Глава 9

О да. По-другому охарактеризовать его действия я бы не смогла даже если бы очень захотела. Декан не собирался причинять мне боль. Он собирался… возбудить меня еще сильнее? Доставить мне удовольствие?!

От несуразности и нелепости самой этой мысли мозг цепенел, словно парализованный — до такой степени происходящее не укладывалось в наши с деканом поведенческие модели. С какого хрена он меня… ласкает?! Только что ведь злился так, что готов был башкой об стену приложить! Да, я возбуждала его своей близостью, но от такого возбуждения бросают на стол, задирают юбку и грубо, на сухую трахают, ругаясь и шлепая по заднице.

Не «ласкают» девушку, которую ненавидят, даже если хотят — так не бывает!

И тем не менее, это было так — моя грудь не давала соврать. Сначала легко и почти невесомо он огладил правое полушарие — специально щекоча соски мозолями от штанги — и не давая мне опомниться, аккуратно сжал левую грудь, шумно вдыхая и весь передергиваясь от удовольствия.

— Как же давно я мечтал об этом… — пробормотал, прикрывая глаза и явно не думая о том, что говорит.

— Знаю… — выдохнула я, тоже слабо соображая. От его нежных касаний мысли в голове разбрелись словно пьяные, наползая друг на друга и теряя окончания.

Однако мне повезло — мое знание расценили как проницательность, и не стали вновь допытываться — откуда я это «знаю».

— Ишь ты… — неопределенно отозвался Игнатьев. — Знает она… И как давно мужчины для тебя — открытая книга, Сафронова?

И, пропустив сосок между пальцами, снова легко сжал грудь — вместе с соском. Я выгнулась, хватая ртом воздух, но сквозь пронзивший тело разряд удовольствия уловила злость в его голосе. Он что, пеняет мне на то, что я понимаю мужчин? То бишь… ревнует?!

— Не ваше… собачье… дело… — попыталась огрызнуться, перемежая слова со выдохами, а заодно и извернуться у него на коленях так, чтобы выкинуть его руку из-под джемпера. Однако учитывая нашу с ним позу, сделать это было физически невозможно. Разве что руки отпустить — чего, собственно, он и добивался.

— Конечно, не мое… — согласился декан, засовывая под джемпер вторую руку и примериваясь ко второй груди, ближайшей к нему. — Просто пытаюсь выяснить, на что ты готова пойти, чтобы добиться своего. И насколько тебя хватит…

— Надолго меня хватит! — сквозь зубы вытиснула я. — Пока ваша секретарша не обеспокоиться и не придет сюда проверять, что с вами… А тут я у вас на коленях сижу, а вы меня под кофтой лапаете. Классно, да? Ай! Что вы…

Я не договорила — толкнув меня коленом вверх, декан вдруг задрал мой джемпер так высоко, что подол его закрыл мое лицо. И не останавливаясь, натянул джемпер мне на голову, резинкой зафиксировав его на затылке. Ничего не видя, я поняла по ощущениям, что мой лифчик последовал за джемпером — перекинувшись через голову, был зафиксирован сзади на шее.

— Хоть заткну тебя… — прокомментировал происходящее декан, причем его голос доносился уже откуда-то снизу, с уровня моей груди.

Груди?! Он что собирается…

— О нет! Нет, пожалуйста…

Я вскрикнула одновременно с первым прикосновением его губ к чувствительной коже. И каким прикосновением! Всё, что он мне расписывал в гипнотическом трансе, улетело на помойку — никакой осторожности не было, никакого — «подул», «чуть дотронулся», «лизнул кончик»…

Сильно и глубоко Игнатьев втянул мою грудь в рот, языком грубо раскатывая сосок — явно не собираясь давать моим нервным окончаниям привыкнуть к новым ощущениям. Вылизывал, впивался в меня, всасывая чуть ни всю грудь целиком… и урчал, стонал от удовольствия, совершенно себя не сдерживая, будто не было в его поступке ничего такого, из-за чего стоило бы сдерживаться… Словно я была его законной, заслуженной добычей и он имел полное право делать со мной всё, что пожелает.

И я бы непременно возмутилась такой бесцеремонностью — если бы не стонала вместе с ним — бесстыдно и самозабвенно, подставляясь под его грубые, требовательные ласки, выгибая спину и кусая натянутый на глаза джемпер… под которым очень скоро стало нечем дышать. Словно почувствовав это, Игнатьев дернул свитер еще выше, высвобождая мои нос и рот. И тут же, отпустив мою грудь, обрушился на губы — жадным, хищным поцелуем, перед которым бледнело всё сексуальное, что я до сих пор успела пережить в жизни — включая то, что урвала от самого загипнотизированного декана.

Кто бы мог подумать, что в сознательном состоянии этот почти-сорокалетний доктор наук умеет ТАК целоваться! Я просто таяла под его рельефными, теплыми, невероятно подвижными губами, растекалась лужицей от языка, дразнящего, заманивающего мой… от легких, не слишком болезненных укусов, пробуждающих древний инстинкт подчинения доминантному самцу.

