Генеральская дочь. Зареченские

Глава 23

Шурка

Мужик стоял красный, как варёный рак, что только что упал в кипяток, махал руками, как будто от этого можно было стереть факт, что он тупо припарковался там, где не должен. Дёмин что-то спокойно вбивал в бланк, я стоял рядом, наблюдая, как у мужика трясётся подбородок от обиды, будто мы у него не штраф оформляем, а мать родную забираем в рабство. Он выдыхал на нас смесь из злости и бессилия, и это было даже чуть весело — наблюдать, как человек, привыкший всех обманывать, сам попал в капкан, и теперь корчится, выламывая лапы. Он не был пьяным, не был нищим, не был уркой. Простой хмырь с пузом, белой рубашкой и лицом, как у торговца «Москвичами» на вторичке.

— Да вы чё, ребят, — голос срывался в фальцет, — тут пять минут стоял! ПЯТЬ! Я маму в аптеку отвозил, вот чек, вот, посмотрите! Чек из аптеки он уже доставал как святую реликвию, будто бумажка могла стереть криво припаркованную «восьмёрку» с тротуара и знак «остановка запрещена» над его башкой. Дёмин поднял глаза, спокойно, как хирург перед надрезом. — Мы не «ребята», уважаемый. Мы при исполнении. Нарушение — есть.

— Нарушение?! Да вы что, издеваетесь! Я здесь живу, вы, наверное, и документы мои не смотрели!

— Мужик, — я шагнул ближе, чуть сбоку, чтобы дуть на него холодом. — Ты можешь хоть чеки из роддома предъявить, хоть фотографии с Лениным. Тут не цирк. Ты нарушил. Ты запарковал свое корыто так, что бабушка с палочкой чуть не пошла по капоту. Всё, спор окончен. Он всё ещё мямлил что-то под нос, то ли молитву, то ли проклятье, а я развернулся к Дёмину.

— Ой, короче, выписывай ему уже штраф. Хватит театр играть, время тратить. Он же всё равно через два часа будет рассказывать в пивной, что уроды из отдела сорвали с него последние штаны. Пусть хоть будет за что. Дёмин кивнул, чиркнул ручкой, и мне вдруг стало как-то тепло — не от справедливости, не от служебного долга, а от того, что хоть тут, в этом дне, была чёткая граница: виноват — плати. Никаких серых зон. Мужик забрал свою бумажку, смотрел на нас так, будто мы личную трагедию его жизни разыграли, но ни слова больше не сказал. И ушёл, унося на себе запах пота, злобы и дешёвого одеколона. А мы остались. С тишиной. С протоколом. И с этим мерзким ощущением, что настоящий бардак не на улицах — он внутри людей.

Я еще стоял какое-то время, смотрел на машину…

— Шурка, хорош! Ты что, ебанулся? Ты понимаешь, кого ты сейчас щемишь?

— Понимаю, — сказал я не оборачиваясь. — Ровно настолько, чтобы потом не пришлось закрывать глаза, когда очередная фамилия лежит в сводке под грифом «вышла сухой».

Алина сделала шаг ближе. Стоит. Глаза уже без насмешки. Холод. Острый.

— Вы так любите свою работу, что аж ненавидите людей.

— Я просто устал от тех, кто думает, что форма — это обслуживающий персонал. От таких, как вы. Вас, Алина, не остановить протоколом. Вас останавливает только удар. А до него вы не слышите ни слова. И знаете, что хуже всего? Я сейчас трачу дыхание. Вы ведь опять сядете в свою машину — и опять понесетесь. Потому что красивая, потому что фамилия, потому что папа. Только вот однажды, когда в вас влетит грузовик — папа будет не на связи. Или уже будет поздно.

Дёмин меня окликнул, я вздрогнул, будто кто-то вытянул за шиворот из тумана. Мы уже сидели в его «девятке», тёплой внутри и вонючей снаружи, с проклятым сиденьем, которое вечно скрипело подо мной, как старая пружина в кровати на казарме. Он посмотрел на меня исподлобья, губы сжаты, пальцы на руле, как на затворе автомата. Я выдохнул.

— Ты чё, нарывал по тому Толику? — голос был усталый, как погоны в конце смены.

— Толик… — он кивнул, чиркнул зажигалкой, затянулся. — Очередной петух с Зареченки, без роду, без племени. Тусуется где-то, якобы безобидный, но репутация… хрен бы с ней. Говорят, не чистый он. Очень даже.

