Дом

Глава 24

Он

Гэвин не пропустил ни единого дня в школе. Бывало, конечно, что он болел – обычной простудой или несварением, а когда подхватывал грипп, то мог думать только о маме – чьей угодно – кто убирала бы волосы с его горячего лба или просто обнимала его.

Он открывал глаза и находил на Столе лекарство, безымянную бутылочку с этикеткой с подробно прописанной инструкцией. Сок и миска горячего куриного супа появлялись через миг и исчезали, как только становились пустыми или остывали. Пианино играло тихие и успокаивающие колыбельные, и он проваливался в сон, не приносящий отдыха, а лишь заставляющий пропотеть.

Он пропускал день-два, но всегда возвращался, как только простуда отступала или он чувствовал себя получше.

Но сейчас Гэвин не был болен.

Этим утром в голове зудела необходимость встать, проникала в его тяжелые сонные конечности. Он ворочался под одеялом, чувствуя неудобство. Не открывая глаз, он понимал, что в комнате еще темно, и перевернулся на другой бок, игнорируя позывы мочевого пузыря и спутанные мысли, собираясь спать и дальше.

Его внимание привлекли звучащие вдали голоса – знакомые голоса, смех и крики детей, бегущих, как он знал, по улице от конца квартала к школе. Но было еще рано – ему и на часы не нужно было смотреть, чтобы понять, что у него есть еще как минимум час.

Больше криков, за ними последовал звук мусоровоза, что проезжал каждую неделю, когда он выходил.

Гэвин сел, и одеяло сползло на пояс. Озадаченно нахмурившись, он посмотрел на тяжелые синие шторы напротив него, в щель между которыми проскальзывали лучи желтого солнца и падали на ковер. В это время года огромное дерево по другую сторону забора за его окном было голым – лишь изогнутые ветки, образующие арки. И потому свет медленно озаряющегося неба каждое утро заполнял его комнату, постепенно сменяя один пастельный оттенок на другой. Потому он никогда не задвигал шторы, как и не закрыл ими окно вчерашним вечером.

Убрав волосы со лба, он протянул руку к телефону, но отдернул ее, увидев, что на Столе лежит только шнур от зарядки. Он замер и, вспомнив свои вчерашние действия, отметил, что перед сном подключил телефон заряжаться.

Гэвин свесил ноги с кровати и подошел к окну. Пол был холодным под ногами, воздух покалывал по обнаженной коже. С каждым шагом занавески выглядели все ярче, и свет на другой стороне подтвердил его подозрения: где-то посреди ночи Дом закрыл занавески и забрал его телефон.

Он отодвинул занавески и выглянул на морозную улицу. В доме он был достаточно высоко, чтобы видеть пространство за оплетенным виноградной лозой забором, достаточно высоко, чтобы отметить, что дороги были пустыми, почти все его соседи давно ушли на работу, несколько отставших еще плелись вдали по тротуарам в школу.

Было почти восемь утра. Гэвин опоздал. А он никогда не опаздывал.

– Почему меня никто не разбудил? – воскликнул он.

Он оттолкнулся от стены и подошел к большому шкафу, ругаясь в темноте, когда свет не зажегся.

– Свет! – крикнул он. Лампа над головой ожила, и он начал копаться среди одежды, вытащив из одного ящика джинсы, а из другого толстовку с капюшоном. Взяв футболку и боксеры, пошел в ванную.

Душ не включился. Гэвин поворачивал вентили один за другим, бросил вещи на пол и попробовал снова.

– Что за… – начал он, отступив на шаг, после чего снова попробовав повернуть вентили, глядя, как они легко вращаются, но кран по-прежнему остался сухим. Он не помнил случая, чтобы душ в Доме не работал. Могла расшататься ножка стола, скрипеть оконная рама, но на следующий день все было уже исправлено, и Гэвин никогда об этом не задумывался.

Он проверил Раковину и растерялся, когда из крана потекла вода, чистая и холодная. Унитаз тоже отлично работал.

Что за чертовщина? Он был слишком уставшим, когда вчера добрался домой. После того, что сделал с Дэлайлой – наконец коснулся ее – он хотел как-нибудь спросить Дом, что случилось с Дэлайлой в ванной на самом деле. Но Дом был странным в тот миг, когда он вошел в дверь. Камин ожил, жарко пылая. Несколько раз включился и выключился Телевизор, а канделябр на Столе в Столовой бешено крутился, молча требуя признаться, где был Гэвин.

Значит, Дэлайла все-таки была права: Дом пробирался за ним невидимым, проникая в его вещи.

– Я лишь убедился, что с ней все в порядке, – сказал громко он. – Ты ранил ее. Ты сам-то это понимаешь?

