Женщины его Превосходительства

Глава 15

Алина сидит на широкой террасе загородного дома. Как всегда безупречно одетая, причесанная, с легким неброским макияжем. И плевать, что сейчас пять утра. Плевать, что туман только-только начал рассеиваться на склонах пологих холмов. И что утро едва наступило. Звенящее, прохладное утро.

Сейчас бы в теплую мягкую кровать с ворохом подушек. И так часов до двенадцати. Купаться в сладком глубоком сне. Но не спится. Опять не спится. Позволить себе разгуливать по пустому дому в одном халате – нельзя. Теперь нельзя. Когда вокруг столько охраны. Когда в любой момент могут заявиться нежданные гости. Для переговоров, для бесед, для предложений. Не тех предложений, к которым она привыкла в последнее время. Они никоим образом не касаются ее интимной жизни. Они не переступают порога ее спальни. И поделом. Нечего там делать.

Пальцы касаются висков. Замирают на секунду на холодной коже, чуть надавливают, а потом рука сама непроизвольно сжимается в кулак. Она прикуривает и наливает бокал коньяка. Смотрит в серо-голубую даль. Пристально смотрит. Как будто может там что-то увидеть. Нечто такое, что ее заинтересует. Вранье. Наглая ложь. Ее не волнуют красоты природы. Просто на свежем воздухе лучше думается, а взгляд приткнуть куда-то надо. Так почему бы не в горизонт.

Ротанговое кресло с мягкими сиденьями расслабляет. Она скидывает туфли на высоком каблуке и пристраивает ноги на низкие перила террасы. Делает глоток напитка. По всем правилам держит коньяк во рту несколько секунд и потом только глотает. Хорошо, хоть и без вкуса. Спиртное разливается по пищеводу. Согревает.

Надо бы собраться с мыслями. Или просто собрать их все в кулак, сжать и не давать больше расползаться, как непослушным котятам. Непривычное ощущение. Неправильное. Она вздыхает и неохотно поднимается. Время для релаксации закончено. Его вообще у нее нет, а уж тем более на такие вот минуты расслабления. Была б ее воля, она бы продлила сутки на несколько часов, запретила бы себе спать и занималась только тем, чем должна. Но иногда тело подводит ее, сдается и требует того, чего она дать не может. Отдыха. Даже не сна. Простого отдыха. Ей все это напоминает дикие танцы на разбитом стекле или горящих углях. Но отказываться и идти на попятную не в ее правилах. Вернее, она даже не видит для себя этой дороги. Обратной дороги. За спиной все равно нет. Ничего и никого. Остается продвигаться только вперед.

Она заходит в дом и поднимается по широкой лестнице. На ее пальце кольцо с крупным бриллиантом, Алина зажимает его большим пальцем и со всей силы царапает стену. На дубовых панелях остаются уродливые следы. Свежо-вспоротые борозды. И на это ей тоже плевать. Вполне возможно, что скоро дом не будет ей больше принадлежать. К тому же, ее никогда не тянуло к сохранению чего-либо. Ни своего, ни чужого. Тем более, чужого.

Звук каблуков отсчитывает такт ее шагов. Уверенный и жизнеутверждающий. Визг бриллианта о зеркальную поверхность окончательно убивает тишину. Ей надо решить несколько вопросов, пока не наступил день. Еще один день, как в вечной детской карусели. Ни за что не поймешь, где начало, а где конец. Просто по кругу. Просто галопом. Как заведенная механическая лошадка. Но это ее шанс. Шанс, который выпадает бездомной девочке один раз за всю историю перевоплощения бессмертной души. То есть, бл?дь, это даже не просто шанс, а настоящее чудо.

И Алина решает вопросы. Последовательно. Один за другим. Вокруг нее теперь ху?ва туча людей, которых она знает по именам. Знает не только их имена, но и имена жен, детей, бабушек и кузенов. Он знает о долгах, кредитах, детских болезнях и других радостях жизни.

Ей остается только сориентироваться во всем этом мусоре полезной информации. Извлечь определенные частицы в нужный момент и найти им правильное применение. Это то, что от нее когда-то требовалось. Но сейчас этого мало. Недостаточно знать все и обо всех, нужно уметь этим пользоваться себе во благо. Во благо ситуации.

Не так-то легко заставить других поверить в себя. Заставить принять вместо Морозова. А она собирается сделать именно это. Если понадобится, то она сие понимание кому угодно в глотку запихнет. До хрипоты. До блевоты. До кровавых соплей.

