— Ты уверена, что это безопасно, Алин?
Моя лучшая подруга Кира с подозрением следила с моими манипуляциями — сперва я вытащила из конверта маленький, полиэтиленовый пакетик с подвеской в форме часов-луковицы на длинной цепочке. Потом — толстую свечу, упакованную в прозрачную коробку, с надписью на китайском. Потом — какой-то пузырек с жидкостью — видимо, ароматическое масло капать на свечу. После — подушку под голову, маску на глаза и мягкие наушники, в которых можно было спать. И следом за всем этим вытащила на свет тонкую брошюрку с инструкцией на нескольких языках.
— Ага, безопасно… если человек сам хочет и не сопротивляется… — пробормотала я, пытаясь найти среди языков русский. — Ты не сопротивляешься, Ерохина?
— Ваще нет! — бодро замотала головой Рената Ерохина, моя вторая лучшая подруга, над которой мы с Кирой и собирались поставить этот занимательный эксперимент, а именно — изучение английского языка в состоянии гипноза! Для чего заблаговременно договорились встретиться между парами и даже заказали комнату для семинаров в библиотеке.
Возможно, кому-то этот способ покажется удивительным или даже радикальным. Кому-то, наоборот, глупым и неэффективным. Но сдать сей важный международный язык у Ярохиной не получалось вот уже второй семестр, из-за чего ей светил недопуск к летней сессии и отчисление с престижного факультета международных отношений, на котором мы, «бюджетники», и так негласно считались гостями — эдакими бедными родственниками из дальней деревни.
О да, именно отчисление, а не какие-нибудь милости в виде пересдач, зачетов или курсовых работ вместо экзамена. Потому что английский у нас на факультете преподавал сам декан — Андрей Федорович Игнатьев, бывший дипломат и звезда фандрейзингов, наследник старинного дворянского рода, и, как следствие — совершенно безжалостный мерзавец, считающий студентов-бюджетников пылью у своих ботинок.
Факультет был большой, со множеством центров и отделений, но кафедра английского была, как говорили, «комнатой игр» нашего декана — его любимым детищем, в котором он был царь, бог и вершитель всех судеб. Это был единственный предмет, который Игнатьев преподавал — причем целиком и полностью сам, вплоть до проверки экзаменов. И проскочить мимо его высочайшего внимания не удавалось еще никому.
Рената Ерохина была в отчаянии. Она перепробовала всё, начиная с банального репетитора и заканчивая постелью — подцепив на какой-то дискотеке настоящего англичанина. Даже к самому декану ходила с просьбой позволить ей изучать для будущей карьеры французский, с которым у нее складывались куда как более теплые отношения. И декан ее даже принял, можете себе представить! Наверняка для того, чтобы иметь удовольствие отказать ей лично, глядя в глаза.
— Французский уполз с международной арены вместе с Наполеоном Бонапартом, если ты не в курсе, Ерохина. И без английского тебя даже мусор из посольства не пустят выносить. Так что зубри словарь или уползай вслед за корсиканским чудовищем, дитя мое.
И она уже почти послушалась его и уползла, вся в слезах и соплях… а потом, совершенно случайно посмотрела на Ютубе видео с инструкциями по изучению языков под гипнозом. И решила использовать этот последний шанс — позубрить язык Шекспира, введя себя в самый что ни на есть гипнотический транс. Чем черт не шутит, подумала Ерохина? Практика эта известная и довольно распространенная — учить иностранные языки под гипнозом. Используется миллионом разных школ и частных специалистов. Опасности, если заручиться согласием пациента и содействием его процессу — никакой.
Разумеется, мы, две боевые подруги, согласились протянуть руку утопающей. И все вместе приступили к подготовке — я подвязалась найти необходимые для нашего «сеанса» ингредиенты, Кира закачала на телефон русско-английский словарь, который мы собирались включить, как только станет понятно, что мне удалось ввести Ренату в транс. От Ренаты же требовалось одно — за день до эксперимента расслабляться, пить успокоительное в виде ромашкового чая и смотреть исключительно приятные, спокойные сериалы про лошадей и природу.
Времени на всё про всё у нас было не больше часа — ровно столько, на сколько можно было арендовать класс в библиотеке. Мы уже решили, что если окажется, что Рената все перечисленные слова запомнила, тогда уже освободим для этого больше времени — например, загипнотизируем ее на ночь и прогоним весь словарь в наушниках целиком, пока она спит.
А уж если весь эксперимент окажется удачным, следующим подопытным кроликом стану я — не из-за того, что не могу осилить английский, а потому что знаю совершенно точно — как бы хорошо я не подготовилась к сессии, господин декан найдет к чему придраться и будет валить меня так, как никого из мой когорты — лишь бы избавиться.
