ГЛАВА 21

Колтон


Боже, она чертовски великолепна. Не могу не протянуть руку и не убрать локон с ее щеки. Чувство — это гребаное чуждое мне чувство, которое уже не такое и чужое — проходит сквозь меня, хватая за яйца, а затем подает их мне на блюде.

Заставляет дрожи страха угнездиться в основании позвоночника, отдаваясь непрестанным эхом.

Мои пальцы задерживаются на ее плече, прикасаясь к ней, чтобы убедиться, что она настоящая. Невозможно, что она может быть реальной. Она пугает меня до усрачки. Это не такое уж чуждое чувство пугает меня до усрачки. Но я не могу заставить себя уйти. Не мог с той самой первой встречи. Черт, поначалу определенно было непросто. Этот находчивый рот, эти фиалковые глаза, и покачивание этой задницы — что бы мужчина из плоти и крови мог еще пожелать?

Иисусе. Скажите мне, что я не могу чем-то обладать, и я чертовски уверен, что буду добиваться этого, пока не получу. Игра началась. Я в ней до тех пор, пока не возьму гребаный клетчатый флаг.

Но потом, в тот первый раз, когда я появился в Доме — этот ее взгляд, который сказал мне, чтобы я отвалил и не смел шутить с ее Зандером, или она сама меня прикончит — все изменил. Перевернул с ног на голову. Превратив в реальность. Вызов исчез. В тот момент я видел себя только ребенком. Сейчас. Знал, что она любит наши сломленные части. С темнотой все было в порядке, потому что она была наполнена гребаным светом. Знал, что она понимала гораздо больше, чем я когда-либо смог бы рассказать.

Эта ее бескорыстная душа и тело, говорящее «иди и трахни меня», взяли и отыскали, завели детали внутри меня, которые, как я думал, умерли и больше никогда не восстановятся. Заставили меня почувствовать, когда я был так доволен жизнью в окружающем меня тумане. Хочу сказать, кто еще действительно занимается тем дерьмом, с которым возится она? Берет искалеченных детей — много искалеченных детей — и относится к ним как к своим. Защищает их. Любит. Сражается за них. Готова заключить сделку с дьяволом, вроде меня, ради их же блага.

В тот день в конференц-зале, когда я загнал ее в ловушку своей маленькой сделкой, я мог видеть в этих гребаных зовущих глазах трепет и осознание того, что я причинил ей боль, и даже зная это, ради мальчиков она согласилась, не смотря на вред, который ей будет нанесен лично. И, конечно, меня чертова ублюдка, все время интересовал лишь один вопрос: насколько приятной будет ее киска. Хочу сказать, что если всего лишь ее поцелуй был настолько чертовски улетным, то я даже не мог и представить, насколько упоительным будет ее тело. Она жертвует собой ради своих мальчиков, а я думаю о своей конечной цели.

И это вывело меня из себя, заставило быть настороже. Я знал, что она собирается позволить мне овладеть собой, но понятия не имел, черт побери, что после нашего первого раза она посмотрит на меня с такой безусловной ясностью — будто может заглянуть прямо в мою проклятую душу. Это охренеть как напугало меня, всколыхнуло во мне вещи, которые я не хотел вновь ворошить. Вещи, без которых я прожил всю жизнь. Никто не знает, что я делал — что я позволял делать с собой. О яде, живущем внутри меня. Как я любил и ненавидел, делал невообразимые вещи по причинам, которых не понимал в то время и не понимаю до сих пор.

И я боюсь каждую минуту каждого гребаного дня, что она поймет это, узнает правду, скрытую внутри меня, а потом оставит в еще худшем положении, чем нашла. Она освободила во мне то, чему я не собирался вновь позволять увидеть дневной свет. Она поднимает понятие уязвимости на совершенно новый уровень.

Но я не могу оттолкнуть ее. Не могу перестать хотеть ради ее же блага. Но каждый раз, когда я пытаюсь — каждый раз, когда я приоткрываюсь, и она видит проблеск моих демонов — я боюсь до усрачки. Боже, я пытаюсь заставить ее уйти — даже если это происходить только в моей гребаной голове — но у меня никогда это не получится. И я просто не уверен, потому ли это, что она упряма или потому, что это бестолковая попытка с моей стороны, чтобы я смог сказать себе, что действительно пытался.

