Движимые

ГЛАВА 10

В доме тихо и спокойно, несмотря на яркое солнце, светящее через окна кухни. Уже почти полдень, но все до сих пор спят, кроме меня. Я проснулась, страдая от жара и клаустрофобии, с крепко спящим Колтоном беспорядочно распластавшимся по мне. Каким бы приятным ни было его тело, и как бы я ни хотела снова заснуть, я не могла. Поэтому, несмотря на то что Колтон лежал на подушке рядом со мной, я медленно выбралась из-под него и слезла с кровати, не разбудив, отправившись на поиски «Адвила» для своей больной головы.

Сижу за столом, тихий храп Бэккета, спящего на диване, доносится до кухни. Делаю большой глоток воды в надежде, что она прогонит нечеткость, вызванную алкоголем, которая затуманивает мою голову. Опять зеваю и опускаю лоб на руки, сложенные на столе. Господи, как же я устала.

Отдаленный и отчетливый звонок моего мобильного просачивается сквозь мои сны. Я пытаюсь ему помочь. Маленького мальчика с темными волосами и затравленными глазами оттаскивает от меня невидимая сила. Моя рука держит его за руку, но она так медленно выскальзывает из пальцев, что мои мышцы устают. Он умоляет меня о помощи. Звенит телефон, пугая меня, поэтому я дергаюсь, и он ускользает от меня, крича от страха. Кричу от утраты и резко просыпаюсь, дезориентированная, на своем месте за кухонным столом.

Мое сердце колотится, дыхание затруднено, пытаюсь успокоиться. Это просто сон, говорю я себе. Просто бессмысленный сон. Закрываю ладонями лицо и надавливаю ими на глаза, пытаясь стереть образ маленького мальчика, которого я не могла спасти.

Слышу из своей спальни грохочущий тембр утреннего голоса Колтона. Встаю и собираюсь идти к нему, когда интонация в его голосе повышается.

— У вас совсем нет стыда, леди! — разносится вдоль по коридору.

Мне нужно время, чтобы осознать, что происходит… какой сегодня день… звук мобильного, прервавший мой сон. Отодвигаю стул и бегу по коридору в свою спальню.

— Отдай мне телефон, Колтон! — кричу я, мое сердце колотится, горло сдавливает паника, когда я вхожу в дверной проем.

Мои глаза уставились на мобильный у его уха. На его ошарашенное лицо. Мое сердце уходит в пятки, зная слова, наполненные ненавистью, которые он слышит. Я молюсь, чтобы она не рассказала ему.

— Пожалуйста, Колтон, — умоляю я, протягивая руку, чтобы он отдал мне мой телефон. Его глаза смотрят вверх, чтобы встретиться с моими, ища объяснение тому, что он слышит. Он резко мотает головой, когда я продолжаю держать руку протянутой.

Он громко вздыхает, закрыв глаза перед тем, как заговорить.

— Мэм? Мэм, — говорит он более решительно. — Вы сказали свое слово, теперь пришло время мне сказать свое. — Ее голос, доносящийся из динамика, успокаивается при его суровом тоне. Колтон проводит рукой по волосам, его V-образные мышцы, спускающиеся ниже простыни напрягаются. — Хотя я искренне сожалею о потере вашего сына, думаю, ваши обвинения омерзительны. Райли не сделала ничего плохого, кроме как пережила ужасную аварию. То, что она выжила, а Макс умер, не значит, что она убила его. Нет, дайте мне закончить, — строго говорит он. — Я понимаю, вы скорбите и всегда будете скорбеть, но это не делает Райли виновной в его убийстве. Это была жуткая авария, обстоятельства которой никто не мог контролировать.

Слышу множество слов в ответ, которые не могу распознать, мое тело все еще напряжено, когда я думаю, что она ему раскрывает.

— А вы не думаете, что она чувствует себя виноватой, что выжила? Вы не единственная, кто потерял его в тот день. Вы правда думаете, что и дня не проходит, чтобы она не думала о Максе или аварии? Что ей бы хотелось, чтобы в тот день умерла она, а не он?

Слезы текут из моих глаз, слова Колтона слишком близки к правде, и я не могу с ними бороться. Они скользят по моим щекам и в голове мелькают образы, которые навсегда будут там выжжены. Макс, борющийся за жизнь. Макс, сражающийся со смертью. Мои тысячи обещаний Богу в те дни, чтобы мы только смогли выжить.

Мы оба.