Алина сидит в кабинете. За большим письменным столом цвета ореха. Перед ней лежат стопки писем, отчетов, фотографий, утренняя газета, чашка кофе, мобильный телефон. Перед ней сидят ее люди. Не совсем еще ее, но она верит, что в будущем так оно и будет.

– Мне нужен этот мудак, где бы он ни был. Хоть на земле, хоть под землей, – ее больше не волнует, как она выражается. Все это в прошлом. Красивые фразочки, томный тон голоса, взгляд из под ресниц. Алина смотрит каждому прямо в глаза. Но в действительности, на стену за их спинами.

Поднимается и делает глоток минералки из стакана. Это немного не то, что ей нужно, чтобы перенести еще один сумасшедший день. Она решительно подходит к бару и наливает себе коньяка.

– Любая информация, – следует продолжение после короткой паузы. – Хоть похоронка, хоть чек из супермаркета. Не может человек пропасть без следа.

Ей нужны деньги, ей нужен сын Морозова, живой или мертвый, а еще ей нужна Аня. Она нужна ей и тут и там. И ей никак не решить, где больше. В идеальном варианте, ей бы найти полноценную замену. Но на это нет времени. Времени нет ни на что. Чертово время утекает как песок сквозь пальцы. Его не удержать, не приберечь, не сохранить. Им можно только отплевываться, да считать, сколько уже ушло зря.

Когда все уходят, она тянется к телефону. Медлит, задумчиво разглядывая матовый экран. А потом быстро по памяти набирает номер.

***

– Анна, ответь мне немедленно! – голос Алины врывается в мое сознание через динамик гостиничного телефона. У меня нет никакого желания нарушать свое молчание. И возможности тоже нет. Во рту слишком сухо даже для того, чтобы просто разомкнуть губы. Я лишь интуитивно понимаю, что в трубке кто-то орет. И этот кто-то, по всей вероятности, Алина. В остальном я потеряна.

Избавиться от настойчивого звука звонка – было моей целью. Выполнено.

Выполнять чьи-либо требования, тратить кислород на разговоры, тратить время на объяснения, – не было моей целью.

Нащупываю пальцем кнопку отбоя. Промахиваюсь и слышу сигнал тонального набора. Снова промахиваюсь и случайно включаю громкую связь.

– Черт, – непроизвольно срывается у меня. Звук больше похож на шипение. Или на предсмертный хрип из истерзанного горла. Будто накануне я провела вечер на концерте любимой группы. Но такого не было. Был Романов, потом поход к врачу за рецептом снотворных таблеток, еще был бар, много виски, и больше ничего. Финиш. На каком-то этапе мозг сдался.

– Ая, ты пьяная, обдолбанная или на грани самоубийства? – уже более спокойно интересуется Алина. Похоже мое присутствие на связи придало ей сил. Мне бы так. Просто от чьего-то присутствия обрести душевное равновесие.

– Я сплю, – глухо сообщаю я, зарываясь с головой в подушки. Телефон рядом отливает голубым сиянием в густой темноте номера.

– Уже или еще? – спрашивает она. Прихожу в себя. Мучительно медленно начинаю соображать. Мысли вязкие и тягучие обволакивают сознание, но не дают до себя дотронуться. – Сейчас шесть вечера.

Зеваю. Информация, которая меня совершенно не интересует.

– До этого я не спала трое суток, – получается даже немного возмущенно. Но не особо. – Имею право.

– Какое сегодня число? – вопрос как на экзамене. Чувствуя ответственность, неуверенно предполагаю:

– Десятое?

– Двенадцатое. С добрым утром.

Как только до меня доходит ее фраза, на секунду замираю. Еще двое суток прочь. С такими темпами я скоро перейду на десятки. День отсчитала, на неделю вырубилась. Мне становится смешно.

– Зайка, это хреново, – сдавленно фыркаю, чтобы удержать рвущийся наружу смех. – Я капитулирую из этого мира.

– Это не смешно, – вдруг кричит она. Срывается. У Алины нервы тоже не железные. То есть любые нервы, даже железные можно истончить настолько, что они рвутся как тряпочные. В хлам. А мне вновь очень хочется повесить трубку. Так сказать вернуться к тому, с чего начали. Найти все же кнопку отбоя и прекратить бессмысленный разговор. Легким движением руки. – Может, уже хватит?