Знаю, что для нее лучше — и это не я. Черт, прошлая ночь… прошлая ночь была… черт. Я лично вручил себя ей. Сказал, что постараюсь, когда каждая моя частица кричала в знак протеста против страха быть разорванной в клочья, позволив себе чувствовать. Я всегда использовал удовольствие, чтобы похоронить боль. Не эмоции. Не обязательства. Удовольствие. Как еще я могу доказать себе, что я не тот ребенок, которым меня заставляли быть? Это единственный известный мне способ. Единственный способ, помогающий мне справиться. Нахрен психотерапевтов, которые понятия не имели, что со мной случилось. Мои родители потратили столько гребаных денег на людей, рассказывающих мне, как преодолеть проблемы, которые, как они думали, у меня были. Что я могу воспользоваться гипнозом для регрессии и преодоления. К черту это. Дайте мне тугую, влажную, готовую киску, чтобы погрузиться в нее на мгновение, и это все доказательства, которые мне нужны.

Удовольствие, чтобы похоронить боль. И что мне теперь делать? Как справиться с одним человеком, который, как я боюсь, может доставить мне и то, и то? Что она и делает, и всё же прошлой ночью я причинил ей боль. У меня такое чувство, что я всегда буду так или иначе причинять ей боль. В какой-то момент она просто перестанет прощать или возвращаться. Тогда что, Донаван? Что, черт возьми, ты будешь делать? Если я сломаюсь сейчас, я буду, черт побери, разбит вдребезги.

Смотрю на нее спящую, такую невинную и свою, и проклинаю все на свете за то, из-за чего я не могу держаться от нее подальше. Я напуган до усрачки, и это она сделала со мной. Она, черт возьми, взяла меня за грудки, заставила выслушать молчаливые слова, которые говорила, и действительно их услышать. И что, черт возьми, мне теперь делать?

Боже мой, как вчера вечером она смотрела на меня полными наивности глазами, и с упрямо выдвинутой челюстью, спрашивая, достаточно ли ее мне. Во-первых, гребаная Тони, а, во-вторых, достаточно? Это меня недостаточно. Едва ли. Я, черт возьми, тону в ней, и даже не уверен, хочу ли выплыть на поверхность. Достаточно? В иронии качаю головой. Она остается вопреки всему, если даже не из-за темноты в глубине моей души. Святая, которой я не достоин, которую не должен запятнать.

Она издает слабый стон и перекатывается на спину. Простыня соскальзывает с нее, обнажая идеальные груди. Что б меня. При виде этого мой член начинает оживать. Прошло около трех часов с тех пор, как я в последний раз был глубоко в ней, и я, черт побери, уже готов снова овладеть ею. Вызывающая привыкание киска-вуду. Клянусь Богом.

Она снова стонет, ее голова мечется по подушке из стороны в сторону. Слышу, как Бакстер стучит хвостом, реагируя на звук и вероятность того, что кто-то уже встал. Взглядом прослеживаю путь по ее губам и возвращаются к груди. Стону при виде розовых сосков, затвердевших от утренней прохлады. Мне правда следует прикрыть ее, но чтоб меня, вид чертовски фантастический, и я не хочу все испортить.

Ее вопль пугает меня до смерти. Он так пронзительно безутешен, что заставляет мою грудь сжаться. Она вскрикивает снова, и вслед за этим мучительным звуком вскидывает руки, чтобы прикрыть лицо. Сажусь и пытаюсь притянуть ее к себе, но она снова падает на спину.

— Райли. Проснись! — говорю я, пару раз тряхнув ее за плечи. Наконец, она просыпается и выбирается из моей хватки, приподнимаясь на кровати. Звук ее тяжелого дыхания заставляет меня хотеть заключить ее в объятия и вобрать страх и боль, которые исходят от нее волнами. Делаю единственное, что приходит в голову и провожу рукой вверх и вниз по обнаженной коже ее спины — единственное утешение, которое могу предложить. — Ты в порядке?