Тишина.

Огонь потускнел, канделябр замер.

– Иногда мне хочется побыть с ней наедине, – тихо продолжил он. – Не чтобы предать тебя, а просто чтобы побыть с ней.

Вчера он медленно поднялся по ступенькам, чувствуя, как стены коридора склонились внутрь, безмолвно прося извинить. Над головой вспыхнул свет, угадывая его путь по коридору в спальню, обратно в коридор и в ванную. Вечером даже пианино играло, пока он засыпал, и он не мог вспомнить, когда такое было в последний раз.

В конце концов, он так устал, что в тот момент не обратил внимания на предательское чувство, когда Одеяло нежно обхватило его, а Спальня, казалось, принялась искать подходящую температуру, что помогла бы ему успокоиться.

Дом пытался искупить вину, но, как бы трудно ни было это признавать, Гэвин знал: это невозможно. После случившегося с Дэлайлой он не был уверен, что останется тут надолго. Он уснул с комом страха в животе, и в каждом ударе сердца отдавалась мысль: «Как только окончу школу, нужно будет уехать».

Наконец переодевшись, но не помывшись из-за Дома, он вышел в коридор и спустился по лестнице, ненадолго остановившись в фойе. Гэвин знал – знал – что снимал обувь, когда пришел вчера домой. Он всегда так делал. Обычно там стояли три пары: на каждый день, для спортзала и темные для работы. Теперь там не было ни одной.

Это не могло быть очередным совпадением, и раздражение начало уверенно взбираться по его спине и гудеть в венах. Он прогнал его, напоминая себе, что нужно держать себя в руках, дышать… Он не мог утверждать, что обувь именно пропала. Может, она стояла на крыльце, подумалось ему. Порой он просыпался и видел, как ботинки сияют в свете утреннего солнца, начищенные с прошлого вечера. И в такие дни его обувь или рюкзак, или что-то еще, что он оставил лежать неподалеку, оказывалось снаружи и ждало его.

Гэвин не знал точно, почему задерживает дыхание, когда пересекает короткое расстояние до двери, но так было. Носки скользили по полированному деревянному полу.

Ручки не было.

Не было даже места, где она когда-то была прикручена – только гладкое полированное дерево. Он отступил на шаг, словно обжегся, закрыл глаза и сосчитал до десяти, после чего открыл их снова. Это не было случайностью. Дом извинялся прошлым вечером. Сегодня же он наказывал.

С кухни повеяло запахом завтрака. Желудок заурчал. Как он может есть? Дом ожидал, что он будет послушным мальчиком сидеть и набивать рот? Не замечать, что он заперт? И что его наказывают без причины?

Гэвин взял себя в руки, расправил плечи и, развернувшись, направился на кухне. Он не обратил внимания на подносы с беконом и блинчиками – еды хватило бы на целую семью – и с колотящимся сердцем остановился у задней двери. Пальцы коснулись гладкого дерева – никаких следов от дыр или тени, где была ручка. Дальше он попробовал окно – не было засова. Одно за другим, пока он не принялся бегать из одной комнаты в другую. Он подумывал было разбить стекло, но инстинкт ему не позволял. Тот же инстинкт, что мешал ему громко бегать по ступенькам или хулиганить внутри.

Ведь так он мог причинить вред Дому.

Гэвин прижался к стене и сполз на пол.

Остаток дня он провел в своей комнате, а затем и весь следующий. Это, наверное, повеселило Дом, все еще излишне опекающего его, но он не разговаривающего с ними и никак не взаимодействующего с ним без особой необходимости. Гэвин не спустился на ужин, доев вместо этого пакетик чипсов, найденный в кармане одной куртки, а потом рисовал, пока не уснул, растянувшись на Кровати ногами к изголовью.

На следующее утро все было по-прежнему: все еще не было выхода наружу, телефона или обуви, но он проголодался. Всю дорогу на кухню он проклинал собственный желудок, радуясь сильнее, чем хотел бы признавать, увидев любимый завтрак, ожидавший его на столе. Он поел в тишине, не поддаваясь на попытки Дома разговорить его или развеселить. Но к концу дня Гэвин настолько устал сидеть взаперти и настолько хотел увидеть Дэлайлу, что сказал только одну вещь, которую, как он знал, хотел услышать Дом:

– Я не пойду разговаривать с Давалом. И не буду спрашивать о маме.

С улицы раздался громкий металлический хлопок. Гэвин сорвался с места, пробежал по кухне в коридор, проехавшись на носках и замерев от увиденного. Дверная ручка вернулась.

