Договор на одну ночь (СИ)

Глава 18

Лена

У очень условно известного мне господина Эрвина Шрёдингера когда-то был кот с особенностями. А теперь у меня есть такой же депутат.

Андрей Темиров сказал, что скоро уезжает, но не уточнил, когда. И вот я живу в мире, где он одновременно уже уехал и ещё нет.

Я каждый день немного надеюсь (зачем-то) встретить его в Меланфии. И напоминаю себе, что его тут больше не будет, а мне встречи с ним не нужны.

По разговорам дядюшкиных гостей в Кали Нихта и на улицах нашего городка я узнаю, что мы начинаем готовиться к выборам. Скоро на месте трех районов образуется три объединённые общины. Меланфия станет центром одной из них. И это… Круто, наверное.

Только меня уже почти не касается.

Как не касается и (не)случившийся отъезд депутата.

Сегодня – суббота. После внезапно одолевшей бессонницы я выскочила ранним утром на рынок, чтобы проветрить голову.

Всю ночь меня мучила безосновательная тревога. Крутила руки и живот. Я вышла без списка. Не собиралась ничего покупать ни в ресторан, ни дяде с тетушками. Просто погулять между прилавками. Выбрать любимых абрикосов. Попробовать домашние сыры.

Мы с дядей не мирились. Общаемся только о работе, он делает вид, что я не обращалась к нему с «позорной» просьбой. А я делаю вид, что повторный разговор можно отложить.

Можно ли? Не знаю. Но рано или поздно мне всё равно придется донести, что я уеду в любом случае.

Возможно, это стоило бы сделать даже сегодня.

Напитавшись рыночной суетой, я бреду обратно в Кали Нихта, переживаю легкую ностальгию из-за предстоящей разлуки с родными местами. Медленно иду по набережной в сторону дядюшкиного ресторана, когда издалека замечаю перед террасой нетипичную для утреннего часа живость.

На ступеньках стоит тейе Димитрий. Внизу – человек пять-семь. И первое дурацкое предположение, которое рождается в моей голове, что это снова встреча старост. И среди них, возможно, будет господин депутат.

Организм реагирует бурно. С эйфорией и надеждой. Но взгляд соскакивает на парковку и, пять раз пересчитав машины, его Мерседеса там я не нахожу. Зато узнаю автомобиль старосты Леонидаса. И ещё один. Белый Лексус. Машину Георгиоса, в которую он чуть меня не запихнул.

Я колеблюсь между желанием сойти с набережной в тень и ускориться. Прищурившись, рассматриваю людей внимательно. Они разговаривают громко и машут руками. Это выглядит или как радость или как скандал. Нахожу в этом новый повод для тревоги, но чем ближе подхожу – тем яснее слышу смех. Вижу яркие улыбки на лицах.

Мой дядя светится. Сзади на террасе стоят тетушки. Качают головами. Улыбаются друг другу. Всплескивают руками и суетятся…

Староста Леонидас (отец Георгиоса) говорит что-то громко и широко разведя руки. Сам Георгиос стоит немного сзади. Он как будто смущен.

Атмосфера всё больше кажется торжественной и дружеской. И это вроде бы хорошо, но сердце это не успокаивает, а наоборот сильнее взводит.

Я быстро и дробно стучу набойками каблучков своих босоножек по бетону набережной, приближаясь. Начинаю слышать уже не отдельные слова, а полноценные отрывки беседы.

Первым меня замечает Георгиос. Проезжается взглядом по телу. Для всех он – душка. И только мне снова дарит похабный-алчный взгляд, от которого за время нашего затишья я успела отвыкнуть.

– А вот и Еленика, кирие Димитрий! – Младший Мелос сдает меня с потрохами. В мою сторону тут же поворачиваются разом всё головы. Это в основном взрослые родственники Мелосов.

Мать Георгиоса стоит с моими тетушками на террасе. Что тут… Происходит?

Я замираю в нескольких шагах, сбитая с толку количеством обрушевшегося на меня внимания.

Староста-Леонидас поворачивается ко мне и подходит, раскрыв объятья. Смотрит в лицо с широкой улыбкой. Сжимает плечи. А потом тянется и целует сначала в правую щеку, потом в левую. Потом снова в правую. Я цепенею. Не могу ни принять происходящее, ни сопротивляться.

– Еленика, дочка! Как мы рады тебя видеть!

В моем сжатом горле жалко булькает «я Елена», но всем тут без разницы.

Я перескакиваю взглядом с лица слишком воодушевленного старосты сначала на Георгиоса, а потом на дядю.

Он тоже светится ярче июньского солнца.

Спускается по ступенькам и обходит меня, чтобы обнять и прижать к боку.

Не знаю, чувствует ли, но мое сердце работает навылет. Я в защитном жесте прижимаю к груди шоппер с килограммом сладких абрикосов, которые собиралась съесть за чтением книги.

– Какое хорошее лето получается, да, кирие Леонидас? – Дядя Димитрий спрашивает не у меня, но именно я по-прежнему привлекаю больше всего внимания. Все смотрят на меня и, качая головой, хвалят. Мол, какая красивая! А хозяюшка какая! И чистая! Настоящая гречанка! – Время для больших дел!

– Да, кирие Димитрий. Лето действительно хорошее. Главное важные дела не откладывать. Будем сразу ко всему готовиться. Выборы в октябре. А в августе тогда сыграем свадьбу! – Староста Леонидас «постановляет», собравшиеся вокруг нас люди хлопают в ладоши и радостно гулят.

С меня наконец-то спадает оцепенение. Я хмурюсь и трясу головой.