Ох как же сильно Игнатьев хотел от меня избавиться… как яростно меня ненавидел… Наверняка, мечтал выгнать с той самой минуты, как я случайно грохнула с пьедестала его личный трофей во время его же приветственной речи перед комиссией из министерства иностранных дел. А может и еще раньше — недаром я замечала на себе его злые, пронзительные взгляды, куда бы я ни спряталась в аудитории. Возможно, случай с трофеем послужил катарсисом — эдаким переломом, после которого декан дал самому себе «добро» гнобить меня уже не скрываясь.
Как сейчас помню эту сцену — конец первого года учебы, все группы собрали полукругом в актовом зале, предварительно очистив его от стульев. Народу набилось, как селедок в консервной банке, и все толкались, потому что всем хотелось поближе — туда, где можно покрасоваться перед комиссией, быть замеченным, успеть задать какой-нибудь умный вопрос, чтобы запомниться потом — при подаче заявки на практику…
Уже и не помню, кто именно меня толкнул, но только на своих тонких каблуках я не удержалась. Пошатнулась, балансируя руками и пытаясь схватиться хоть за кого-нибудь, но вдруг оказалось, что все куда-то делись, невзирая на столпотворение, а вокруг меня — странная пустота окружностью метра в два. Потом, размышляя над случившимся, я начала даже подозревать, что меня толкнули специально, желая выставить перед комиссией в дурном свете. Были даже подозрения, кто именно устроил эту каверзу, сговорившись с целой группой моих недоброжелателей…
Но в момент падения я об этом не думала. Я всего лишь хотела не влепиться лицом в пол и не сломать запястье. А потому схватилась в последний момент за то, что попалось мне под руку — стоящий возле стены столб, стилизованный под древнеримскую колонну, один из тех, на которых были размещены трофеи, выигранные на разных конкурсах представителями университета.
Мне почему-то всегда казалось, что колонны эти каким-то образом связаны со стеной, прикрепленные к ней сзади. Оказалось, что нет — колонны просто стояли, опираясь на собственную основу, которая оказалась достаточно широкой, чтобы не позволить самой колонне упасть, когда я свалилась на нее всем своим весом, но, увы, недостаточно стабильной, чтобы удержать на своей верхушке установленный трофей — тоже ничем не закрепленный.
О том что я не просто свалила с пьедестала увесистую посеребряную чашу, но и разбила ее вдребезги, я поняла немного позднее, когда очнулась — трофей грохнулся мне на голову, заставив на пару минут потерять сознание. А по склонившемуся надо мной лицу самого декана, багровому от злости, поняла, что трофей имеет к нему самое прямое отношение.
— Живая? — морщась, словно ему самому было больно, Андрей Федорович поворачивал мою голову туда-сюда, проверяя, нет ли открытых ран.
Я молча кивнула, боясь пошевелиться в его руках. Даже не так. Я буквально заледенела — до такой степени не ожидала, что он сам прибежит ко мне через весь зал, проверяя, жива ли я! И только спустя какое-то время, когда пришли люди из медпункта, чтобы забрать меня на осмотр, поняла, что прибежал Игнатьев не ради меня, а ради того, что упало мне на голову. Буквально в последнюю секунду, перед тем, как дверь в актовый зал закрылась за моей спиной, я успела обернуться и увидеть, с каким несчастным выражением лица он вертит в руках обломки серебряной чаши.
Позже я узнала, что разбила трофей ни много ни мало за восхождение на Эльбрус, в котором Игнатьев участвовал лет десять назад в составе группы из пяти человек, обогнавшей еще несколько таких групп и пришедшей на вершину первой. А также, прочитала интервью с ним, в котором он признавался, что не было в его жизни достижения важнее, чем это самое восхождение, и что полученным трофеем он гордится больше, чем всеми своими успехами в дипломатической и научной работе. Вот так-то.
Неудивительно, что с тех самых пор жизнь моя на факультете превратилась в самый что ни на есть бег с препятствиями, причем по кругу — сродни тому, что происходит с хомячком, которого посадили в клетку и заставили крутить лапками дурацкое, бесконечное колесо.
Сдам, к примеру, какой-нибудь предмет на сессии, а потом оказывается, что у меня по нему хвост. Что за хвост? Откуда? Вроде всё сдала! Бегу к преподу разбираться — а его нет, в отпуске человек. «Назначьте встречу на следующей неделе». А на следующей неделе у меня работа начинается, или практика, на которой я пропадаю с утра до вечера… А там глядишь уже и новый семестр подоспел, на который не зачислят с хвостами.
Снова бегу к преподу, а там его аспирантка — выскакивает, как черт из табакерки, и предлагает сдать по-быстрому зачет «на четверочку» — мол, преподу сейчас не до тебя разбираться, где там у тебя хвосты с прошлого семестра… Возможно, по успеваемости, но это не точно. Сам же препод на связь так и не выходит.