Я была права. Эти губы просто созданы для поцелуев. А никак для изрыгания проклятий на мою бедную голову. И я изо всех сил постараюсь, чтобы это так и оставалось, даже если для этого мне придется повиснуть на шее декана навсегда, крепко охватывая его руками и ногами…

Только подумав об этом, я вдруг поняла, что давно уже не держусь за железные элементы подлокотников, обнимая вместо этого Игнатьева за шею, перекинув через него ногу — фактически седлаю его, прыгаю, исступленно вжимаясь промежностью в здоровенный бугор на его брюках, имитируя самый настоящий секс. Он же давно стащил с себя рубашку — всё ещё ничего не видя, я чувствовала, что прижимаюсь уже к обнаженному торсу, голой грудью скольжу по гладким стальным мускулам…

И он в любую секунду может меня сбросить. Причем с легкостью — фактически одной левой. Просто встанет и всех дел.

Он вдруг оторвался от моих губ — будто я снова внушила ему свои мысли, теперь уже телепатически. И я почувствовала… о нет… он поднимался со стула… вместе со мной! Точно сбросит меня, стряхнет как ненужную обузу, как маленькую мешающую деталь его жизни… О нет… нет, нет, нет, только не это…

Я должна была видеть это. Должна была сама прочитать в его глазах это намерение — прежде, чем решать, есть ли мне за что бороться. Если увижу насмешку или презрение, сама спрыгну с него и пусть затыкает мне рот, потому что другого выхода, кроме как заорать и обвинить его в домогательствах, у меня не останется. Это будет мое единственное оружие перед ним, единственный и последний ход сломать его кейс против меня.

Резким движением я подняла с глаз закрывающий обзор джемпер, чтобы посмотреть ему в лицо. И обмерла.

Нет, декан не ухмылялся. И не кривил в презрении губы. Ему вообще было не до смеха, потому что он… сходил с ума! Мне даже страшно на мгновение стало — таким бешеным огнем пылали его глаза. Словно некий зверь или даже сам дьявол из преисподней овладел Игнатьевым, прорвав оболочку цивилизованности, припорошенную снобизмом.

Он хотел меня так, что я могла уловить запах этого неудержимого, отчаянного желания, жаром пробивающегося сквозь кожу, испаряясь в воздухе вокруг нас. Лицо его было горело, скулы стали почти фиолетовыми, челюсть свело судорогой, будто он еле сдерживался, чтобы не укусить меня во время поцелуев, ненавидя за то, что мечтает ночами о моем теле, а не о каком-то более достойном…

Голая грудь его вздымалась, покрытая испаренной, а из ширинки, расстегнутой до середины, рвалась ко мне мощная эрекция, развернутая головкой кверху и уже успевшая оставить на его боксерах обильное пятно от смазки…

Я должна сделать так, чтобы он понял, осознал, как сильно он от меня тащится — поняла вдруг совершенно отчетливо, несмотря на туман в голове и пожар в бедрах. Должна наглядно продемонстрировать, что он одержим мной ровно настолько, насколько сейчас выглядит! И какая бы я ни была «колхозная» по сравнению с его моделями в мешках, какими бы длинными не были мои ногти и размалеванными глаза, он не имеет права унижать меня, просто потому что это будет означат унижение и для него, раз он, сноб и аристократ, не может сдерживать себя перед «колхозницей».

И доказать я это должна без секса, потому что расставить перед ним ноги — ничего не докажет и ничего в его поведении не изменит. Он просто внушит себе, что трахнул меня из жалости или просто потому, что «так захотелось». Он ведь мужчина — кого угодно может поматросить, было б куда вставить…

Как там в известной книжке про секс написано — в любом сексе трахает всегда мужчина, даже если женщина сверху. Просто потому, что у него есть член.

Я вдруг интуитивно поняла, что нужно делать, чтобы показать ему, насколько он мной одержим. И как раз в эту же секунду, декан посадил меня на стол — уже оголенным под задравшейся юбкой задом. Осталось только колготки и трусики стащить, что он и вознамерился сделать, цепляя их пальцами и явно пытаясь порвать…

Не тут-то было. Я вдавила ягодицы в поверхность стола, прижимая ткань колготок собственным весом и не позволяя ему их стянуть.

— Ты так сильно хочешь… — вместо этого прошептала, нарочно откидываясь назад, на локти, чтобы соблазнительно глядеть на него снизу вверх. — Так сильно хочешь трахнуть меня, правда? Разложить на этом столе и вбиваться в меня сильно-пресильно, чтобы я орала и стонала под тобой, а потом кончить мне на живот, выкрикивая мое имя…

Понятия не имею, откуда я всё это взяла — наверняка из какой-нибудь порнухи. Но всё вместе — голос, слова и моя зазывающая поза — произвело именно тот эффект, на который я надеялась. И мне даже не пришлось до него дотрагиваться там — хоть я уже и была на это готова.

— Что ты… творишь… — выдавил он, зажмуриваясь и сжимая кулаки, уперев их по обе стороны от моих бедер. — Дрянь… какая же ты… дрянь… Сафроноваммммффф…

Его слова перешли в мычание, потом в долгий, вымученный стон, сильное тело натянулось, словно тетива от лука… Выкрикнув что-то невнятное и явно грубое, декан Игнатьев содрогнулся, нависая надо мной и упираясь в мой лоб своим, уже мокрым от пота… задрожал, задергал бедрами, вжимаясь пахом мне во внутреннюю часть ляжки… и бурно кончил прямо себе в боксеры.

Загрузка...