Женщины его Превосходительства

Глава 11

Какое то время после моего звонка мы с Таей лениво переговариваемся. Она не уходит. Не пытается от меня поскорей отделаться. А просто сидит у арочного входа в тоннель и терпеливо ждет. Возможно, чувствует за меня некоторую ответственность. Для которой я не вижу оснований. Совсем.

Она вскользь упоминает о своей жизни. Как о незначительном элементе, случившимся на долгой ленте вечности. Ей всего семнадцать. И она не мечтает, не надеется, не верит. Выживает. Не более. Между ней и остальным миром глухая стена. Она сама так решила. Расставила и утвердила диспозиции. Чтобы уж наверняка обойтись без разочарований.

Мне она нравится. Она отвечает такой же настороженной симпатией. Не явной. Будто заштрихованной. Но мы быстро находим общий язык. Держимся друг от друга на расстоянии. Стабильном. Не приближаемся, но и не отдаляемся. Безопасный радиус общения.

Мне жаль с ней расставаться. Мы могли бы быть друг другу полезны. Хотя бы для того, чтобы поддерживать баланс нахождения в этом мире. Вроде весов. А посередине идеальное равновесие. Но это на мой потребительский взгляд. Возможно, она так не считает.

Противоположности сходятся. Для того чтобы играть на контрасте друг друга. Чтобы иметь возможность увидеть то, чего нельзя увидеть в себе. Чтобы чувствовать кожей и осознавать умом тот, иной край, который не всегда доступен. По крайней мере, не в привычной плоскости. Чтобы просто чувствовать. И просто понимать. Быть в курсе. Что все может быть по-другому.

Дождь почти прекращается, переходя в мелкую морось. Окружающие предметы обволакивает зернистая молочная пелена. На землю, стиснутую бетоном и асфальтом, опускается туман. Промозглый и свинцовый.

Холод такой… почти постапокалипсический. Уже не пытаюсь скрыть крупной дрожи по всему телу, не сжимаю зубы, чтобы те не застучали. Просто обнимаю себя руками и склоняюсь к коленям. Чтобы сохранить остатки тепла. Не помогает. Меня колотит как под напряжением. Внутри остается одно единственное желание. Согреться. И может быть, поесть. Но это потом. После того, как согреюсь. Мне уже глубоко плевать на то, что было и что будет. И как-то не к месту хочется расплакаться. От жалости к себе. И ведь умом понимаю, что, наверное, надо бы сопротивляться. Крутиться. Искать выходы. Не сдаваться. А на деле, считаю минуты. Когда же этот сукин сын приедет.

Кажется, время и то против меня. Играет в ту же игру, что и все остальные. Насмехается каждой минутой. Бросается секундами в лицо. И главное, тянется, как расплавленная жевательная резинка.

– Есть курить? – поднимаю голову с колен и смотрю на Таю. Снизу вверх. С расстояния нашей взаимной отчужденности. Она отвечает мне таким же отстраненным взглядом. Указывающим только на то, что я была услышана. Кручу на пальце кольцо. Готовая тут же им расплатиться. Если будет надо. Есть такое странное слово «надо». До сегодняшнего дня я, оказывается, только подозревала о его существовании.

Тая замечает мой жест, и небрежно машет рукой.

– Оставь. Тебе самой еще может пригодиться.

Вполне. Например, чтобы купить пластиковый контейнер и поселиться на окраине города. Среди мусора и трущоб. От этой мысли провожу ладонью по лицу и сдавленно фыркаю. Далеко не от радости.

Тем временем, Тая достает из кармана сигарету и прикуривает. Тщательно и со вкусом. Долго держит ее над огнем, пока серая ленточка дыма не растекается по воздуху. Зажав большим и указательным пальцем кончик, она поднимается и протягивает сигарету мне. Я так же бережено ее принимаю и глубоко затягиваюсь. Задерживаю дым в легких. Неохотно выпускаю через нос. На языке остается сладковатый привкус марихуаны. Не сдерживая короткого смешка, отдаю косяк обратно. Она перебирается ближе и садится рядом, делая очередную затяжку.