И вот таким образом, за год, из твердой отличницы я превратилась в слабенькую хорошистку, если не в троечницу, хотя занималась по всем предметам не меньше прежнего. Сомнений в том, кто стоит за всем этим академическим беспределом, у меня не было — конечно же тот, кто лишился по моей вине самого дорогого трофея в его жизни.
— Алин, у нас времени в обрез, — выдергивая меня из грустных воспоминаний, Кира тронула меня за плечо. — Давай начнем, что ли?
— Что? — не сразу сориентировавшись, я подняла на нее глаза, поморгала, перевела взгляд на сидящую перед нами Киру, уже принявшую расслабленную позу и откинувшуюся на спинку стула с подложенной под голову подушкой. — Ах да…
Я вспомнила — мы здесь для того, чтобы попробовать спасти Ерохину от полного провала на экзамене по английскому языку, а в потенциале и меня, если метод хоть частично сработает. Может, хоть четверку влепит, гад бессовестный.
— Ну что ж… начнем… — собралась с мыслями, выдохнула… и, в соответствии с указанием из инструкции, включила на телефоне звук обильного, летнего дождя, зажгла ароматическую свечу зажигалкой, подняла за цепочку медальон в форме часов и медленно закачала его перед глазами у Ренаты. — Расслабься, Ерохина… — забубнила тихим, мягким и монотонным голосом. — Почувствуй, как твои руки слабеют и становятся невесомыми… сначала пальцы… потом запястья… потом плечи… твои ноги расслабляются… веки тяжелеют… глаза закрываются… мой голос баюкает тебя… ты хочешь спать… спать…
Уже сама начиная засыпать от собственного голоса, я вдруг дернулась — Кира хлопнула меня по руке.
— Спит! — прошипела и кивнула в сторону Ерохиной.
Я повернула голову и чуть не ойкнула от изумления, что безусловно свело бы на нет весь успех операции. Действительно, уронив голову на грудь и тихо посапывая, Рената спала! По-настоящему, явно не притворяясь! Даже немного слюну пустила из уголка рта.
— Наушники… — снова зашептала Кира. И протянула мне через стол мягкий головной убор с вмонтированными в нем динамиками.
Стараясь поменьше двигаться, я встала со стула, мягкими, кошачьими шагами скользнула к спящей подруге и надела ей на голову наушники, стараясь, чтобы динамики совпали с ушами.
— Врубай! — одним ртом скомандовала Кире.
Та уже держала телефон наготове и при моей команде лишь нажала иконку «старта» на приложении. Медленно подняла звук на несколько делений — так, что, склонившись к голове спящей Ренаты, я могла различать слова.
— ОК! — пальцами показала мне Кира, широко улыбаясь.
Я показала ей в ответ то же самое. Первый этап нашей операции завершился успехом! Ерохина была введена в транс, и в данный момент ее мозг принимал то, что в активном состоянии принимать отказывался.
— Я пойду, кофе принесу, — уже громче сообщила мне Кира, убедившись, что Рената крепко спит.
— Ага, — шепнула в ответ я, ничего не имея против. — Можешь не спешить, Кир, от тебя больше ничего не требуется…
Не сдержавшись, я широко зевнула, предвкушая сорок минут покоя под еле слышное бубнение из наушников и посапывание загипнотизированной подруги. Можно было расслабиться, усесться поудобнее, достать какой-нибудь учебник и спокойно полистать его, пока не придет время выводить Ренату из гипноза — для этого в брошюре тоже были даны инструкции. А можно и тоже подремать. Такие минуты покоя в последнее время редко выдавались на мою долю…
Вот только и сейчас расслабиться у меня не получилось.
Не прошло и пяти минут после того, как Кира убежала за кофе, как с той стороны двери раздались четкие шаги явно мужских ботинок и донеслись голоса, один из которых мгновенно вогнал меня в хтонический ужас.
— Всё в порядке, Антонина Васильевна, я сам объясню студентам, что у меня ремонт и мне нужна эта комната… Думаю, меня простят.
— Конечно, конечно, Андрей Федорович… Просто я думала, что вас это затруднит…
— Не затруднит, Антонина Васильевна. Будьте добры заняться другими делами — думаю, у вас их предостаточно.
Словно в кошмарном сне, оцепенев и широко распахнув глаза, я наблюдала за тем, как дверь в наше уютное убежище медленно открывается, и на пороге, прижав локтем кипу экзаменационных тетрадей, появляется тот, из-за кого вся моя университетская жизнь покатилась в последний год коту под хвост.
Наш декан — Андрей Федорович Игнатьев, собственной персоной.
— Так, так… — вместо приветствия прокомментировал он открывшуюся ему картину, переводя прищуренный взгляд с меня на все еще спящую Ренату. — Сафронова… и Ерохина… Как интересно… Запрещенными веществами балуетесь, девушки?