Что-то мелькает в глазах Колтона при ее словах, и поток слез усиливается. В течение нескольких мгновений в них возникает затишье, пока Колтон переваривает то, что она рассказала. Они устремляются ко мне, и я не могу понять его загадочный взгляд, прежде чем переключить внимание на вид за окном.

— Я искренне сожалею о вашей потере, но это будет последний раз, когда вы звоните Райли и обвиняете ее в чем-либо. Вы поняли? — говорит он властно. — Она отвечает вам, потому что чувствует себя виноватой. Позволяет подставлять себя под удар, обвинять и унижать, потому что она любила вашего сына и не хочет, чтобы вам было еще больнее, чем есть. Но довольно. Вы причиняете ей боль, а я этого не позволю. Понятно?

Колтон делает мощный выдох и бросает телефон на конец кровати, смотрит на него в течение нескольких мгновений, не говоря ни слова. Мое сердце колотится, звук отдается в ушах, я смотрю на него, эмоции проносятся сквозь меня, разрывая на части, пока я жду.

Наконец, после того, что кажется часами, он качает головой и смотрит на свои руки, сложенные на коленях.

— Ты самая самоотверженная женщина, которую я знаю, Райли. Несешь эту вину. Позволяя ей вымещать на себе свое горе. Отдавая всю себя мальчикам… — мое тело дрожит в ожидании того, что он скажет дальше, почему он смотрит на свои руки и не может встретиться со мной глазами. Столько эмоций переполняют меня, пронизывая насквозь, когда я жду, пока он соберется с мыслями.

Он медленно поднимает на меня взгляд, его глаза полны смятения и сострадания.

— Почему ты не сказала мне? — осторожно спрашивает он, его глаза изучают меня в поиске объяснения.

Пожимаю плечами, отводя от него глаза, пытаясь сдержать проклятые слезы. С треском проваливаюсь, чертов всхлип, и слезы превращаются в рыдания, он протягивает руку и тянет меня к себе. Опускаюсь на кровать, он обнимает меня и сжимает. Непрестанно гладит рукой по моим волосам, пытаясь успокоить мою боль ободряющими словами, пока я плачу. На мгновение отпускает меня, прислоняя подушки к изголовью кровати, прежде чем откинуться назад и потянуть меня за собой, моя голова покоится на его обнаженной груди, рука — там, где бьется его сердце.

Размеренное сердцебиение Колтона успокаивает меня. Я понимаю, что, находясь здесь с Колтоном, частично избавляюсь от боли сегодняшней даты. Боль не уходит, но ее становится легче переносить. Понимаю, что впервые могу думать о Максе и видеть его в свете хороших моментов, что у нас были, а не только последние образы его, переломанного, окровавленного и умирающего, которые у меня остались. Могу улыбаться, вспоминая о подростке, в которого влюбилась, и о мужчине, с которым обещала провести свою жизнь. Вспоминаю тревогу на его лице в тот день, когда он сделал мне предложение, и удивление, любовь и волнение в его глазах, когда я сказала ему, что беременна. Боже, я так боялась сказать ему — черт возьми, я сама испугалась, — но, когда он обнял меня и сказал, что в восторге, и что всё будет хорошо, я позволила себе почувствовать надежду и ощущение чуда, которые сдерживала.

Колтон нежно целует меня в макушку.

— Хочешь поговорить об этом?

Я почти смеюсь над его словами. Они звучат так лицемерно от того, кто никогда не говорит о своем прошлом. Несколько слезинок соскальзывают, падая ему на грудь, и я быстро их вытираю.

— Прости, — прошу я. Не могу на него смотреть. — Уверена, что после прошлой ночи, последнее, с чем бы тебе хотелось иметь дело, это с рыдающей дурой.

Он поднимает руку и проводит рукой по волосам, шумно вздыхая.

— Я не очень хорош в такого рода вещах, Райли. Черт, я не знаю, что в таких случаях делать или говорить…

Чувствую его дискомфорт от того, что женщина разваливается на части в его объятиях. Он ненавидит драму. Я знаю. Провожу рукой по его груди.

— Тебе не нужно ничего делать. Ты здесь, заступаешься за меня перед Клэр… — я выдыхаю, — …этого достаточно.

— Почему ты мне не сказала? — слышу следы боли в его голосе, и это меня удивляет.

И я знаю, что он имеет в виду ребенка. Моего ребенка. Часть меня навсегда умерла в тот день. Место, которое навсегда останется пустым внутри меня.