Она лишь кивает и смотрит на меня. И я парализован одним этим взглядом. Чертовски парализован. Будучи парнем, ты должен обладать инстинктом защитника, уметь заботиться. Ты постоянно слышишь, что это твоя обязанность. Это укореняется в тебе. Что за хрень такая. Кроме нескольких раз, когда к Кью приставали в школе какие — то хулиганы, обижая ее, я не чувствовал подобного. Никогда.

До этого момента. Райли смотрит на меня, и эти фиалковые глаза наполнены слезами и такой безраздельной болью и страхом. Делаю единственное, чего мне хочется, даже зная, что этого для нее недостаточно, но что утолит мои желания. Протягиваю руку, притягивая ее к себе на колени, прежде чем прислониться спиной к изголовью кровати. Когда я обнимаю ее, она прижимается щекой к моей груди. Там, где сердце. И несмотря на спокойствие, которое мне приносит ощущение ее обнаженной кожи, не могу ничего с собой поделать, продолжая чувствовать единственный контакт ее лица с моим сердцем.

Единственное место, которое я не ожидал вновь почувствовать, оживилось всего лишь от такого простого, естественного жеста. Клянусь, ее пульс и дыхание выровнялись, а мои ускорились. Провожу пальцами по ее локонам, мне нужно что-то сделать, чтобы побороть панику, которую я испытываю.

Сначала я чувствую, что должен защитить ее, заботиться о ней, желать ее. А затем простая мысль о том, что она находит утешение в моем сердцебиении, пугает меня до чертиков. Что, Донаван, скажешь ты не размяк? Стал похож на девчонку. Какого. Хрена? Такое дерьмо не должно было случиться со мной. Сказать ей, что я попытаюсь, это одно. Но это гребаное чувство, овладевшее мной, тисками сжимающее грудь? Нет, вашу мать, спасибо.

Слышу голос своей матери. Он проникает мне в голову, и моя рука застывает в волосах Райли. Клянусь, я перестаю дышать. «Колти. Я знаю, как сильно ты меня любишь. Как сильно я нужна тебе. Что ты понимаешь, любовь означает делать все, что тебе скажет делать другой человек. Я говорю тебе это, потому что ты меня любишь, ты ляжешь на мою кровать и будешь ждать, как хороший мальчик. Ты ведь хочешь кушать, так? Прошло несколько дней. Должно быть ты голоден. Если ты хороший маленький мальчик — если ты любишь меня — на этот раз ты не будешь драться. Не будешь таким непослушным мальчиком, каким был в прошлый раз. Если у тебя будут синяки, полиция может отобрать нас друг у друга. И тогда ты не получишь еды. И тогда я больше не буду тебя любить».

Рука Райли, бесцельно выводящая круги по моим татуировкам, выталкивает меня обратно в настоящее. Ирония заключается в том, что ее прикосновений к татуировкам, которые столько собой олицетворяют, достаточно. Заставляю себя дышать спокойно, пытаюсь избавиться от омерзительного чувства в животе. Утихомирить дрожь в руке, чтобы она не заметила. Черт побери. Теперь я знаю, что испытанное ранее чувство действительно было счастливой случайностью. Как я могу хотеть защищать и заботиться о Райли, когда не могу сделать этого даже для себя? Дыши, Донаван. Дыши, твою мать.

— Интересно, нас тянет друг к другу, потому что мы оба каким-то образом эмоционально искалечены, — бормочет она вслух, нарушая тишину. Никак не могу справиться с дыханием, замершем в груди. Медленно сглатываю, переваривая ее слова, понимая, что это просто совпадение, но насколько они верны в отношении меня.

— Ну и дела, спасибо, — говорю я, вынужденно смеясь, надеясь долей юмора успокоить нас обоих. — Нас и всех остальных в Голливуде.

— Ага, — говорит она, теснее прижимаясь ко мне. Это чувство так чертовски меня успокаивает, хотелось бы мне, чтобы я мог притянуть ее внутрь себя, облегчив там боль.

— Я же говорил тебе, детка, 747. — Оставляю все как есть. Больше не могу произнести ни слова без того, чтобы она не поняла — со мной что-то неладно.

Она убирает руку с татуировки, чтобы пощекотать волосы на моей груди.

— Я могу лежать здесь вечно, — вздыхает она хриплым утренним голосом. Молюсь, чтобы при этом звуке член шевельнулся. Мне это необходимо. Мне нужно доказать себе, что неожиданное напоминание о моей матери и моем прошлом больше не может на меня влиять. Что они уже не со мной.