— Он с Бешеным. — сказал я, коротко, как выстрел.

Он затормозил так, что меня чуть в лобовуху не приложило.

— Епт… — выдохнул я, поправляя ремень, который впился в брюхо. — Ты больной, что ли, так тормозить?!

— Повтори, сука, нормально! — он повернулся ко мне. — Ты сказал он С БЕШЕНЫМ?! Откуда, мать твою, у тебя инфа?! И почему я, блядь, узнаю об этом сейчас, от тебя, а не из базы, не от стукачей, не из сводки?!

— Недавно нарыл. Совпало. Он Алине угрожает. Через неё до меня достучаться пытается. Она попросила помочь с ним — вот и выяснилось, кто за ним стоит. Бешеный, падла.

— Охренеть. Просто ох-ре-неть! — он тряс головой, как будто пытался стряхнуть дурь. — Ты понимаешь, Шурка, ты вот так сидишь, как будто обсуждаем соседа-алкаша, а это ёб…й Бешеный! Бешеный, мать его, из Заставки, который людей по кускам собирает, и за которого, если мы его ткнём — неважно пальцем, глазом или хреном — нам по службе откроется такой коридор, что генерал из управления сам бутылку поставит! Ты это понимаешь, или у тебя уже мозги протекли от этих баб?!

— Я всё понимаю. — буркнул я, в лицо не глядя. — Просто сейчас, если мы дернемся не так… Я не хочу, чтобы её имя в отчёте появилось среди трупов.

Он замолчал, медленно выдохнул, ударил кулаком по рулю. Металлический звук, резкий, сухой.

— Чёрт… вот теперь у нас с тобой дерьмо, Шурка. Настоящее. Жирное. На подошве. И мы в него вляпались по уши.

— С хера ли мы влипли?! — рыкнул я, глядя на него, будто он сейчас начнёт рыдать, — найдём сначала Толика, выбьем с него дурь вместе с зубами, а потом, будь уверен, доберёмся и до этого хмыря Бешеного. Он хмыкнул, мотнул головой, будто я предложил лечить рак горчичниками.

— Умно, Шурка. Прям по-академически. Сначала одного урода по подворотням искать, потом другого — ещё более ебанутого, с которым даже менты здороваться по писанине не смеют. Отличный план, брат. Я медленно выдохнул, сдерживаясь.

— Да… поехали к дому Алины. Он замер на полсекунды, повернулся ко мне, прищурился.

— К Алине? Ты, блядь, думаешь, я знаю, где она живёт? Откуда? С хера? А ты, мать твою, откуда знаешь?

Я молчал. Просто смотрел в лобовое, не желая объяснять, не желая лезть в эту слизкую яму эмоций. — Просто едь. Я покажу дорогу.

Он завёл мотор, выругался под нос. — Вы что там, типо вместе? Или ты уже прописался?

— Нет. — холодно, отрезано, как нож по жилам.

— Зайдём к ней на чай? — протянул он с издевкой, — с генералом поближе познакомимся? Погоны потрогаем, папку личного дела перелистаем?

— Нет. — ответил я, чуть тише, но так, что воздух между нами сгустился. — Мы останемся у её подъезда. Как раз там и тусит Толик.

Сраный шакал. Он, вроде как, и не живёт там, но ошивается, кружит, как блохастая собака у двери — караулит, как будто она ему что-то должна. Меня от одной этой мысли выворачивало, хотелось разнести его уродливую рожу о ближайший бордюр, чтобы запомнил — к кому он лезет. Алина… я бы не хотел, чтобы она нас увидела. После всего того, что я наговорил, после той сцены в участке, где я выглядел как конченый утырок.

Мы остановились у её подъезда. Машина дернулась на тормозах, Дёмин заглушил мотор, откинулся на спинку сиденья с видом человека, который пришёл не караулить потенциального преступника, а смотреть кино с огурцами. Из кармана куртки он достал… семечки. Вот сука. Я уставился на него, прищурился.

— Может, тебе ещё кассету с мультиками принести, чтобы не скучал? — буркнул я, глядя, как он щёлкает зубами кожуру. Он хмыкнул, не отводя глаз от подъезда.

— А мне и не скучно, я кайфую.

— Тебя убьют за эти семечки в служебной тачке. Он ухмыльнулся, показал ладонью на окно, где тускло светилось окно второго этажа.