— Точно, как и ты не откровенничаешь о своем багаже, — произношу я, слова повисают между нами в воцарившейся тишине. — Ты так категоричен в том, что не хочешь детей, я не думала, что тебе важно это знать. Не думала, что тебя это волнует.

Чувствую, как он втягивает дыхание.

— Иисусе, Райли. — Его голос напрягается, рука на моей спине сжимается в кулак. — Ты обо мне настолько низкого мнения? Просто потому, что дети являются помехой для моих договоренностей, не значит, что я не сочувствую тебе. Твоей потере.

Поворачиваю голову, подперев рукой подбородок. По-прежнему отвожу от него взгляд, смотрю, как мой палец следует по линиям его татуировки, захватывающей часть его грудной клетки.

— Я была… — останавливаюсь, пытаясь восстановить свои воспоминания. — Я была в шоке, когда узнала, что беременна. Я ведь только что закончила университет. Тогда я смотрела на вещи в черно-белом цвете. У меня был план. Сначала университет, потом брак, потом семья, — мягко улыбаюсь я.

— Но знаешь ведь, как говорят о тщательно продуманных планах. — Я судорожно вздыхаю. — Я так боялась реакции Макса. И когда сказала ему, он посмотрел на меня с благоговением. Я все еще вижу его у себя в голове. Он признался, что был напуган, но сказал, это не имеет значения, потому что всё будет хорошо. И мне было интересно, как он мог быть так уверен, когда всё так резко изменится.

Замолкаю на мгновение, воспоминания мелькают в голове, как слайд-шоу. Поворачиваю голову, чтобы посмотреть на Колтона, слеза тихонько скатывается из уголка моего глаза.

— Она, — говорю я и прерывисто вдыхаю, — это была девочка. — Он кивает и протягивает руку, чтобы стереть слезы. — Я все еще боялась и паниковала при мысли о ребенке, но потом я почувствовала, как она пинается. — Останавливаюсь, моя грудь сжимается, когда я вспоминаю то чувство, которого мне никогда не испытать вновь. — И я сразу же полюбила ее. Вся моя неготовность исчезла. — Прочищаю горло, Колтон терпеливо сидит, глаза устремлены на меня. — Я была на седьмом с половиной месяце, когда мы попали в аварию. В первую же ночь я знала, что она не выжила, но я отказывалась это признавать. У меня было сильное кровотечение и схватки… было невыносимо больно. Мне хотелось, чтобы она пошевелилась. Пнула меня хотя бы раз.

По мне пробегает дрожь, в голове мелькают те молчаливые сделки, которые я в ту ночь заключала с Богом.

— На каком-то подсознательном уровне я знала, что надежда есть, что она все еще может быть жива, — это то, что заставляло меня бороться за жизнь.

— Мне так жаль, Райли, — шепчет он.

— Потребовалось столько времени, чтобы спастись, что у меня развилась инфекция. Из того, что увидели врачи, повреждения были достаточно значительными, что, по существу, погубило мою способность иметь детей. — Прочищаю горло, прежде чем продолжить. — Клэр, мама Макса, винит во всем меня.

— Это глупо, — вставляет он.

Пожимаю плечами, соглашаясь, но всё же позволяю своему чувству вины думать по-другому.

— Она думала, что, если бы у нас не было добрачного секса, этого бы никогда не случилось.

Колтон фыркает.

— Вы были вместе, сколько? Шесть лет?

Я мягко ему улыбаюсь.

— Почти семь.

— И она ожидала, что вы так долго будете воздерживаться?

— У каждого своя вера. — я пожимаю плечами. — Мы отправились в небольшое путешествие, потому что это был наш последний шанс сбежать от всего. У меня был стресс, и доктор беспокоился о моем давлении. Макс хотел попытаться успокоить меня. Провести вместе время, пока не начался хаос. Поэтому она винит меня в убийстве его и ее внучки.

— Ты знаешь, что это неправда, Райли.

— Знаю, но это не избавляет меня от чувства вины. В годовщину смерти и в день его рождения она звонит, чтобы выместить на мне гнев и печаль. — На мгновение закрываю глаза, отбиваясь от ужасных образов, которые вползают в мои мысли. — Это ее терапия, полагаю… и, хотя это разрывает меня на части, слушать ее — это меньшее, что я могу сделать. — Он притягивает меня к груди и утешает, обхватывая своими сильными руками и упираясь подбородком мне в макушку. — Как ни странно, встреча с тобой, время, проведенное вместе, позволили мне понять, что я постепенно смиряюсь с произошедшим. Время позволило мне вспомнить Макса, каким он был до аварии, а не только после. Думаю, самое тяжелое — это ребенок. — Я судорожно вздыхаю. — Я всегда буду бережно хранить ощущение жизни, растущей внутри меня, тем более что я, скорее всего, никогда не получу этот шанс снова. — Прижимаюсь к его теплой шее и вздыхаю. — Ей было бы уже два года.

