Генеральская дочь. Зареченские

Глава 16

Алина

Стол блестел, как выставочный образец с обложки дорогого журнала — этот лак, эта тяжесть, эта псевдо роскошь, которая пахла не уютом, а деньгами. Все, как всегда: фарфор на скатерти цвета выдохшейся крови, серебряные вилки, которые черт знает когда перестали быть просто приборами и стали напоминанием о статусе. Отец сидел напротив, рубашка распахнута на одну пуговицу, галстук снят, в голосе — легкая усталость, но не военная, не с передовой, а та, что приходит после бесконечной вереницы бумаг и команд, где все четко по уставу, где жизнь делится на приказ и подчинение. Сейчас он старался быть обычным — подливал чай маме, клал себе курицу, даже улыбался как-то по-человечески, а не так, как он обычно это делает — как генерал, который благосклонен, но все равно выше тебя на два звания и одно плечо. Мама, как всегда, с идеально уложенными волосами и голосом, в котором была вечная весна, сказала, отпивая вино и играя жемчугом на шее, будто о погоде:

— Машка вышла замуж, представляешь, милый?

Отец вскинул брови, взял кружку чая, отпил, как будто заодно думал, вспоминать ли, кто такая эта Машка. — Та Машка? Которая работала с тобой? — переспросил он, прищурив глаза. — Да, такая юная, а уже замужем, — кивнула мама, и в голосе ее было столько радости, будто речь шла не о чужой девке, а о принцессе, нашедшей своего принца.

А потом она посмотрела на меня. Тот самый взгляд. Теплый, скользящий, обволакивающий, но я знала, что за ним — топор. Мягкий, матерчатый, но топор. — И тебе уже пора, милая, — улыбнулась она, как будто говорила не «выходи замуж», а «надень свитер, похолодало».

Я пила чай. В самый неподходящий момент. Он попал не в то горло. Я закашлялась, поперхнулась так, что чуть не выплюнула все обратно. Отцу это, мягко говоря, не понравилось. Он напрягся. Взгляд потемнел. Он не любил эту тему. Он вообще не любил, когда что-то касалось меня и мужчин в одном предложении.

— Я не права, милый? — с нажимом переспросила мама, будто требовала поддержки. — Мам… — начала я, но он перебил, и голос его был ровный, но с тем металлом, от которого у подчиненных сжимается печень. — Ну это, скорее, планы на будущее, Дана, — сказал он, как будто меня за этим столом не было вовсе. Как будто я — это будущее, расписанное в графике, как военные учения.

— Мы могли бы ее познакомить с кем-нибудь из твоего отдела, — продолжила мама, а я уже начинала внутренне орать, — сразу будем знать, что он серьезный человек…

Сказать, что я охренела, — ничего не сказать. Я чуть не встала. Горло пересохло. Пульс забился где-то в затылке. — Мам, я не собираюсь замуж! — выплюнула я, уже с нажимом. — И уж тем более не за моих подчиненных, — жестко добавил отец, прочистив горло.

А вот тут я не сдержалась. — Почему? — резко спросила я, даже не думая. Оно само. Как будто внутри кто-то дернул рычаг.

Отец поднял глаза. Встретился взглядом. Так серьезно, что я на секунду забыла, как дышать. — Кто он? — спросил он, тихо, почти беззвучно, но я услышала каждую букву, как выстрел. — Ч-что?! — заикнулась я, и сердце дало три удара подряд, будто выстрел из очереди. — С отдела разведки? Начальство? Прокуратура? — он прочистил горло, продолжал давить. — Лейтенанты. И я до боли надеялась, что он не слышит, как грохочет мое сердце, потому что стук этот был громче всего ужина. Как мы вообще скатились до этой чертовой темы? До лейтенантов?!

— Пап, никто, — прошептала я, стараясь не выдать себя, но звучало это так, будто я уже с кем-то сбежала.

— А мне кажется, у этого "никто" есть имя, — добавила мама с улыбкой, не понимая, как подливает масло в огонь. Ох, мама… не сейчас. Не сегодня. Не в этот дом, где каждое слово — как граната без чеки.

Я сжала кулаки под столом. Ногти врезались в ладони, чтобы не заорать.

— Я ни с кем не знакома из папиного отдела. И знакомить меня с ними не нужно! — выплюнула я последнее, как яд, потому что чувствовала — еще слово, и в доме взорвется не чайник. Отец смотрел на меня, как на подрывника, которого застали с проводами. И я знала — теперь он точно начнет искать. Начнет копать. А значит, пора быть осторожней. Намного осторожней.