– Хорошая трава, – выдыхает она вверх. – Может быть не такая, к какой ты привыкла, но я берегла ее на черный день. А оказалось, что на черный для тебя.

Мне нечего ей ответить. Я курю. До последней, обжигающей пальцы затяжки. Пока во рту не становится сухо, а в мозгах не появляется приятный туман. Чувствую, как расслабляются занемевшие мышцы. Как действительность чуть отдвигается от меня, а сознание перестает с доскональной точностью передавать сигналы из внешнего мира. Мысли текут вяло и непринужденно, ни на чем конкретно не останавливаясь. Не заостряя моего внимания на суете. Улыбаюсь. Пожалуй, впервые за последние сутки, искренне.

– Черт, как же холодно, – прячу лицо в воротник. – Как же по-бл?дски холодно.

В этот момент темноту разрезают яркие лучи фар. Безбожно освещая всю убогость моего местонахождения. Словно выворачивая наизнанку происходящее. Смело и холодно. Свет бьет по привыкшим к темноте глазам так, что наворачиваются слезы.

Тая тут же исчезает. Я замечаю только тень, скользнувшую обратно в тоннель.

Поднимаюсь навстречу. Встречать его, сидя на водосточной трубе, мне не позволяют правила этикета. Заученные с детства. Скрижали хорошего тона. В данной обстановке это даже не смешно. Но марихуана придает смелости. И наглости. А еще позволяет смотреть на все сквозь призму легкого расслабляющего наркотического дурмана. Так вот в этом дурмане все немного искажено. В том числе, правила и скрижали. Как в кривом зеркале.

До меня доносятся приглушенные звуки музыки из салона. Тяжелые, усиленные басы разливаются по воздуху и смешиваются с влажным воздухом.

Слишком долго ничего не происходит.

Я стою как святая Дева Мария в лучах божественных прожекторов, ярком неоновом сиянии и жду. Хоть какого-то движения. Например, что откроется дверь.

Но дверь не открывается.

Понимаю, что ему есть на что посмотреть. Не выходя из машины. От разодранных в кровь коленей до растрепанных мокрых волос. И угол обзора что надо. Захочешь ничего не скроешь. Не спрячешь.

В желтых лучах фар как мотыльки порхают прозрачные капли дождя. Они собираются у меня на губах, ресницах и стекают по коже тонкими струйками. До совершенства мне далеко. Так далеко, что хочется презрительно усмехнуться. Развернуться. И уйти. Подальше.

Сквозь гладкое лобовое стекло внедорожника ничего не рассмотреть. Работают дворники, усиленно сметая влагу с поверхности. Этот звук резины о стекло раздражает слух. И нервы. Я жду. Не шевелюсь. Даже, кажется, не дышу. Прикидываю, что будет дальше. И не захочет ли он дать задний ход.

Но вместо этого что-то щелкает, мотор глохнет, музыка становится тише. Дверь медленно открывается. От подкатившей, словно дурнота, тишины, делаю шаг назад. Чувствую, как босая нога ступает в глубокую лужу, а щиколотку охватывает ледяное кольцо.

С губ срывается ругательство. Но тихо. Чтобы никто не слышал.

Романов выходит из машины, но тут же останавливается, не сделав и шага мне навстречу. Из-за яркого света, мне плохо видно его выражение лица, зато я хорошо ощущаю на себе его взгляд. Пресный. Недовольный. Он скользит по моим ногам, задевает как наждачной бумагой каждую царапину. Каждую ссадину и кровоподтек. Как сканнер, определяющий степень моей дальнейшей пригодности.

Сложно сказать, удивлен ли. Скорее разочарован.

Неоправданные надежды. Я само их воплощение.

Неудача ночи. Я ее символ.

Все это отражается в его глазах. И я ничего не могу поделать. Да, и не хочу. Каждый платит свою цену за достигнутый результат. За неловко брошенные отказы. И за смелые предложения.