Сдерживаю рыдания, пока они не вырвались, но Колтон чувствует это. Он сжимает меня сильнее, его ровное дыхание и способность слушать — то, что мне нужно. Чувствую, что с меня сняли тяжкий груз. Все мои скелеты найдены. Теперь он знает. Всё. Льну к нему, потому что по какой-то причине, его присутствие завершает мое перерождение.

Я больше не хочу быть одна, и меня уже тошнит от оцепенения. Я хочу чувствовать снова — в крайностях, которые Колтон заставляет меня испытывать.

Я снова готова жить. Действительно жить. И в этот момент я знаю, что только с Колтоном я могу поделиться этими новыми воспоминаниями. Закрываю глаза и прижимаюсь к нему, сон, который я не была способна обрести раньше, сейчас медленно меня уносит. Я просто начинаю уплывать, когда его голос заставляет меня распахнуть глаза.

— Когда мне было шесть лет, — говорит он так тихо, и если бы не вибрация в его груди, я бы не расслышала его слов. Он останавливается на мгновение и прочищает горло. — Когда мне было шесть лет, моя — женщина, которая меня родила, — избила меня так сильно, что я оказался без сознания в больнице. — Он шумно выдыхает, а я задерживаю дыхание.

Черт возьми! Он заговорил и, слыша боль в его голосе, я знаю, что его раны по-прежнему открыты и кровоточат. Инфицированы. Как можно излечиться от матери, избивающей тебя до потери сознания? Как можно принять любовь от кого-то, когда единственный человек, который должен защищать тебя от всего, причинил тебе наибольший вред? Теряюсь в словах, поэтому обнимаю его и сжимаю, прежде чем оставить на его груди ласковый поцелуй.

— Из больницы звонили в полицию? Социальные службы? — робко спрашиваю я, не зная, чем он готов со мной поделиться.

Чувствую, как он кивает головой в знак согласия.

— Это моя мама позвонила в 911. Она сказала, что это сделал мой отец. Что именно она вошла и остановила это. — Он делает паузу, и я даю ему минуту, чтобы успокоиться и избавить голос от эмоций. — Я никогда не встречал своего отца так что… Я слишком боялся того, что она сделает со мной, если скажу обратное… был слишком мал, чтобы знать, что жизнь может быть лучше, чем была у меня. После этого она забрала меня из школы. Мы переезжали столько раз, что социальные службы не могли нас проверить… — его слова замирают, а у меня в голове так много мыслей, так много того, что я хочу сказать ему, чтобы утешить. Что это была не его вина. Что любовь не обязательно должна быть такой. Что он настоящий герой, сумевший выжить во всём этом, и вырасти успешным человеком. Но я знаю, что мои слова ничего не сделают, чтобы стереть годы жестокого обращения, которые он, должно быть, пережил, или уменьшить их психологические последствия. Кроме того, я уверена, что он раз за разом слышал все это от психиатров.

Смотрю на него, и затравленный взгляд в его глазах говорит мне, то, в чем он только что признался — наименьший из его детских кошмаров. Стоит ли сказать ему, в чем он признался вчера в лимузине? Борюсь с выбором и предпочитаю этого не делать. Делиться своим прошлым нужно на его условиях. Открываю рот, чтобы ответить, но он обрывает меня прежде, чем я могу начать.

— Райли, пожалуйста, не жалей меня.

— Я… Я не, — заикаюсь я, зная, что это последнее, чего он хочет, но он может видеть меня насквозь. Как я могу не жалеть маленького мальчика, которым он когда-то был?

— Та жизнь была давным-давно. Тот маленький мальчик — сейчас он другой человек.

Бред. Он тот, кто он есть из-за того, что с ним случилось. Разве он этого не видит?

Прижимаюсь нежным поцелуем к его груди.

— Ты знаешь, что случилось с твоей мамой? — говорю я неуверенным голосом, почти боясь спросить, но также желая узнать как можно больше, раз уж он заговорил.

Он замолкает на мгновение. Отводит руку от моей спины и проводит ею по своей небритой челюсти.