Мысленно переношусь к тому, как я обычно поступаю. Звоню своей нынешней фаворитке и использую ее. Трахаюсь до беспамятства, не задумываясь о ее потребностях. Использую мимолетное удовольствие, чтобы похоронить бесконечную чертову боль.

Но я не могу этого сделать. Не могу просто уйти от единственного человека, которого хочу, и боюсь, и желаю, и который, черт возьми, столько стал значить. Яйца в гребаном тисках.

И прежде, чем подумать, с моих губ слетают слова.

— Тогда останься со мной на эти выходные. — Думаю, я так же шокирован от этих слов, как и Рай. Она замирает в то же миг, что и я. Впервые мои губы произнесли эти чертовы слова. Слова, которые мне не хотелось произносить раньше, но знаю наверняка, сейчас я говорю серьёзно.

— При одном условии, — говорит она.

Одно условие? Я просто вручил ей свои яйца на блюде в обмен на звание подкаблучника, а она еще собирается выставить условие? Гребаные женщины.

— Скажи мне, что такое киска-вуду.

Впервые за это утро мне хочется смеяться. И я смеюсь. Не могу сдержаться. Она только смотрит на меня глазами, доводящими меня до исступления, будто я сумасшедший.

— Черт, мне это было нужно, — говорю я ей, наклоняясь и прижимаясь поцелуем к ее голове.

— Ну? — спрашивает она тем серьезным тоном, который обычно меня заводит. И я слегка вздыхаю, начиная твердеть при мысли о ее влажном тепле, которым планирую воспользоваться через считанные минуты.

— Киска-вуду? — спрашиваю я, поперхнувшись от этих слов.

— Да. Ты так сказал прошлой ночью в саду.

— Так и сказал? — переспрашиваю я, не в силах скрыть веселья в голосе, а она лишь еле заметно кивает, выгнув брови в ожидании ответа. О, да. Мой член явно встает и рвется в бой. Слава Богу. — Ну… такая киска просто удерживает твой член и не отпускает. Она так чертовски хороша — на ощущение, вкус, хороша во всем — это как магия. — Чувствую себя, чертовски глупо объясняя это. Не думаю, что, когда-нибудь такое делал. Я просто говорю это и Бэкс точно знает, что я имею в виду.

Райли громко смеется, какой прекрасный звук. Прекрасный? Твою мать. Я как девчонка.

— Значит, ты говоришь, что у меня магическая киска? — спрашивает она, пальцем обводя вокруг моего соска, прежде чем посмотреть на меня и облизнуть губы. В данный момент я не могу произнести ни слова, потому что вся кровь, необходимая для связного мыслительного процесса, только что отлила от головы, направившись к югу от моего живота, поэтому я лишь киваю. — Тогда, может, мне стоит показать тебе…

Сотовый, лежащий на тумбочке, издает сигнал — этот звонок отличается от ее обычной мелодии — и что-то в нем заставляет ее выскочить из кровати в мгновение ока. Она задыхается, когда отвечает. От этого чертовски захватывает дух. Она стоит у стеклянной стены, глядя на пляж внизу, с телефоном возле уха, и ее обнаженное тело купается в солнечном свете.

Беспокойство в ее голосе отвлекает меня от моих испорченных мыслей обо всех способах и позах, которыми я могу взять ее. Развратить ее.

— Успокойся, Скутер, — уговаривает она. — Все в порядке, приятель. Я в порядке. Я здесь. Тс-с-с, тс-с-с, тс-с-с. Со мной ничего не случилось. Вообще-то, я сейчас сижу на пляже и смотрю на воду. Обещаю, приятель. Я никуда не собираюсь. — Беспокойство в ее голосе заставляет меня приподняться на постели. Она замечает мое движение, оглядывается и виновато улыбается. Будто я злюсь, что она оставила меня, чтобы поговорить с одним из мальчиков. Никогда. — Теперь ты в порядке? Да. Знаю. Не надо извиняться. Ты же знаешь, что, если меня нет рядом, ты всегда можешь мне позвонить. Всегда. М-м-м… Увидимся в понедельник, хорошо? Звони, если я буду нужна тебе ранее. — Райли идет обратно к тумбочке, заканчивая разговор. — Эй, Скут? Я тебя Человек-Паучу. Пока.