Он отворачивается и долго смотрит куда-то в сторону. Молча. Не проронив ни звука. И эта гнетущая тишина удручает больше всего.

– Что? – нахожу в себе силы произнести одно-единственное слово. То ли вопрос. То ли ему, то ли всему свету. И развожу руками.

– Не стой так, – после паузы произносит он. Но не поворачивается. – Садись в машину.

После чего обходит автомобиль спереди и открывает пассажирскую дверь.

– Поторопись, – добавляет он, замечая, что я не двигаюсь с места. Не приглашает. Приказывает. Я хорошо это слышу в его низком ровном голосе. От которого, однако, у меня пробегает холодок по спине.

На нем голубые потертые джинсы и светлая футболка. Ничего общего с тем образом, который отложился у меня в памяти. Просто и со вкусом.

Один. Без охраны. С растрепанными волосами, как будто он недавно встал с кровати и усталым взглядом. Который не хочет видеть ничего. И никого.

– Если бы я захотела тебя убить, – вдруг замечаю я, проскальзывая в салон. – Мне бы это ничего не стоило.

В салоне тепло. И уютно. Пахнет кожей, табаком и дорогим парфюмом. Это как вход в другой мир. А я как Алиса в стране Чудес. Не меньше. Один шаг, и уже в ином измерении. Кардинально противоположном, что было минуту назад.

– Я думал, у нас другие планы, – усмехается он и прикуривает. Выпускает тонкую струйку дыма в небо и смотрит туда же. На звезды. – Но если очень хочется, можешь попробовать. Только проблем от этого у тебя меньше не станет.

На самом деле, ему нет дела ни до меня, ни до моих проблем. Впервые меня посещает мысль, что Романов источник всего, что произошло со мной за последние дни. Становится тошно. Отворачиваюсь.

– Это всё ты? – смотрю на выпуклые капли дождя на лобовом стекле. Сосредоточено. Важный вопрос. Он как бы предопределяет мою дальнейшую судьбу. И глубину того, во что я попала. Пытаюсь скрыть дрожь во всем теле. То ли от холода, то ли от его близости.

Боковым зрением замечаю, как он поворачивается ко мне и окидывает быстрым взглядом.

– Я – не всё, – в голосе откровенная насмешка. Вполне подходящая под определение «издевательство». – Но для тебя могу стать «всем».

Я буквально чувствую кожей его слова. Тихий низкий голос скользит по обнаженным нервам, стягивает их в тугую пружину и тут же отпускает. Он произносит это как бы между прочим. Не заостряя внимания. Но в груди екает. От страха. Его рука ложится мне на колено и скользит вверх. До тех пор, пока не показывается край кружевной комбинации.

– Ты плохо выглядишь, – убирая ладонь, коротко бросает он. В его присутствии так выглядеть не полагается. Не тот статус. Не то положение. И это почти как пощечина.

– У меня была бурная ночь, – начинаю я, но сразу замолкаю. Не станет он слушать лишние подробности. Потому заканчиваю: – А ты не на прием приехал.

Как я и ожидала, за этим не следует никаких вопросов. Расспросов. Допросов. Даже невинных уточнений. Он молча закрывает дверь, садится за руль и заводит мотор.

Автомобиль трогается.

Это не просто спорткар. Или седан. Это двухтонная херня с пятилитровым движком. С хромированными обвесами и двадцатидвухдюймовыми колесами. Черного цвета, как катафалк. Он не рвет с места, но когда двигатель набирает обороты, внутри все замирает. Вжимаюсь в сиденье и закрываю глаза.

– Мне надо к Алине, – сквозь стиснутые зубы, произношу я, когда мы выезжаем на магистраль. От скорости огни ночного освещения смешиваются в однотонные неоновые полосы. Они проносятся огненными вспышками по стеклам, отражаются в зеркалах. Мельтешат. Так что в глазах начинает рябить.