– Какую свадьбу? – В первый раз спрашиваю тихо. Меня никто не слышит. Да и не слушает. Дядя продолжает прижимать и рассказывает что-то о празднике в Кали Нихта. Я делаю шаг в сторону и переспрашиваю громче: – Какую свадьбу, дядя?

Заставляю тейе Димитрия прервать речь и опустить взгляд.

Будь я менее встревожена, посчитала бы своим косяком то, что перебила, а промелькнувшее в его глазах недовольство – справедливой реакцией на мое нахальство. Но я сейчас вообще не могу волноваться о таком. Слишком страшные мысли роятся в голове.

Тейе смотрит на меня достаточно долго, а потом снова широко улыбается. И ласково.

– Вашу свадьбу, дочка. – Он тянется к моему подбородку и как бы нежно его поглаживает. А мне становится дурно до похолодевших пальцев и полной потери сил. Я четко читаю во взгляде: «не дури. Пожалеешь». И чувствую себя ребенком, сильно сжавшим зубы, потому что кричать от боли, страха и обиды, когда тебя "заслуженно" бьют ремнем, тоже нельзя. – Вашу. Мы, конечно, люди уже взрослые, Еленика, но не слепые же. Вся Меланфия видела, как Георгиос на тебя смотрит. Как ты расцветаешь, дочка!

Мои барабанные перепонки мучают дядины слова и нарастающий писк напряжения. Я сама чувствую, как дыхание учащается. Происходящее напоминает оживший кошмар.

Что ты там себе говорила о границах, которые твой дядя не перешагнет, Лена? Ты была дурой! Всё так ожидаемо и так, блин, ужасно!

– Я не собираюсь замуж, – выталкиваю из себя, сбрасывая дядины пальцы и мотая головой. Вызываю у всех окружающих смех. Мол, ох уж эти невесты. Ломаются, как девочки… – Я собираюсь поступать, тейе, вы знаете...

Лицо дяди Димитрия замирает в для всех доброжелательной, а для меня – страшной гримасе. Только я не могу бояться ремня, когда на горизонте маячит куда более страшная перспектива.

– А это вы уже с Георгиосом обсудите, дочка.

Оторвав от меня взгляд, он поворачивается к нашим… Гостям.

– Сегодня к нам пришел уважаемый проксенос Костантинос (прим. автора: свах в греческой традиции). Вместе с ним – уважаемые члены семьи Милос. Наш мудрый староста Леонидас, добрейшей души госпожа Мария. Зрелый, ответственный, серьезный не по годам Георгиос. Мы обсудили условия брака. Я понял, что Георгиос тебя очень ценит, Еленика. Не обидит. Вознаградит за согласие. И лучше партии в Меланфии никому не сыскать. Да что там Меланфия? На побережье лучше нет! Поэтому будем готовиться, дочка.

Я пораженно перескакиваю взглядом с одного лица на другое. Умом понимаю, что ни черта подобного не будет, но события развиваются настолько абсурдно, что и реагировать адекватно я не могу.

Отец Георгиоса покашливает и оглядывается на сына. Именно в его лицо я в итоге впиваюсь.

Оно здесь кажется самым искренним. И самым же понятным.

Георгиос смотрит на меня. Прячет от всех свой гадкий триумф, а со мной им щедро делится. Я подмечаю всё: немного вздернутый уголок рта. Бесовские пляски искр в зрачках. Непрерывной строчкой бегущие слова "а я говорил, что всё будет по-моему, Еленика. А я тебе говорил".

– Георгиос, ты ничего не хочешь преподнести Еленике?

Внутрь кричу: "Еленика не хочет ничего от него получать!!!" и всё так же заторможенно смотрю, как "пай-мальчика" Георгиос быстро-быстро кивает отцу. Обходит его и направляется ко мне, доставая из-за пазухи большой ювелирный чехол.

Он плоский, бархатный и по формату напоминает книгу. Я уверена, что внутри что-то дико красивое, но смотреть ни черта не хочу. И тем более принимать.

Подойдя ближе, чем мне хотелось бы, Георгиос его открывает, демонстрируя драгоценный гарнитур. Там колье, сережки и кольцо. Всё – с моими любимыми сапфирами. Только сейчас от их вида к горлу подкатывает тошнота.

Женщина заглядывают в чехол и охают от восторга. Мужчины уважительно кивают.

Я поднимаю взгляд на Георгиоса и честно произношу:

– Я не возьму. И замуж не выйду.

Дядя перебивает мой протест громким замечанием о том, что «ох уж эти волнующиеся девушки!». Гости откликаются на это смехом.

Но по лицу Жоры всё равно проходит судорога. Он очень меня хочет. Только не меньше он хочет меня наказать.

Достает из чехла кольцо, захлопнув, отдает одной из моих тетушек, а меня без спросу берет за руку. Поднимает ее на уровень груди и надевает перстень на безымянный палец.

Это уже не наша традиция, но все воспринимают ее однозначно-положительно.

Тейе Димитрий кричит:

– София, празднуем! Быстро организуй арравонас (прим. автора: греческое помолвочное застолье)!

Вокруг начинается суета. Георгиос смотрит по сторонам, улыбаясь, а потом, качнувшись, приближается своим лицом к моему.

Он не пытается меня поцеловать. Это не оценили бы. Жора сильно сжимает мои пальцы в своих и заставляет сделать шаг навстречу.

– Взяла, видишь? И замуж тоже выйдешь. Ты теперь моя невеста, Еленика. Как я и обещал. Больше никаких коротких платьев. Вечеринок. Подружек твоих блядских. О пении тоже забудь. В глаза чтобы даже не смотрела никому. На мою невесту мужики слюни пускать не будут. Мы у твоего дядьки за большие деньги чистоту выторговали. Я выторговал. А ты готовься.