Он шагнул вперед. Оглянувшись, сделал еще шаг. Закрыв глаза, он вытянул руку, кончиками пальцев погладил гладкий металл. Он не чувствовал разницы, ручка была холодной под его кожей, даже гладкой. Схватился за ручку и повернул ее… Дверь открылась.

***

– Не хочу, чтобы ты вообще туда возвращался, – сказала на следующий день Дэлайла, стоя перед своим шкафчиком. Это, кстати, было единственное, что она ему сказала тем утром, после того как почти прыгнула в его руки, толкнув его к стене со всей силой своего маленького тела. Он оставил руки на ее бедрах дольше, чем стоило бы в многолюдном коридоре, пальцами дразняще поглаживая гладкую кожу в местечке, где ее юбка соприкасалась с рубашкой. Она выпрямилась, отступила на шаг и пригладила одежду и волосы, после чего развернулась и набрала нужную комбинацию цифр на шкафчике.

Но от Гэвина не укрылся остававшийся на ее щеках румянец, когда она сунула в его руки охапку чистой одежды, и как прикусила губу, когда отвернулась и пошла прочь. Ему нравилось, что он мог так на нее влиять. Кто-то другой мог подумать, что Дэлайла смущалась их публичной демонстрации чувств, но Гэвин знал ее лучше. У Дэлайлы не было и капли смущения.

– Это из-за того, что меня не было в школе? – спросил он, идя за ней.

– Поговорим об этом потом, – ответила она, остановившись перед уборной мальчиков и кивнув на одежду в его руках. – Я купила их на Гудвилле. Будем надеяться, что все подойдет.

Ему не хотелось ждать этого «потом». Он опустил взгляд на темные джинсы, черную футболку, носки и потертые кроссовки.

Гэвин поспешил переодеться, спрятал старую одежду в шкафчик, а затем пошел за несколькими учениками в класс, скользнув на свое место за Дэлайлой. Отчасти ему казалось, что он в аквариуме, окруженный любопытными глазами и ушами, что могли услышать его секрет, сделать что-то или сказать кому-то, и его будут держать от нее подальше. Он понял, что, видимо, именно так себя чувствует теперь Дэлайла – словно кто-то следит за каждым ее движением, ищет способ разлучить их. Гэвин привык к этому чувству, пока рос, окруженный множеством необычных предметов, но Дэлайле было страшно, особенно после той ночи.

– Прости, – сказал он, и это привлекло ее внимание.

Она немного развернулась на стуле и прошептала:

– За что вообще ты извиняешься?

Гэвин наклонился, продолжая говорить тихо.

– Потому что это наша первая ссора, и по моей вине. Вся та чертовщина, что произошла с тобой потом, – это моя вина.

Нахмурившись, Дэлайла посмотрела в окно, а потом на свою парту. Она оторвала разлинованный листок бумаги из своей тетради и, наклонившись, стала что-то писать, чего ему не было видно. Через минуту она повернулась и опустила записку в его ждущую ладонь.

Он глянул на учителя убедиться, что тот достаточно отвлечен, записывая текст на доске, и бережно развернул записку.

«Где твой телефон?»

«Не знаю. Клянусь, я поставил его на зарядку, а когда утром проснулся, он пропал».

Он передал записку вперед и увидел, как ее плечи напряглись.

Гэвин наблюдал, как она завернула свой телефон в листок бумаги и передала его назад. Сначала он прочитал записку.

«Он у Дома. Я знаю. Смотри».

Экран не сразу разблокировался, и его глаза расширились, когда он прочел сообщение: «Ты потеряешь не только рассудок, девочка». Сообщение было прислано с его телефона, когда сам он уже спал. Это сделал Дом.

«Я это не писал, Лайла. Честное слово».

Она покачала головой.

«Знаю! Но ты ведь тоже это понимаешь? Мы не можем быть вместе в Мортоне. Дом, может, и не навредит тебе, но на меня у него другие планы. Я хочу быть с тобой, но это для нас возможно, только если уйти, уехать куда подальше. Я собираюсь вернуться в прошлую школу. И хочу, чтобы ты поехал со мной».

Гэвин уставился на записку, пока его сердце застряло где-то в горле и стучало, стучало, стучало так сильно, что он начал задыхаться. Сейчас апрель. Они выпустятся через два месяца, и Дэлайла уедет – с ним или без него.

Он прижал ладони к глазам, надавливая, до тех пор пока не увидел звездочки. Ему нужно решить, останется ли он здесь или найдет способ уйти. Но сейчас идея остаться казалась стопроцентно безумной. С каждой секундой раздумий он видел Дом все более по-другому. Когда-то он был его волшебным местом, его убежищем, а мир снаружи пугал и не принимал к себе.

