Ее свирепые звери. Начало

Глава 6

Аурелия

На следующий день я вылезаю из постели, выпиваю залпом две кружки кофе и возвращаюсь в особняк Полупернатого.

Ну и что с того, что я надела свою симпатичную пару узких джинсов и блузку, открывающую небольшое декольте?

Девушка может помечтать.

Когда ты живешь в изоляции сама по себе настолько долго, сколько живу я, это все, что у тебя есть. Твое воображение и твои мечты. И я бы сказала, что я довольно умело использую и то, и другое — возможно, это единственная причина, по которой я все еще в здравом уме.

Меня приветствуют почти так же, как и вчера, за исключением того, что Полупернатый хватает мою руку и нежно целует ее, как будто я что-то драгоценное.

Мой желудок сжимается от его королевского обращения, и я задаюсь вопросом, не стоит ли за этим какой-то скрытый мотив. Но я натягиваю на лицо улыбку, словно в восторге от происходящего, и он отпускает меня к моим охранникам. Клюв и Тёрка сегодня с лёгкостью улыбаются, и мне не приходится бороться с бешено колотящимся сердцем, когда улыбаюсь в ответ.

Требуется преодолеть целых два лестничных пролета, прежде чем я набираюсь смелости и спрашиваю у Клюва:

— Итак, это твоё постоянное место работы?

— Типа того, — он чешет затылок, напрягая огромный загорелый бицепс.

Мои глаза следят за его движениями, и парень ухмыляется мне. Я отвожу взгляд, понимая, что он нарочно показывает мне свое тело. Чёртовы орлы и их павлиньи хвосты, клянусь, он доконает меня.

— Через пару недель мы поступаем в колледж, — продолжает он, провожая меня в подземелье. — Для нас это всего лишь работа на лето.

— Круто, — киваю я. — В какой?

Но он уже открыл последнюю пару дверей и пропускает меня внутрь.

— Эй, эм, а свет включается? — я быстро спрашиваю и потираю руки от холода. — Здесь до жути темно, и я практически не вижу, куда иду.

Клюв и Тёрка неловко переминаются, когда ведут меня мимо первой группы клеток.

— Господин Полупернатый любит, когда здесь темно, — говорит Тёрка.

— Может быть, только на тот час, что я здесь? — я хлопаю ресницами, глядя на Клюва и пытаясь транслировать ему свою внутреннюю, сексуальную и беспомощную тетю Шарлотту.

Они обмениваются взглядами. Я шепчу, взывая к их подсознательному мужскому инстинкту:

— Совсем чуть-чуть?

В конце концов мое воркование побеждает.

— Совсем чуть-чуть, — ласково говорит Клюв.

Я улыбаюсь им, прежде чем они выходят и неизбежно закрывают массивную стальную дверь за собой. Каким-то образом это действительно сработало, и я задаюсь вопросом, что еще мне может сойти с рук, если я буду вести себя как тетя Шарлотта.

Снова одна во мраке, вокруг меня нет ничего, кроме хищников, передвигающихся под лязг цепей, и я жду среди них, пока не зажжется свет. Мягкое серебристое сияние оживает вокруг меня. Вряд ли стало лучше, но теперь я действительно могу различить цвет тускло-серого каменного кирпича рядом со стальной дверью моего пациента.

Низкий, грубый смешок проносится в воздухе, заставляя меня встать на дыбы. Это не смех веселья или радости, это чистое омерзение.

— Боишься темноты? — насмехается кто-то у меня за спиной.

Самцы-анималия набрасываются на страх, некоторым из них даже нравится провоцировать его, их анимус жаждет выследить добычу. Мысль о том, что я веду себя как жертва, заставляет меня стиснуть зубы.

— Я ничего не боюсь, — говорю я в тень. — И меньше всего каких-нибудь анималия, настолько глупых, что позволили запереть себя здесь.

Мужчина в камере справа от двери моего пациента сидит на стальном стуле. Он отодвинут как можно дальше вглубь камеры, так что свет падает только на его голые, покрытые татуировками бедра, сообщая мне, что он обнажен. Он высокий и не более, чем тень, его руки связаны за спиной.

Интересно, как он писает.

Мужчина ничего не говорит, но самец в камере напротив него и позади меня говорит насмешливым голосом:

— Покажи нам свою киску, девчушка. Держу пари, она очень сладкая.

Ладно, я сожалею о своем выборе более милой одежды, поскольку мой нос морщится от отвращения.

Прежде чем он успевает сказать что-нибудь еще, с другой стороны от меня раздается рык:

— Отойди от него, принцесса. Он грязный ублюдок.

Узнаю голос волка. Поскольку я не совсем дура, я прислушиваюсь к нему и становлюсь поближе к двери моего пациента.

