Фронтовой дневник княжны-попаданки

Глава 4 Лагерь

До обеда лежу никем не тревожимая. Проходящие мимо телеги солдаты не смеют меня беспокоить, хотя, пару раз некоторые из них заглядывали, чтобы посмотреть на меня. То ли из интереса как я, то ли прежде меня не видели.

Удивительно, но отлежавшись, начинаю ощущать еще больший прилив сил, чем чувствовала утром. Словно жизнь продолжает наполнять мое новое тело. Или просто я сама отвыкла от ощущения полного здоровья.

— Как же хорошо! — потягиваюсь, наслаждаясь каждым движением.

Хочется двигаться! Полежать я и в реальности успела. А здесь, в молодом теле, полная сил, я не должна оставаться на месте. Я должна действовать!

Сажусь и ощупываю руками голову. Место, где стягивающая голову повязка засохла коркой, от прикосновений совершенно не болит. Словно и нет под ней никакой раны.

Но ведь Серафим Степанович не мог ошибиться…

Осматриваю платье и, найдя на нем карман, убираю в него банку. Вполне вероятно, что она мне еще пригодится, чтобы использовать в качестве улики. Если конечно же здесь принято на подобное обращать внимание.

Тихонько, стараясь не упасть, слезаю с телеги. Это сделать оказывается куда проще, чем мне представлялось, но привычка считать себя неспособным двигаться инвалидом не позволяет торопиться.

— И куда же мне теперь направиться? — осматриваюсь и понимаю, что нахожусь среди походного лагеря.

Вокруг меня стоят сотни, а может быть и тысячи палаток. Между ними туда и обратно снуют военные, одетые в старинную форму — не такую красивую, как бывала во времена Петра, но все же вполне привлекательную.

Около многих палаток привязаны лошади. Они щиплют сено и настороженно поглядывают по сторонам. Чуют беду. Знают, что опасность близко.

— Что, моя хорошая, страшно тебе? — подойдя к одной из них, тихонько поглаживаю по гриве. — Ну ничего, уверена, что все будет хорошо.

Не знаю, кого я на самом деле успокаиваю, ее или себя. Мне ведь тоже страшно. Я это прекрасно осознаю. Особенно теперь, когда вижу, что идет самая настоящая война.

Замечаю стоящее неподалеку ведро и заглядываю внутрь. На водной глади отражается чистое голубое небо. А на его фоне вырисовывается лицо симпатичной молодой девушки с большими голубыми глазами, навскидку лет двадцати от рождения. И как такую могло занести на фронт?

Всматриваюсь в свое новое лицо. Молодое. Красивое. Утонченное… Пожалуй, в нем действительно прослеживаются аристократические черты. Может быть на самом деле какая-нибудь баронесса?

— Привет, красавица! Заблудилась? — отвлекает меня от мыслей пожилой, подвыпивший мужчина в солдатской фланелевой рубахе. Он едва держится на ногах, но оттого не уделяет мне меньше внимания.

— Вышла из лазарета и заблудилась, — делаю вид, что он прав. Возможно, решит помочь.

— Так немного ведь не дошла. Вон же ваша палата, — машет в сторону телеги, на которой я только недавно лежала. — А ты из новой партии, красавица?

— Ага, из новой, — не уверена, что это так, но для меня здесь все новое. Значит может оказаться правдой.

— Эк, тебя угораздило на фронт-то попасть? Ребенок ведь почти еще…

— Ребенок, не ребенок, а попала, — не знаю, что ему еще ответить.

— Ты береги себя! Здесь ведь не только от штыка пасть можно. Солдаты — люд голодный. Мало ли, что в голову взбрести может.

— Спасибо, постараюсь быть осторожнее, — обещаю ему и направляюсь обратно к телеге, за которой виднеется ряд расставленных практически вплотную палат.

Солдат прав. Не место здесь для молодой девушки. Но, насколько я помню историю, молодым особам всегда война казалась чем-то романтическим. Особенно тем, кто имел благородное происхождение.

До больничных палат добираюсь, больше никого не повстречав. Словно здесь не положено ходить. Возможно, это какая-то примета?

Не знаю, действительно солдаты избегают лазарет или просто так получается, но я рада. Не уверена, что все здесь приятные люди. Особенно с учетом того, с чего началось здесь мое пребывание.

Дойдя до палат, задумываюсь, в какую из них мне нужно идти. Все они выглядят примерно одинаковыми. И лишь из некоторых доносятся пугающие крики раненых и больных.

Немного поразмыслив, решаю пойти на звуки. Предполагаю, что, если больные кричат, значит с ними проделывают какие-то процедуры. Возможно, даже хирургические.

Наверняка, именно там и должен находиться Серафим Степанович.

Оказавшись у палаты, отодвигаю завешивающую вход ткань и заглядываю внутрь. В лицо сразу ударяет спертый воздух. Пахнет потом и болезнью. Совсем не как в хирургическом отделении. Но, знаю ли я, каково было в походном хирургическом отделении того времени?

— Помогите! Помогите мне! Идут они, турки окаянные! — доносится из палаты чей-то крик.

— Ай, братцы, давай в пляс! Что же вы стоите? Победа ведь на носу уже! — кричит уже кто-то другой.

Похоже, что крики, которые меня привлекли, это вовсе не следствие работы врачей. В этом месте лежат бредящие, а, возможно, и вовсе сошедшие с ума люди.

И мне точно не стоит здесь находиться!

Пячусь назад. Боюсь, что кто-нибудь из пациентов палаты заметит меня и набросится. Этого мне только не хватало. Я ведь не знаю, чем они больны.

Но оказывается, что опасность поджидает меня совершенно с другой стороны. Не успеваю я выйти из палаты, как мне на плечо опускается чья-то очень тяжелая рука.