Человек-Паучу? Райли отключает сотовый и бросает его на тумбочку, прежде чем вернуться к кровати. Глазами блуждаю по линии ее изгибов, думая, как мне повезло, что она направляется ко мне обнаженной, и подо мной очень прочная кровать.

— Прости, — говорит она. — Скутеру приснился очень плохой сон, и он боялся, что я пострадала. Что меня заберут, как и его маму. Ему просто нужно было убедиться, что я в порядке. Извини, — повторяет она, и я клянусь, что мое гребаное сердце сжимается от ее извинений за свою самоотверженность. Она, черт возьми, настоящая?

— Не надо, — говорю я ей, когда она забирается на кровать рядом со мной и садится на согнутые колени. Говорю себе спросить сейчас, прежде чем отвлекусь при виде ее, сидящей там, выглядящей такой чертовски покорной. — Я тебя Человек-Паучу?

Она смеется с таким очаровательным видом.

— Да. — Она пожимает плечами. — Некоторые мальчики испытывают трудности с выражением чувства привязанности, когда попадают к нам. Либо они чувствуют, что предают своих родителей, независимо от того, насколько плохо их положение, чтобы иметь чувства к своим наставникам, либо чувства в целом несли в себе отрицательный оттенок, неважно в какой ситуации они находились раньше… на самом деле все началось с Шейна, но потом прижилось, и теперь большинство мальчиков так делают. Мы берем то, что они любят больше всего на свете, и используем это как эмоцию. Скутер любит Человека-Паука, так что его он и использует.

Смотрю на нее в замешательстве, немного расстроенный тем, что у нее есть эти дети, так тесно связанные со мной — если я позволю рассмотреть себя достаточно близко. Неосознанно она так сильно проникла в мой разум, что я заставляю взгляд блуждать к югу от ее лица, чтобы как обычно насладиться видом ее великолепного обнаженного тела.

Она неверно истолковывает мой взгляд, думая, что я ее не понимаю, поэтому пытается разъяснить. Меняет позу и садится ближе ко мне.

— Хорошо, например, представь, что ты один из моих мальчиков — назови мне одну вещь, которую ты любишь больше всего на свете.

— Это очень просто — я ухмыляюсь ей. — Секс с тобой.

По ее губам расплывается улыбка, а щеки вспыхивают. Так сексуально.

— Что же, подобного ответа я еще никогда раньше не получала ни от одного из моих мальчиков, — шутит она, смеясь надо мной. — Нет, серьезно, Колтон, назови одну вещь.

Пожимаю плечами, говоря о своей первой и единственной любви.

— Я люблю участвовать в гонках.

— Прекрасно, — говорит она. — Если бы ты был одним из моих мальчиков и хотел бы сказать, что любишь меня, или наоборот, ты бы сказал: «Я обгоню тебя, Райли».

Мое сердце вновь пропускает удар, когда я слышу, как она произносит эти слова, и, как только слова слетают с ее губ, думаю, минуту спустя она осознает, что сказала. Она замирает, и ее глаза устремляются ко мне, а затем вниз, к своим рукам, переплетенным на коленях. — Я имею в виду… — она идет на попятный, и я рад, что этот разговор заставляет ее нервничать так же, как и меня, — …если бы ты был одним из мальчиков.

— Конечно. — Сглатываю, отчаянно нуждаясь в отвлечении. Протягиваю руку, чтобы провести пальцем вниз от ее шеи, между грудей и остановиться у пупка.

Я обгоню тебя, Райли, проносится в моей голове. Просто чтобы услышать, как это звучит, просто чтобы понять, как будет чувствовать себя один из ее мальчиков, говоря такое. Сжатие в груди заставляет меня сосредоточиться на одной вещи, которая всегда позволяет мне забыться. Между Райли и мной не будет никаких гонок. Никаких. Поднимаю взгляд с того места на ее животе, где покоится мой палец, чтобы встретиться с ее глазами.

— А сейчас, думаю, ты как раз собиралась показать мне, насколько магическая твоя киска, прежде чем нас прервали.

Загрузка...