– Это не такси. – Весь ответ. Спокойный и равнодушный. Он переключает передачу и делает музыку громче. Тяжелую музыку. Такую, что барабанные перепонки вибрируют вместе с басами. Делаю глубокий вдох и громко называю адрес. Никакой реакции. Видимой реакции.

– Мне. Надо. К Алине, – по слогам, на пределе возможностей повторяю я. Так, чтобы не сорваться на крик, но и быть услышанной. – Прежде чем куда-либо ехать с тобой, я хочу убедиться, что с ней все в порядке.

– Уже едешь, – холодно замечает он. – Куда мне надо.

В его интонациях слова будто выворачивает наизнанку. Они гладкие и ровные, как камни на речном дне. При этом такие же тяжелые и сокрушительные.

– Тогда останови, я выйду, – хватаюсь за ручку и пытаюсь открыть дверь. Если бы та поддалась, мне бы хватило решимости выпрыгнуть на ходу. Или дурости. Бывают вещи, которые становятся последней каплей. После которой уже очень сложно отвечать за свои поступки.

– Я же сказал, что это не такси, – Романов одной рукой легко перехватывает меня за плечо и одергивает обратно. Ничего особенного. Это даже сложно назвать грубостью. Но хватка такая стальная, что у меня тут же пропадает желание спорить.

– Мы не едем по твоим пунктам назначения, – добавляет ровно и вновь переключается на дорогу. Словно ничего не произошло. В действительности, произошло многое. Для меня.

У меня не только пропадает желание спорить, но и на несколько минут отнимается дар речи. Не сказать, что я увидела что-то особенное в подчинении. Но за последние несколько лет, отвыкла от такого обращения. Его поведение, словно вернуло меня в прошлое.

Он оборачивается, и наши взгляды встречаются. Впервые за сегодняшний вечер. Непроизвольно чуть отодвигаюсь, будто испугавшись увиденного. На подсознательном уровне. Его «нет» чувствуется не только в голосе, оно горит в глазах, ощущается в резких, нервных движениях. «Нет» витает в воздухе. Между нами. Очень категоричное и агрессивное.

– Хорошо. Я поняла. – Сдаюсь. По всем позициям. – Но Алина…

– Можешь позвонить, – разрешает Романов, достает телефон и бросает его мне на колени.

Ни прикасаюсь к нему. Не шевелюсь. Смотрю на аппарат, как на всего лишь дорогую игрушку и вздыхаю. Если бы я могла позвонить Алине, то не сидела бы сейчас здесь. Правда жизни.

Мы едем по пустынным улицам ночного города. И между нами уже примерно с полчаса назад установилась оглушительная тишина. Именно оглушительная. Другое прилагательное к ней просто не применимо. Несмотря на музыку, разливающуюся в салоне подобно сиропу. Несмотря на шум мощного двигателя. Несмотря ни на что. Даже когда он приоткрывает окно, чтобы покурить, звуки никак не могут заполнить собой свободное пространство. Им не под силу справиться с нашим взаимным молчанием. И уже тем более, его прервать.

Я осторожно втягиваю носом табачный запах. Терпкий и острый, как восточная пряность. Но попросить сигарету язык не поворачивается. И я терплю. До одурения. До крепко стиснутых зубов.

Чтобы хоть чем-то отвлечься начинаю прикидывать свою дальнейшую судьбу. Когда нечем заняться и безумно хочется курить, такое занятие как нельзя лучше помогает справиться с навязчивыми мыслями. Действие косяка уже прошло, оставив после себя сухость во рту и желание немедленно подкрепиться. Озноб кончился, сменившись свинцовой усталостью.

Откидываю голову назад и осторожно, вроде бы случайно, бросаю взгляд на Романова. Надо признать, что смотреть на него со стороны доставляет почти эстетическое удовольствие. Любая дура в возрасте от девяти до девяносто согласится, что он красив. Даже очень. До дрожи в коленях. Что ради такого не жаль попрощаться со своей головой и продать душу дьяволу за одну только ночь с ним.

Все дело в том, что я не слабоумная идиотка. Хоть и попадаю в данный возрастной ценз.