Не то чтобы у меня было что-то с лейтенантом Зориным. НЕТ. Категорически, подчеркнуто, с жирной красной линией на лбу — нет. У меня даже с собой самой не все до конца ясно, а тут еще он, как снайпер без выстрела, появляется в самых неподходящих местах. И вроде бы ничего — ни поцелуев, ни обещаний, ни теплых слов, — но, черт возьми, сталкиваемся мы подозрительно часто. То в коридоре, то у кабинета, то в этом его взгляде, тяжелом, как свинец, который цепляется к коже и не отдирается потом сутками. И я же не дура. Я вижу, как на нас смотрят. Как его напарник щурится, как будто вот-вот откроет рот и скомандует: «Ага, поймал вас!» А стоит ему только пискнуть о том, что дважды видел нас в метре друг от друга, что я не отодвинулась резко, не фыркнула по-генеральски, не ушла с носом к потолку, а осталась… просто осталась, — боюсь, батя в тот же вечер поставит Зорину метку. Не в личное дело — в лоб. Пулю. Или приказ. Или вызов «на разговор», после которого Саша сам себе на шею петлю накинет, лишь бы с ним больше не связываться. Потому что мой отец — генерал не только по погонам. Он генерал по крови, по взгляду, по дыханию. Он не терпит чужих пальцев рядом с тем, что считает «своим порядком». И если узнает… все. Точка. Финита. А я не знаю, что страшнее — если он узнает. Или если Саша, Зорин, этот грубый, дерзкий, бешеный снаружи и почему-то живой внутри, исчезнет раньше, чем я сама пойму, что с ним вообще происходит.

Вышла я из дома, как будто на минное поле — шаг туда, шаг сюда, и уже не ты, а мишень. Вроде ерунда, идти-то всего до соседнего подъезда, к Дашке, она, как всегда, зовет посидеть, чай, сериал какой-то дурацкий. А у меня в башке только одно — Толик. Этот придурок после клуба начал за мной ходить, как собака бешеная, то у двора трется, то у подъезда стоит, будто просто случайно мимо проходил. Смешно. Мне не до смеха. Я и так уже третью неделю дома как под арестом, только вот без браслета. А сегодня решила: достало. Выйду. Пятнадцать шагов — не Москва. Зареченка. Нож в сумке, телефон в руке. Перебежками.

На улице уже темнело. Фонари горели тускло, как будто кто-то экономил на электричестве, воздух пах гарью, бензином и вечной дворовой тоской. Где-то, за гаражами, кто-то ржал, как будто пиво в голову ударило, кто-то кричал матери на третьем этаже. А я шла, будто кто за мной идет. Тихо. Но идет. Спиной чувствую, кожей. В затылке будто гвоздь кто вбил — не дергайся, не оборачивайся, не дай страху вылезти наружу. Почти дошла. Еще пара шагов — и ручка подъезда. И тут разворачиваюсь. Он стоит. Прямо за спиной. Слишком близко. Слишком тихо. Слишком, мать его, уверенно. Я аж споткнулась. Назад шагнула. Дышу тяжело, как будто бегала. Страшно? А как не страшно? Хоть и улица, и вроде люди недалеко. Вроде.

— Если тронешь меня, у тебя проблем будет больше, чем ты думаешь, — выдавила я. Голос дрожит, но я стараюсь не показать. Училась у лучшего — у бати. Только тут не работает. Потому что он не боится. Он улыбается, как черт в церкви, и руки в карманы засунул. Улыбка кривая, глаза пустые.

— Пока не трону, красотка, — протянул он, будто ласково. — Мне ведь от тебя кое-что надо.

Внутри у меня лед. Прямо по спине. Пот холодный, будто зима под кожей.

— Что тебе надо? — хриплю.

— Один человечек у нас в СИЗО греется. По глупости попался. Брат мой, прикинь. А ты мне в этом поможешь. Ты ж у нас теперь в ходу, у всех на слуху. Генеральская дочка, связи, там-сюда, — он ключами играл в руке, как фокусник, только фокус говно, финал — похороны.

Я сжала зубы так, что боль в висках дала.

— Пока ты не начала бухтеть: «Ой, я не могу, ой, как же я…», — он рассмеялся, будто я уже согласилась. — Не надо. Можешь. Поверь. Вы все можете, когда вас прижмет.

— Я найду тебя еще. Дня через два. Все объясню, — говорит он, и тут его голос меняется. Ледяной становится. — Но пока — молчишь. Если хоть кто-то узнает — приду не я. А тот, кто меня поставил. И, поверь, тронут не тебя. По твоей вине погибнет один очень перспективный лейтенант.

Мир встал. Словно кто-то выключил звук и оставил только этот гул в ушах. Я поняла, о ком он. Про Сашку. Про него. Он угрожал мне им. Его жизнью.

— Бешеный лично убьет его, — сказал Толик и посмотрел на меня, как будто уже похоронил.

А я стояла, вся внутри будто в кислоту опущенная. Хотела закричать, но знала — нельзя. Если сейчас сдамся, все. И мне. И ему. И это не просто улица. Это уже война. И ставки в ней — не любовь. А кровь.

А если этот “Бешеный” Страшней самого Толика…