Он и сейчас верил, что Дом любил его, но делал все неправильно. Он не был человеком, он руководствовался другими правилами: хотел причинить вред девушке, которую Гэвин любил, чтобы оставить его у себя.

Но он не мог просто уйти. У него ничего не было.

«Лайла, конечно, я поеду с тобой. Но нам нужен план. Нам нужны деньги, а мне нужно время, чтобы понять, как разобраться с Домом. Мне все еще кажется, что есть шанс помочь ему понять, и тогда я смогу уехать, не чувствуя себя сбежавшим».

Дэлайла задумчиво покрутила карандаш между длинными пальцами. Он понял, что она растеряна, по тому, как она несколько раз глубоко вдохнула и прижала ладони к лицу. Но затем она снова принялась писать. Он попытался не обращать внимания на звук, с которым ее ручка двигалась по бумаге, пытаясь сохранять спокойствие в ожидании ответа.

Он огляделся, инстинктивно глядя на окно и на дерево за ним. Это могло быть игрой воображения, но ему показалось, что ветви стали ближе к стеклу, чем должны были, либо у него на самом деле полным ходом развивалась паранойя.

Записка приземлилась на его парту, и он развернул ее подрагивающими пальцами.

«Тогда у тебя есть два месяца до окончания школы. Возьми деньги из банки. Ты ведь говорил, что они всегда там, – так начни понемногу забирать оттуда. Отдашь их мне в кабинете музыки, а я спрячу, и Дом никогда не узнает. Если Дом не доберется раньше, у нас хотя бы хватит денег убраться отсюда».

***

Решение уехать было принять легко, ведь перспектива остаться в Доме навеки начинала вызывать приступ клаустрофобии. У Гэвина начался новый распорядок дня: придя в школу, он переодевался в одежду, которая никогда не бывала в Доме, и Дэлайла забирала ее после уроков, чтобы постирать у себя. Он брал деньги из банки: то пять, то двадцать долларов, оставлял их на парте, откуда их забирал Давал, обменивал на купюры из своего кошелька и откладывал их потом на свой счет, где Дом даже при большом желании не смог бы их отследить.

Каждый день Гэвин встречался с Дэлайлой в кабинете музыки, она молча забирала деньги и где-то прятала у себя дома. Гэвин не хотел знать, куда, не доверяя Дому и беспокоясь, вдруг тот узнает об их затее и выведает через него все подробности.

План был очень сложным, и порой они оба гадали о степени своей вменяемости, не показывая никому свои отношения, пока не попадут в кабинет музыки без окон. Он стал их убежищем, где они могли побыть наедине и обсудить планы, где он мог поцеловать и прикоснуться, где она касалась его. Он жил ради этих коротких моментов.

И план успешно действовал. Всего через неделю у них было девяносто три доллара. На следующей неделе он получил зарплату и добавил к ним еще сто шесть. Если набраться терпения, то к концу учебного года им хватит денег на отъезд. Дом, казалось, успокоился. А Дэлайла, похоже, боялась чуть меньше. Гэвин не знал, что будет после выпускного – он еще не связывался с колледжами; может, он уже опоздал с этим, но надежда все-таки оставалась. Впервые за долгое время Гэвин позволил себе надеяться.

***

Настал первый выходной субботний день за несколько недель. Гэвин был дома, убирался в своей ванной, наслаждаясь теплым ветром, дующим из окна. Он всегда оставлял окно подпертым деревяшкой, которую стащил из Сарая. Гэвин был уверен, что это не помешает Дому, если тот захочет закрыть его изнутри, но так он чувствовал себя лучше. Это помогало ему заснуть.

Душ снова работал – так было с тех пор, как он пообещал Дому, что не станет спрашивать о маме у Давала. Он держал обещание. Но по какой-то причине в сливе задерживалась вода. Гэвин плохо разбирался в водопроводе, потому обратился к тому же источнику, что и в тот раз, когда хотел починить машину: к книгам.

Под сифоном он на всякий случай поставил таз. Умудрился открутить ржавую гайку и принялся отсоединять сифон.

– Фу, – произнес он, закрыв нос тыльной стороной ладони в перчатке. Запах был отвратительным. Пытаясь не вдыхать глубоко, он начал вытаскивать предметы из изогнутой трубы: лего, шина от машинки Хот Вилс, какая-то черная грязь и так много волос, что он задумался, а не побриться ли налысо. Но тут он неожиданно услышал, как что-то грохнулось в таз. Он почти боялся посмотреть.