В нем есть все, что любят женщины в мужчинах. От породистой, чуть утонченной внешности до уверенных спокойных движений. Этот образ как бы собран из мельчайших деталей, которые не только дополняют друг друга, но и наполняют его глубиной. Каждый его жест отточен до совершенства. В движениях нет ни грамма суеты. Все рассчитано на то, чтобы с минимальными затратами достичь максимального результата.

Иногда он смотрит на наручные часы. Просто чуть поворачивает к себе запястье и опускает взгляд на циферблат из черного агата. Это занимает доли секунды, но происходит с завидным постоянством. Время для него то ли враг, то ли союзник. Но их партнерство неоспоримо. Даже с врагами можно сотрудничать. Уверенна, что у него это прекрасно получается.

У каждого человека есть свое биополе. Оно как бы обозначает существование в пространстве. Холодное или теплое, светлое или темное. Неважно. Оно есть, и оно подтверждает, что человек жив. Что человек что-то чувствует, о чем то мыслит. Его личное пространство. Личная территория, на которую посторонним вход воспрещен. Романова же окружает еще и ореол силы. И эта сила ощущается позвоночником. Пятой точкой. Стоит к нему приблизиться и по коже проходят электрические разряды. Как предупреждение. Дальше пути нет. За этими мерами предосторожности трудно разобрать, какой он на самом деле. Не понять живой или мертвый. Существует ли в пространстве, мыслит ли о чем-нибудь. Ясно одно – лучше не приближаться. Не пытаться шагнуть на его территорию. Но в тоже время очень хочется. Хочется попробовать встать к нему ближе и оказаться внутри круга. Почувствовать не противостояние его силы, а защиту. Нормальное желание слабой стороны. Быть под защитой.

Но это все лирика. Права была Алина, от таких надо держаться подальше. Чем дальше, тем лучше. Взгляд у него холодный и безразличный, как осколок льда. И уж точно в нем не светится желание принимать участие в моей судьбе. Скорее он перекроит ее, как ему будет удобно, если уже этого не сделал, а потом скажет, что так и было. Но на свою территорию не возьмет. Скорее забудет, если что-то пойдет не так. Тут всегда или-или. Или принять это как неоспоримый факт и смириться или держаться подальше. Последний вариант для меня уже отпадает.

Он паркуется у придорожного кафе и выходит из машины. Прежде, чем закрыть за собой дверь, коротко бросает:

– Сиди здесь.

Я бы и не подумала, куда-то пойти. И мысли не было. Проще добровольно броситься под бульдозер. В сложной ситуации и спецтранспорт проявит больше лояльности к моей выходке. Возможно, посочувствует. Как-то проникнется. От Романова ждать подобного не приходится. Поэтому я неуверенно киваю в сторону и отворачиваюсь.

Передо мной расстилается широкая лента шоссе, окаймленная угрюмыми тенями небоскребов. В черных зеркальных окнах отражается серое предрассветное небо. Небольшое кафе примостилось на самой обочине, словно вжавшись в землю от соседства таких величественных собратьев. На неброском фасаде горит яркая вывеска «24». И еще какая-то надпись. Вроде бы «открыто». Сквозь широкие, во всю стену окна мне хорошо видно, что происходит внутри. Хотя, в сущности, там не происходит ничего. Пустынно и тихо. Как и во всем городе. Мертвые часы. В это время, с трех до пяти, люди чаще всего умирают. Статистика.

Романов возвращается и молча протягивает мне стакан с кофе. Пластиковый стакан с пластиковой крышкой. Такие продаются во всех придорожных кафе. Символ ночных путан и уставших полицейских с их дармовыми завтраками.

– Выпей, – советует он и вновь садится за руль. – Нам еще надо о многом поговорить. Не хочу, чтобы ты заснула.