Волк в камере слева, и он просовывает лицо сквозь прутья, чтобы посмотреть на меня.

Думала ли я мгновение назад, что Клюв был красивым? Потому что, клянусь всеми дикими богами, каждая клеточка моего тела поднимает свои маленькие молекулярные головки, чтобы оценить чисто мужскую красоту волчьего лица.

И в данный момент он смотрит на меня с жадностью.

Рада, что я не единственный отчаявшийся зверь в округе, но сомневаюсь, что этому мужчине не хватает женщин в его жизни, когда он не прикован цепью. Они, вероятно, падают на колени, умоляя его с придыханием, куда бы он ни пошел.

Я хмурюсь, больше из-за себя, чем из-за чего-либо еще, и он показывает мне ряд ровных белых зубов.

— Значит, ты будешь флиртовать с пташкой, но не со мной? — застенчиво спрашивает он.

Мое сердце замирает, и я напоминаю себе, что нужно дышать ровно. Может, он и не в состоянии учуять мой запах, но волки более социально осведомлены о языке тела, чем остальные.

Я на мгновение задерживаю на нем взгляд, чтобы получше рассмотреть его в новом свете. На голом мускулистом торсе размазана грязь, он настолько накачан, что я сразу понимаю, что его растили для боев. Я побывала на достаточном количестве нелегальных боев, чтобы узнать этот дикий, кровожадный тип я-ем-зверей-ради-забавы. Я интересуюсь про себя, когда он в последний раз принимал душ, и в этот момент замечаю капельки пота, блестящие над татуировкой волка на его мускулистой груди. Теперь я ясно вижу, что в его чёрной серьге-гвоздике какой-то драгоценный камень. Волчья улыбка расширяется, когда мой интерес становится совершенно очевидным, поэтому я отворачиваюсь от него в высокомерном пренебрежении.

Определенно, моя анима берет верх, потому что, даже не глядя на него, я флиртую в ответ.

— У Клюва большие мускулы, — говорю я, перекидывая волосы, собранные в хвост, через плечо. — А у тебя что?

Краем глаза я замечаю, как он усмехается, затем надувает губы.

— Но у меня красивые глаза, ты так не думаешь?

Я не смотрю на него, когда сажусь, скрестив ноги.

— Ага, с ними все в порядке, кажется.

Он задыхается от притворной обиды, и мне приходится сдерживаться, чтобы не ухмыльнуться в открытую. Это все из-за вчерашней неудачи с моим вибратором. Я знала, что мне следовало поскрести по сусекам, чтобы купить новый. Мои собственные пальцы не справляются с моим аппетитом, и я не могу заигрывать с заключенными. Я моргаю, глядя на стальную дверь, теряясь в догадках, что же такого натворил волк, раз вызвал неудовольствие Полупернатого и оказался здесь.

— Дай мне десять секунд с Клювом, — раздается этот злой расплавленный голос из камеры напротив волчьей. — И я вытрахаю из него всё дерьмо.

— Ты трахнешь его? — насмехается волк. — Своим большим драконьим членом? Он будет болеть несколько дней.

Здесь ещё и чертов дракон?! Почему его богатый папочка не вытащил его?

Но дракон протяжно произносит:

— Не членом, идиот. Моими когтями. Его красивое лицо больше не будет лицом.

— Я бы разделался с ним за две секунды, — говорит волк, вздыхая, как будто воображает нечто чудесное. — Что бы я только не отдал за две секунды.

Самцы-анималия меряются членами всякий раз, когда собираются вместе. Особенно когда рядом самки. Я полагаю, они давно не были рядом с женщинами, если прямо сейчас распушают павлиньи хвосты передо мной.

Я не могу отделаться от мысли, что, что бы они ни сделали, все это неправильно. И оставлять их без надлежащей гигиены? Или одежды? Это бесчеловечно. Я видела, как одичавшие звери лучше обращались со своими низшими в их лесных коммунах.

Я вздыхаю и смотрю на волка, который все еще стоит у решетки и смотрит на меня сверху вниз. Оба самца прекратили свои препирательства.

Моя анима двигает моим ртом вместо меня, потому что я достаточно зла, чтобы спросить тихим голосом:

— Как тебя зовут?

Он улыбается, его глаза сияют. Я отмечаю, что они ореховые, с переливами восхитительной зелени и коричневого цвета, которые напоминают мне об опасных, древних лесах, и они манят меня зовом дикой песни.

Но он все портит, когда говорит:

— Покажи мне свое, а я покажу тебе свое.

Я закатываю глаза, насмехаясь над его выбором формулировки, и отворачиваюсь обратно к своему подопечному за дверью. У меня есть один час, и мне нужно сделать как можно больше. Я закрываю глаза.

— Дикарь, — выпаливает он. — Меня зовут Дикарь.