Ключ. Гэвин встал и закрыл дверь, оглядел ванную, снял перчатки и включил душ. Спрятав надежно ключ в ладони, он начал раздеваться догола. Забравшись в душевую кабинку и задернув темную виниловую занавеску, он посмотрел под струями воды на ключ.

Тот был сантиметров пять в длину, серебристый и с вырезанной надписью «СЕЙФЫ И ЗАМКИ. ВИКТОР» на боку. Ключ не был похож на подходящий дому или машине, он и не видел замки нигде в Доме. Может, он от сейфа? Или от какого-нибудь висячего замка?

У него не было времени это хорошенько обдумать. Внизу заиграло Пианино, а значит, наступило время обеда.

Гэвин помылся и вышел из кабинки, стараясь прятать ключ в руке, пока вытирался и одевался. В животе порхали бабочки, он пытался подавить панику, появлявшуюся, когда он чувствовал, как острые зубчики вжимаются в его ладонь, а металл нагрелся от его кожи. Ключ был невероятной находкой. Двери Дома никогда не запирались, и, кроме как от машины, ему никакие ключи и не были нужны. Куда важнее было то, что сам он никогда не держал в руках этот ключ и, в отличие от лего и колеса Хот Вилс, он упал в слив не потому, что Гэвин уронил его туда.

***

И хотя Гэвин терпеть не мог это признавать, при этом все же не верил, что он был по-настоящему один даже в его «личной» ванной. Он был уверен, что Дом в курсе его приключений с водопроводом в субботу, но видел ли он ключ – знал ли о его значении – Гэвин даже не пытался догадываться. Он понимал, что Дом решил бы запереть его снова до понедельника, пока ему не пришлось бы отдать эту маленькую находку.

Одевшись в школу, Гэвин сунул ключ в карман. Все воскресенье он читал, доделывал курсовую и работал на полставки в кинотеатре. Чтобы все прошло гладко, Дэлайла ни разу его не навестила. Все было хорошо, и Гэвин в душе начал надеяться, что Дом не заметил ключ.

Но когда он спустился по лестнице, он понял, что все-таки заметил.

Висевшие в коридоре рамки с его рисунками заменились его детскими фотографиями. Он пошел на звуки смеха, доносившиеся из гостиной, и обнаружил Телевизор, показывавший старые видео с ним, когда он только начинал ходить. На кухне Штора потянулась и погладила его по щеке, а Цветок в горшке взлохматил его волосы. Завтрак уже ждал его, и, как обычно, когда Дом что-то затевал, еды было столько, что хватило бы накормить армию.

Горло Гэвина сдавило, глаза пощипывало от печали и потери.

Может, однажды, несколько лет спустя он сможет вернуться домой на Рождество и снова оказаться со своей неправдоподобной семьей. Может, оказавшись без него, Дом поймет, что натворил, и как это разрушило все, что когда-то было простым.

Он следил за ними в парке.

Напугал и ранил Дэлайлу.

Продержал его самого взаперти два дня.

И глубоко внутри Гэвин подозревал, что Дом все еще скрывал правду о случившемся с его матерью.

Гэвин без тени сомнений знал, что последует за Дэлайлой куда угодно, она была любовью всей его жизни. Его сердце сжалось, когда он увидел знакомую волшебную скатерть перед собой: огромные лимонные маффины и объемная яичница-болтунья, пухлые лесные ягоды и домашний персиковый джем. Он понял, что когда уйдет, то, скорее всего, не вернется. Просто не сможет.

– Спасибо, что пытаешься подбодрить меня, – сказал Гэвин, взяв немного фруктов. – Знаю, я недавно был не в себе, но вчера вечером получил от Дэлайлы электронное письмо. Перед работой, – он откусил и попытался не обращать внимания, как комната немного остыла, наклонив стены внутрь, словно задерживая дыхание. – Ее приняли в университет в Массачусетсе. Она не собиралась уезжать до августа, но теперь думает, что может уехать и раньше. Не знаю… Думаю, это хорошая мысль.

Дом замер на миг, а листья на дереве за окном повернулись в его сторону, словно рука, прислоненная к уху и ждущая.

– Она даже предложила мне уехать с ней, но разве она так и не поняла меня? – сказал он, надеясь, что звучит зло и расстроенно. – Я не уеду. Это мой дом. Ты – моя семья… Я не могу уехать, – он сделал многозначительную пауза. – И не хочу.

Он был немного удивлен, как легко оказалось соврать, и как Дом захотел в это поверить. Даже в Столовой потеплело. Свет повсюду загорелся ярче, стрелки на Дедушкиных часах бешено завертелись.

Когда Гэвин через пятнадцать минут выскользнул за дверь, ключ по-прежнему был в его кармане.