— Так пойдём, разделим. С генералом.

Я фыркнул, но внутри что-то кольнуло — мерзкое, липкое, как затяжной ожог.

— Что у вас там? — спросил он уже тише, как будто просто между делом, но голос был с прицелом, как в тире. — Видел, как вы общались в участке. Да и не только я. Все, кто с глазами. Все что-то шепчут.

Я почувствовал, как внутри холодно — не страх, нет, злость. Не на него, не на слухи — на себя. Потому что проклятие, это дерьмово.

— Чё говорят? — спросил я, не поворачиваясь.

— Разное, Шурка… А это “разное” — вот то, что тебе бы совсем не понравилось услышать от самого генерала. Мне тебя уже жаль. Ты с яйцами-то своими попрощался?

Я выдохнул через нос. — Иди к чёрту.

— Вот это настрой, — протянул он и снова хмыкнул. — Но по-честному, если тебе не насрать — будь с ней. Забей на всех. Просто будь с ней. Звучал он почти как мудрец из дешёвой притчи, но в голосе было что-то настоящее. Я молчал. Я знал уже одного такого. Безбашенного. Который забил на всё, который убил ради неё. Который сел. Который растит ребёнка, хотя, может, и не знает об этом. Лёха. Мой брат. Он так же смотрел на неё — будто мир, будто спасение. Нашёл ли он Катьку? Узнал ли про пацана? Всё равно. Это уже в прошлом. А у меня — тут и сейчас. — А генерал… — продолжал Дёмин, с улыбкой, — ну, сживётся. Полюбит тебя. Представь — ты зять генерала. Повышение, кабинет с ковром, кофе в термосе. Прямо как в кино.

Меня скрутило от этих слов. Настолько мерзко стало, что я отвернулся. Самая паскудная мысль из возможных — использовать Алину ради выгоды. Ради карьеры. Ради галочек и ранга. Нет. Я даже себе не позволял этого думать. Она для меня — больше. Не игрушка, не билет в высший свет. Она важнее всего, что я когда-либо держал в руках. И да, меня, может, не повысят. Может, наоборот — вышвырнут, как собаку с шинели. И я бы рискнул. Я бы забил. Но если на неё уже пошёл накат… если Бешеный взял её в прицел, чтобы достать меня, — это всё меняет. Это не про любовь, это про выживание. И если из-за меня ей навредят — я себе этого не прощу. Это только вершина айсберга. Её отец тоже прижмёт. Он не промолчит. Он не допустит. Я не вправе рушить ей жизнь, не имею права. Как бы не хотелось. Как бы не скручивало меня от желания бросить всё к чёрту, взять её за руку и идти до конца. Потому что это не кино. Это жизнь. И в ней за такие вещи платят — болью.

— Это не Толик? — спросил Дёмин спокойно, как будто говорил о погоде. Я метнулся взглядом вперёд, в лобовое. Челюсти сжались, как капкан — конечно он. Даже если бы я ослеп, я бы почувствовал его тень. Сволочь с грязной походкой, сутулой спиной и этим уродским подбородком, который будто просит влепить в него кастетом. Я уже взялся за ручку двери, готовый вылететь из машины и впечатать его в бетон, но Дёмин резко схватил меня за предплечье.

— Стоять!

— Чего?! — рыкнул я, уже срываясь, но он только кивнул вперёд. Я проследил за его взглядом — и меня будто обухом. Из подъезда вышла она. Алина. Чёрт, Алина. Мой пульс сбился с ритма, в глазах щёлкнуло. Она не просто вышла. Она подошла к нему. Словно… знала. Говорила. Толик обернулся. Мы синхронно пригнулись вниз, затаились. Сердце бухало в висках, как молот в кузне. Когда выровнялись, их уже не было. Ни у двери, ни на улице.

— Дай пистолет. — зарычал я, голос был рваный, с надрывом, как будто каждое слово — это шаг по стеклу.

— Ты с ума сошёл?! — Дёмин приподнялся, глядя на меня, как на психа.

— Он уводит её, ты понимаешь?!

— Да я всё понимаю, — зло прошипел он, — и именно поэтому ты сейчас не выходишь.

— Он уводит её! — повторил я, как приговор.

— Отлично. — усмехнулся Дёмин, глаза за стеклом блеснули холодом, — пусть уводит. Может, наконец, выведет нас к Бешеному. И тогда — всё. Тогда всё это дерьмо, Шурка, закончится.