Кофе должен быть черным и горьким, с воздушной пористой пенкой карамельного цвета. Арабика или Мокко. С терпким насыщенным ароматом и немного вязким вкусом. Рано утром, под первые лучи солнца на открытой террасе. Стоя босиком на теплом полу. Из тонкой фарфоровой чашки, поставленной на маленькое блюдце. Под музыку Стинга. Первый глоток, как первый вдох. Глубоко и с наслаждением. Зажмурив глаза и впуская в себя новый день. Через одну чашку кофе. Ритуал.

– Спасибо, – сжимаю в пальцах мягкий стакан, приоткрываю крышку. Внутри молочно-кофейная бурда. Много сахара, воды и молока, которое я на дух не перевариваю. Мало только самого кофе. От него не осталось и слабого напоминания.

Мужественно делаю глоток.

Заметив мое недоумение, Романов усмехается, но не считает нужным что-то добавить или пояснить. Мы снова трогаемся навстречу хмурому утру.

Делаю еще один глоток. Второй мне дается гораздо проще. Впускаю в себя новое утро новой жизни. Мысленно уговариваю себя, что могло быть и хуже. Например, остаться с Таей, продать все свои украшения и поселиться в дешевой хрущевке. Эта мысль до сих пор меня не отпускает. Держит крепко за мозговой центр и предлагает красочные картинки. Одна ярче другой. Застиранный цветочный сарафан, дешевые теннисные туфли. На завтрак овсяные хлопья, на ужин картошка. Работа в местной школе или местной забегаловке. Этакий простенький рай без проблем. Зато с чувством исполненного достоинства. И гордости.

Конечно, есть еще несколько вариантов дальнейшего развития моей жизни. Один из них мой брат. Родная дорогая кровь. Кстати, хрущевка не такая плохая идея.

– У тебя будет пять минут. Ровно пять минут, – вдруг произносит он, сворачивает к воротам и останавливается. Двигатель утробно урчит, а потом замолкает. Я растеряно оглядываюсь. В темноте не сразу узнаю родные места. Родные – громко сказано. Но все же.

– Не трать мое время впустую, – добавляет он, откидывается на сиденье и закрывает глаза. Свет падает на его точеный профиль, будто подсвечивая кожу изнутри. Упрямо сжатые губы, высокие скулы и длинные ресницы. Любая дура в возрасте от девяти до девяносто мечтает о таких. Ресницах, разумеется.

– Не смотри так, – улыбается он, не открывая глаз. – Успеешь еще.

Достает сигарету. Прикуривает.

– У тебя осталось четыре с половиной минуты.

Алина стоит у окна. Осторожно отодвинув тяжелую портьеру, задумчиво смотрит в зеркальную черноту. Ее взгляд скользит по идеально ровному, как бильярдный стол, английскому газону. По сравнению с последним разом она держится сдержанно и спокойно. Часы одиночества, несомненно, пошли ей на пользу. Прислонившись плечом к оконному откосу, Алина изучает раскинувшееся перед ней пространство. В ее руках чашка с чаем. Даже не бокал с виски. Чай давно остыл, но она как будто этого не замечает.

– Как мальчик, честное слово, – замечает она в пустоту и одергивает штору. В ее голосе слышится то ли удивление, то ли раздражение. Но все ее внимание обращено не ко мне, а к черному автомобилю у ворот. – Значит, ты все-таки решилась?

Мои приключения не производят на нее впечатления.

Мой вид не производит на нее впечатления.

Ее удивляет только то, что меня сюда привез Романов.

Она грациозно порхает по комнате и приземляется на спинку дивана. Как Колибри. Такая же тоненькая и хрупкая. В легком шелковом халатике, едва прикрывающем узкие бедра. Без следов косметики. Невинная, как агнец Божий.

– Алин, в меня стреляли, – осторожно напоминаю я. – И нет гарантии, что с тобой не произойдет того же самого.

Она отставляет чашку с остывшим чаем на столик и подсаживается ко мне на диван.

– Я приняла успокоительного, – доверительно сообщает она. Как будто это все объясняет. Все, включая психа в темном переулке. Далеко не безобидного. Берет меня за руку и прижимает ладонь к своей щеке. Ее холодные пальцы скользят по моей коже, сжимают запястье.