— После того, как мой отец нашел меня на ступеньках своего трейлера… он привез меня в больницу. Оставался со мной, — рассказывает он голосом полным благоговения. — Я и не подозревал, что он был таким великим режиссером. Не то, чтобы я вообще знал, что это значит. Позже… намного позже, я узнал, что он потратил целый съемочный день, сидя со мной в больнице. Тогда, как я думал, запомнил только его глаза и что у него самый ласковый голос. Они не были злыми, хотя я вздрогнул, когда он коснулся меня… — он замолкает, потерявшись в воспоминаниях, и я даю ему время. — …и заказывал мне все мыслимые и немыслимые вкусности, и отправлял их в палату. Никогда не забуду выражение его лица, когда он смотрел, как я ем что-то, чего никогда не пробовал. То, что каждый мальчик в моем возрасте должен был попробовать уже много раз. Помню, как притворялся спящим, когда полиция сказала ему, что они нашли мою маму и привели ее на допрос… что рентгеновские снимки и анализы показали годы… — он останавливается, пытаясь подыскать правильное слово, я задерживаю дыхание, задаваясь вопросом, каким из ужасных альтернатив он воспользуется. — Недосмотра. И это единственный раз в моей жизни, когда я слышал, как мой отец использовал свое положение, чтобы получить то, чего он хотел. Слышал, как он спросил полицейских, знают ли они, кто он. Чтобы они согласовали с кем требуется, что с этого момента я буду находиться под его опекой. Что он наймет команду адвокатов, если понадобится, но так всё и будет. — Он качает головой, тихо посмеиваясь.

— Это… — я не могу подобрать слов. Не хочу обесценить воспоминания, сказав неправильные слова, так что просто оставлю всё как есть.

— Да. — выдыхает. — Я видел свою маму еще раз, но это было в зале суда. Знаю, что она попала в тюрьму, но больше ничего. Никогда не хотел этого знать. Почему ты спрашиваешь?

— Мне просто интересно, как ты ушел от этого. Подумала, если узнаешь, что с ней случилось… заполнишь все пробелы, которые захочешь, это может помочь. Кошмары могут исчезнуть и…

— Думаю, на сегодня достаточно делиться, — говорит он, прерывая меня и резко смещаясь, так, что я оказываюсь лежащей на спине, а он располагается на мне сверху, переплетаясь своими ногами с моими.

— О, правда? — я улыбаюсь, когда вижу, как напряжение на его лице ослабевает, а из глаз уходит боль. — Единственный способ заставить тебя говорить — обмен? Зуб за зуб так сказать?

— Ну… — ухмыляется он, прижимая меня бедрами к матрасу, — …ты видела мои татуировки. — Он с намеком выгибает брови. — Было бы справедливо…

Внезапная смена Колтоном темы не ускользает от меня. Свойственный ему переход к физическим отношениям между нами, когда я копаю слишком глубоко. Обычно я не решаюсь использовать интимную близость, чтобы облегчить боль печали внутри, но сегодня утром я просто хочу, чтобы он помог мне хоть ненадолго забыть о пробоине, оставшейся в моей душе с того дня два года назад.

Извиваюсь под ним, мое тело поет от желания, мне нравится игривая сторона, которая снова проявляется в нем, освещая темноту утра.

— А я думала, ты сказал, что на сегодня мы закончили делиться. — Звук его смеха приятно отдается в моей груди. Поднимаю голову вверх, захватываю его нижнюю губу и тяну. Низкое рычание желания доносится из глубины его горла, разжигая мое влечение к нему.

Он накрывает ладонью мою грудь, не зажатую его телом. Скользит большим пальцем по моему, уже затвердевшему соску, его прикосновение — пульсация ощущений, медленно вздымающихся во мне. Он наклоняется и прижимается мягким поцелуем к моим губам.

— Теперь что касается этой груди, — бормочет он, улыбаясь. Он сжимает мой сосок между большим и указательным пальцами, и поглощает мой вздох своим ртом. — Смогу ли я когда-нибудь насытиться тобой? — спрашивает он у моих губ. И я задаюсь тем же вопросом. Я когда-нибудь устану от него? От этого? От его вкуса или его прикосновения, или гортанного звука, выражающего, что я заставляю его испытывать, когда прикасаюсь к нему? Он всегда будет доводить меня до беспамятства? В какой-то момент моя жажда должна быть удовлетворена. От одного его прикосновения мои мысли исчезают, остается только одно. Это слово мелькает у меня в голове.

Никогда.