Нащупываю ладонью пачку сигарет под кроватью и прикуриваю. Кончики пальцев дрожат, когда я подношу сигарету к губам. Печальное зрелище. Печальная часть суток.

Алина продолжает, не сбавляя оборотов.

– Делай хоть что-нибудь, но только делай.

– У меня тут охуенный балкон. Может спрыгнуть? – вставляю я в короткую паузу между ее вдохами. Вдохи у Алины короткие, судорожные, а я слишком медленно соображаю, поэтому моя фраза тонет в следующем потоке ее слов.

– Ты сама себя загоняешь в ловушку.

Вдох.

– Пора начинать отвечать за свои поступки.

Вдох.

– Конец света еще не наступил.

Пара ударов сердца мимо. Передышка. Собирается мыслями, подбирает слова. Артиллерийская установка в действии. Вот, кто Алина. Установка, направленная на достижение конкретной цели. И пусть ее нервная система напоминает больше половую тряпку в длительном употреблении, но своего она не упустит. То есть, меня.

Пепел с моей сигареты падает на постельное белье и разлетается на мягком сатине белыми хлопьями. Осторожно сдуваю его.

– Ты никогда не думала, что все время пятишься назад? Ты ничего не хочешь добиваться. Тебе проще отойти в сторону, чем защитить свое место. – Она останавливается и устало переводит дыхание. Словно сама задумывается над тем, что только что произнесла. Мы обе задумываемся над ее словами. По разные стороны телефонного провода, с разной долей заинтересованности.

Достаю из под кровати мобильный телефон и, прищурившись, смотрю на яркий экран. Тишина. Пустота. И ни одного пропущенного вызова. Это могло бы порадовать, но не радует.

Все, что от меня на данный момент требуется, это подняться и налить себе стакан жидкости. Любой. Воды, виски, хлорки. Что именно – неважно. В какой угодно последовательности.

По пищеводу поднимается горькая волна тошноты. Сглатываю, пытаясь справиться с сильным головокружением. С трудом дохожу до ванной, где включаю воду и пью прямо из под крана.

Когда возвращаюсь обратно в спальню, Алина все еще говорит. Не смею ее прерывать. Намеренно не смотрю в зеркало. Чтобы я там не увидела, уверенности мне это не прибавит.

Праздник кончился. Конфетти превратилось в мусор. Софиты погасли. Начинается то, что другие бы назвали жизнью. Во всей красе своих убогих оттенков. Я лишь подозреваю, что это не предел. Что может быть и хуже. Но чтобы развить данную мысль фантазии не хватает. Она сдыхает в муках под давлением синдрома абстиненции.

– Я говорила, что мне нужна твоя помощь? – долетают до меня ее слова, когда я, натянув на себя платье, воюю с молнией.

– Мне самой нужна помощь, – признаюсь. Откровенно. Не стыдясь. Смирившись. Признав. – Не меньше твоего, Алин. Но в отличие от тебя я не повторяю это при каждом удобном случае.

Из моего голоса выветриваются последние истерично-насмешливые нотки. Я больше не шучу. Я больше не пытаюсь шутить. Расчесываю волосы, накидываю на плечи короткую куртку, ищу сумку среди хаоса, воцарившегося после моего пребывания в номере.

– Прекрати изображать из себя жертву, – устало выдыхает Алина.

– Когда кто-то изображает из себя Бога, кому-то приходится подыгрывать.

– Скажи мне, – не слушая меня, продолжает она, – Просто скажи свое мнение. Не задавай вопросов, воспринимай информацию как достоверную. После смерти Морозова произойдет раздел интересов. Многие захотят избавиться от его влияния, зажить свободно. Каковы мои шансы их удержать?

– Скромные, – ни на секунду не задумавшись, отвечаю я, стоя на пороге номера. Сейчас меня больше интересует ужин. Алину больше интересует ее будущее. Ей надо просчитать свои шансы. Мне надо просчитать, сколько еще я так смогу протянуть. В этом мы сходимся. Нас объединяет слово «недолго». – У тебя нет главного – инструмента воздействия, и ты не знаешь, получишь ли ты его. Ведь завещание еще не оглашали.

-Я хочу блефовать, – тихо говорит она.

