что тот пытался убить Густава, и Густаву пришлось спасать свою жизнь. Приговор был аннулирован. А Густав нашёл новую работу у меня. Я думаю, ему можно доверять. Но он не детектив.

— Так кто же всё-таки был виноват? — спросил Стефано, пристально глядя на Доминико.

— А разве в жизни можно найти виноватых, а, коп? Что вообще такое вина?

Стефано не успел ответить, потому что Доминико заговорил о другом:

— Мне самому пришлось пригрозить одной сельской учительнице пистолетом, чтобы она всерьёз взялась учить меня читать. Конечно, ведь зачем корсиканцу знать алфавит? Корсиканские эмигранты прибыли на Альбионы одними из последних. К тому времени китайцы уже заняли ведущие позиции в производстве готового платья, прочное положение в торговле и банковском деле. Ирландцы, приехавшие ещё раньше, оккупировали строительный бизнес, работу на транспорте и в портах. О скоттах и говорить нечего… они сразу же заняли выгодное положение в политической системе, и многие из них работали в полиции. В результате мы столкнулись с тем, что все пути к успеху были уже заняты. У нас не было ни образования, ни профессиональной квалификации. Даже в церковной иерархии всё уже заняли сицилийцы. Если первая волна корсиканцев готова была довольствоваться жизнью в нищете, что касалось и работы, и проживания, то их дети, родившиеся на Альбионе, готовы были на всё, чтобы вырваться из гетто. Не имея легальных возможностей добиться успеха, они, конечно же, вставали на преступный путь. Мафия? О ней много говорят, но, скорее, это подлинное товарищество, состояние духа, свод правил поведения, позволившие нам объединиться. Любой имеет право стать кем-то. А законы только мешают свободному предпринимательству, вот и всё.

— Ты хорошо говоришь. Но я тоже родился в бедном квартале в Палермо, и вот тебе немного цифр: за первый год моей работы в полиции в городе было совершено двести убийств. Только семь из них были раскрыты, и виновные осуждены. Когда я перебрался в Сардинию, криминальная статистика насчитала триста шестьдесят семь — триста шестьдесят семь людей, убитых за год, Доминико. И те, чьи трупы не нашли, не входят в их число. Из них сто двадцать девять так и остались нераскрыты. А из числа арестованных тридцать семь были оправданы, тридцать девять осуждены на тюремное заключение, шестнадцать покончили с собой, а одиннадцать стали жертвами отмщения. Что ты об этом скажешь? Они все — стали кем-то, так? Трупами в реке?

— Скажу, что в Сардинии полиция работает ещё куда ни шло, зато прокуратура — дерьмо. Твои слова только подтверждают то, о чём я говорю. Аргайлы взяли на себя контроль за соблюдением закона на Альбионе — но им плевать, если друг друга убивает «корсиканское дерьмо». Чтобы не стать трупом в реке — надо уметь вести войну. Когда я выбрался с Манахаты с полными мешками плациуса, оказалось, что всё — весь мой труд — не значит ничего. Треть населения станции составляли корсы, примерно столько же — ирландцы, ещё двадцать процентов — шотландцы, и двенадцать — краснокожие. Но мы все — все, Стефано! — были для них дерьмом. Чтобы продавать то, что я добыл непосильным трудом, я должен был идти к шотландцам на поклон.

— И ты решил, что это не для тебя?

— Конечно, нет. Они заключили соглашение с кочевниками, не я. Я не собирался отдавать всё, что заработал, и снова сидеть в нищете. И знаешь что? Когда продажу плациуса запретили окончательно — это же был «запрещённый лекарственный препарат» — это оказалось только на руку мне.

— Скажешь, что ты лучше шотландцев? Разве ты не отбираешь людей точно так же, по цвету волос?

— Естественно, — фыркнул Доминико, — каждый босс выбирает себе помощников и охрану из своей общины. Каждый хочет окружить себя людьми, которым доверяет, кто вырос в том же квартале, что и ты.

— Доминико… — устало произнёс Стефано, — зачем тебе это всё? Ты уже заработал достаточно, чтобы не голодать.

Доминико поднял брови и тут же поморщился, когда левую, надорванную, обожгла боль.

— Когда я прибыл на станцию, здесь не было ничего. Только гостиница, склёпанная из ржавых алюминиевых листов, почта, бордель, тюрьма и множество лавочек, где втридорога продавали переселенцам необходимое для жизни добро. Несколько забегаловок с отвратительной шотландской едой, и в порту — четыре корабля. Экипажи бросили их, отправившись на поиски плациуса, и три из них превратились в склады. Ещё в одном расположились мэрия и дворец правосудия — два в одном. На юте проходил суд, в каюте капитана совещались присяжные, а трюм служил тюрьмой. В полубаке расположилась городская больница. Зато виселица стояла прямо на улице. Четыре пятых города состояло из временных домишек. Люди сколачивали здесь громадные состояния, но никто и не думал остаться здесь насовсем. Оглядись по сторонам теперь, — Доминико провёл в воздухе здоровой рукой, — таких небоскрёбов не было даже на Земле. У нас есть опера, и почти что у каждого в доме — водопровод. Может похвастаться этим Альбион или Сартен?

Стефано промолчал.

— Я никогда не уеду отсюда, — продолжил Доминико, — пусть Аргайлы думают что угодно. Этот город — мой. Я построил его.

— Ты не сможешь противостоять всем.

— Мы ведём переговоры с Тумули ди Сеполтура, Ло Стретто, Карита Фратерна, Ке Фиорише, Нуова Венециа, Пьетра Росса и Нелла Степпа. Почти все они с радостью присоединятся к нам.

— Ты сошёл с ума.

Доминико пожал плечами и снова уставился в окно.

— Не понимаю, чего ты хочешь добиться, — продолжил Стефано, — новой гражданской войны?

— Если и так — то до неё ещё далеко.

Доминико помолчал и уже тише, как-то даже устало, продолжил:

— Оглядись по сторонам, — сказал он. — Капитул, где никто давно уже не помнит об омерте, где брат идёт против брата войной. Шотландцы, которые с каждым годом всё сильнее превращаются в англичан. Полиция, которая не может ничего. Богатый выбор, да?

— Ты знаешь, на какой я стороне.

Доминико бросил на него быстрый взгляд.

— А я не выбираю сторон. Когда жизнь прижимает меня к стене, я беру всё на себя. Я сам становлюсь новой стороной. Я пытался договориться с Аргайлами — ты знаешь, к чему это привело.

Стефано покачал головой, но отвечать не стал. Опустил руку и провёл кончиками пальцев по опухшей щеке.

— Я не хочу, чтобы с тобой случилось что-нибудь ещё.

Доминико вздрогнул и затравленно посмотрел на него.

— Тогда сделай так, чтобы эти ублюдки больше не ходили по земле, — охрипшим голосом произнёс он.

Стефано не ответил. Наклонился и поцеловал разбитые губы.

Какое-то время Доминико не отвечал — но легко впустил его в себя и через несколько секунд оплёл шею Стефано рукой.

— Не уходи, — попросил он, когда поцелуй подошёл к концу, — посиди со мной.

Стефано кивнул.

— Почитай мне что-нибудь. Там, на тумбочке — Кассандра принесла какой-то роман.

Стефано взял в руки книгу и принялся читать.