Она говорит:

– Если бы меня хотели убить, то сделали бы это в первую очередь. Я сижу дома, у меня нет охраны, заходи и пускай мне пулю в лоб. Так гораздо удобнее, чем бегать за тобой. – В ее черных стальных глазах светится сожаление и сочувствие. Уголки рта скорбно опущены. – По крайней мере, сначала бы это точно сделали со мной.

Она говорит:

– В нашей жизни не бывает осечек. И фатального везения. Ты это понимаешь? Если ты до сих пор жива, значит, это кому-то интересно.

Ну, уж таким простым истинам меня учить необязательно.

Я беру со столика сигареты и с удовольствием прикуриваю. На мгновение все остальное становится неважным. Об этой секунде я мечтала весь последний час. Некоторые мечты обязаны сбываться. Не так это и много. А так много значит. В определенный момент твоей неудавшейся истории.

– Давай уедем, – предлагаю я, выпуская дым в потолок. – Исчезнем из этой страны. Сменим фамилии, станем другими людьми. Мне не нравится, когда в меня стреляют. Даже если это только для того, чтобы разбудить в ком-то интерес.

Цель моего приезда сюда – убедиться, что с Алиной все в порядке. И предупредить. А дальше как-то само получается, что я не могу оставить ее здесь одну. Нечто похожее на ответственность заполняет меня изнутри и распирает как мыльный пузырь.

– А с ним, что ты будешь делать? – она приподнимает тонкую бровь и кивает в сторону окна. Словно указывает дальнейшее направление моей мысли. В ней столько ледяного спокойствия, что я зябко передергиваю плечами.

Пять минут не так много, чтобы придумать что-нибудь сногсшибательное. А учитывая время, потраченное на рассказ, остается совсем ничего. Не хватит даже для того, чтобы скрыться из поля зрения.

– Нет, не хочу, – мой ответ ей по барабану. Она все для себя решила. Давно еще. Можно сказать, что только этим и занималась, пока меня не было. Прикидывала в уме варианты будущего развития событий. Моя смерть не сыграла бы абсолютно никакой роли. Как и моя жизнь. Как и мое мнение.

Мыльный пузырь лопается, оставляя после себя привкус досады.

– Убегать, скрываться, прятаться – все это я проходила в детстве. Больше не хочу. Добровольно вернуться к тому, с чего все началось? Спасибо, – ее голос становится выше, она заметно нервничает. Поднимается с дивана и делает несколько шагов к окну. Разворачивается и смотрит в упор на меня. Я узнаю этот взгляд. Как прицел. На мгновение мне кажется, что у нее все получится. Чтобы она не задумала. – Я изучила эту систему вдоль и поперек и знакома со многими людьми. Я знаю так много, – она стучит себя по виску, – что хватит на десятерых. Мы можем продолжить его дело. Все или ничего.

Меня умиляет употребление местоимения «мы». Мы, то есть я, ничего продолжать не собираемся.

Мы, то есть я, больше всего хотим оказаться в теплом безопасном месте, свернуться клубочком и полежать так пару часов. А лучше суток. Чтобы никто не трогал и не задавал вопросов. Чтобы усвоить все про себя, переварить и принять. Слишком много событий и адреналина в наших сердцах. Что за этим мы не замечаем главного. Мы забыли главное.

Мое время на исходе. Я поднимаюсь и долго смотрю на Алину. Чтобы я сейчас не сказала, это не будет иметь для нее никакого значения. Она как ядерная боеголовка, точно следующая своей цели. Ничто не собьет ее с заданных координат.

Мгновение мы молча смотрим друг на друга, а потом она делает резкое движение в мою сторону и стремительно обнимает.

– Не бойся, – шепчет она мне на ухо. – Ничего не бойся. Ты смелая, ты все сделаешь как надо. А я вытащу тебя оттуда.

Интересно, кто вытащит ее?

– Подожди немного, – шелестит она, – И все наладится. Мы снова будем вместе. Главное, никого и ничего не бойся.