– Ну, так блефуй, – немедленно соглашаюсь я. Беру со стола карту-ключ и задумчиво кручу ее в руках. Если честно, тут все просто. Тут – это на месте Алины. Либо она действительно блефует и убеждает всех, что все те бесконечные материалы с фотографиями, биографиями и международными связями и контактами есть у нее на руках. И при любой возможности, она не хуже Морозова сможет ими воспользоваться, стравив между собой сильных мира сего. Либо – нет. Не всегда важно иметь прибыльный бизнес. Иногда достаточно быть владельцем информации, чтобы обеспечить себе хорошую жизнь. Такую, что в случае твоей смерти станет хуже всем. На данный момент у Алины нет ничего, и неизвестно будет ли. Но блеф дело благородное. Когда знаешь, за что ты борешься. Она знает. И это ее оправдывает. – Обязательно будут такие, кто захочет усилить свое влияние после смерти Морозова. Воспользоваться шансом. Не прозевай таких попыток. А лучше сразу пресекай. В корне. Продержаться осталось недолго. Но либо ты, либо тебя. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я?

Алина молчит. Переваривает так любезно предоставленную мной информацию. Хотя я уверенна, что она не хуже меня в этом разбирается. Потому и названивает мне чуть ли не каждый Божий день.

– Устрой пару показательных выступлений, – продолжаю я. – Организуй небольшую шумиху, чтобы на время отвлечь народ от насущных вопросов. Чтобы они забыли о коксе, бабле и девочках. И, наконец-то задумались о своих гребанных жизнях.

Монолог достойный речи на вручении Нобелевской премии.

– Но постарайся сама остаться в стороне. Не привлекай к себе лишнего внимания. Не сейчас.

Каждым своим словом, я подталкиваю Алину к следующему вопросу. Я буквально веду ее к нему. И если она его не задаст, то мне придется в ней разочароваться. Алина меня не разочаровывает.

– Ты со мной? – насмешливо спрашивает она.

Как только я открыла рот и завела всю эту ерунду про шансы, вопрос стал неминуем. Как пуля, выпущенная из дула пистолета. Обратно уже никогда не вернешь. И курок спустила я сама. Хотелось бы мне сознаться, что это вышло случайно. Но случайно только дети рождаются. А все остальное мы вполне в силах контролировать.

Уже почти выйдя из номера и закрыв за собой дверь, я бросаю:

– С тобой.

Есть целый свод правил, которые якобы должны направлять тебя в жизни.

Одно из них: никогда не сдавайся. В противовес христианскому смирению и греховному унынию. Почему-то никто не упоминает, что это чертовски сложные направления. И следовать им в силу различных обстоятельств не всегда получается.

Чтобы хоть как-то разобраться во всем, отправляюсь в ресторан рядом с гостиницей. Совершить более серьезное и длительное путешествие, я не способна. Бывает так, что в определенный отрезок времени ты можешь сделать лишь самый минимум от своих возможностей. Однозначно, сейчас именно тот случай.

Есть несколько способов справиться с депрессией.

Это:

– Радикальный. Например, повеситься.

– Либеральный. Например, впасть в состояние алкогольной и наркотической зависимости.

– И извращенный. Например, внушить себе, что все хорошо, жизнь продолжается, солнце светит, травка зеленеет.

Я иду по улице, то и дело спотыкаясь на высоких каблуках, и твержу себе, что все зашибись. Прошедшие несколько дней были лишь минутной слабостью. Случайная прореха в моем железобетонном жизнелюбии. Человеколюбии и прочей ерунде.

Собственно, окончательно утвердиться на своих позициях мне мешает головная боль. Это если не причина, то существенный повод вернуться к первым двум пунктам для моего выживания. Или же его лояльного прекращения.

В ресторане заказываю мясо и салат из свежих овощей. Глядя на этот гастрономический праздник, испытываю острую потребность в компании. Любого представителя человеческого рода для поддержания простейшего разговора.

Так уж вышло, что всю жизнь я только и мечтала, как бы остаться в одиночестве. Вокруг меня всегда присутствовали люди, от которых мне становилось тошно. Няни, гувернантки, учителя. Они навязчиво вплетались в мое ежедневное существование. С советами, нравоучениями, замечаниями, оценками. Каждый день, с утра до вечера, был кто-то рядом. Ничего не изменилось ни в университете с соседями-студентами, ни с Морозовым с Алиной и Викой. Но кто мог знать, что добившись, наконец, желаемого, я оказалась в пролете. Не желай, не мечтай, не стремись. И никогда не узнаешь, что такое разочарование.

Найти себе здесь компанию, это не в Макдональдсе к первому встречному подсесть. Тут все по правилам хорошего тона. Вольности прощаются только таким как Романов. Которым глубоко плевать на всех, кроме себя. А значит, им можно все.

И вот он момент, когда сюжет совершает еще один резкий поворот. И, конечно, сидя за столиком у окна и молча пережевывая устриц, я ничего об этом не знаю. Просто еще один невнятный вечер в не очень дорогом и не очень престижном ресторане. Фоном – унылая джазовая музыка. Пронзительный саксофон, усталое фортепиано и тихий ласковый голос эстрадной певицы. Легкое подрагивание свечи в прозрачном бокале на столе и тени от слабого пламени на белоснежной скатерти. Редкие посетители, услужливые официанты. Вот и все составляющие сегодняшнего вечера.

– Господи, какая измученная элегантность во взгляде, – рядом со мной вдруг появляется мужчина и нагло садится за мой столик. Бросаю на него короткий взгляд. Оцениваю. Потертые джинсы Ливайс, выцветшая футболка, кожаная куртка. Просто, но простота дорогая. Невзрачная и неброская. Темные волосы, темные глаза, загорелая кожа. Смотреть на него приятно и вкусно. Немного самоуверенная улыбка, резкие выразительные движения. Такие встречаются в рекламе байков или спортивных машин. Но у этого на шее висит хороший профессиональный фотоаппарат, через который он то и дело смотрит на меня. – Можно я тебя сфотографирую?

Откидываюсь на спинку стула, прикладываю салфетку к губам.

– Нет.

Я ничему не научилась. Я все с тем же извращенным удовольствием произношу это слово. Может быть чуть быстрее и поспешнее, чем могло бы, но с той же язвительной улыбкой. Оно щекочет кончик языка и упрямо срывается с губ.

– В каждом жесте, уставшая роскошь. Видела бы ты себя со стороны, тоже не смола бы пройти мимо, – ничуть не смутившись, продолжает он. – Редко встретишь такую натуру. Несколько фотографий для личной коллекции. Заметь, я не нарушаю твою частную территорию, а милостиво прошу разрешения на съемку.

– У меня нет настроения, – отмахиваюсь я. – В другой раз.

– А это видно, что у тебя нет настроения. В этом и кайф. Посмотри за окно, как минуту назад. Всего один кадр, – и он щелкает затвором.

Я смотрю на него, а он смотрит на меня через видоискатель и улыбается. У меня есть несколько мгновений, чтобы оценить степень его назойливости и моего желания продолжать это представление.

– Не люблю есть одна, – наконец, выдаю я и делаю знак официанту, чтобы тот принес еще одно меню. – Давай сначала поужинаем.

Он отводит фотоаппарат от лица, задувает свечу на столе, достает из внутреннего кармана куртки визитку и протягивает ее мне.

– Давай сначала познакомимся. Женя. Фотограф. Хотел бы похвастаться, что колонка светских новостей, но не могу. Однако мои притязания к тебе носят исключительно профессиональный характер.

С чего-то все должно начинаться. У нас началось с затянувшегося вечера в ресторане, щелчков затвора. И его коротких, словно обрезанных фраз, за которыми тут же следует очередной кадр.

– Представь, что меня здесь нет, – командует он, отходя от меня на несколько шагов.

– Это сложно, ты постоянно напоминаешь о себе, – фыркаю недовольно я, делая глоток красного вина. И, пожалуй, впервые за последнюю неделю, я чувствую себя терпимо. Так, что каждая последующая минута не кажется непосильным подъемом в гору. Даже часы текут плавно и незаметно. Размеренно и спокойно. Как полноводная река.

Наконец, он заканчивает и принимается за остывший жюльен. Я прикуриваю и молча наблюдаю за ним.

– Ты веришь в Бога? – вдруг спрашивает он, отставляя от себя тарелку.

– Боюсь, прежде всего, Бог не верит в меня, – глоток вина и глубокая затяжка. Время изменяет свою плотность и застывает между нами плотной тягучей массой. Наши взгляды встречаются, и я надменно приподнимаю одну бровь, будто подчеркивая всю важность фразы.

Он разочарованно качает головой.

– Ты не знаешь, что это такое. Хочешь понять? Тогда давай завтра встретимся, и я покажу тебе, что значит, когда Бог действительно не верит в тебя.

Не каждый день услышишь подобные предложения. Над ним стоило бы задуматься. Но я не думаю, я давно уже ни о чем и ни ком не думаю.