Грехи

Глава 12

На следующее утро, проснувшись, Рикки была сбита с толку. Последние десять лет она привыкла просыпаться под суматошный шум бостонского транспорта, спокойные звуки сельского озера были незнакомыми и приводили в замешательство. Она повернулась на бок и посмотрела в окно на озеро, прислушиваясь к голосам, долетавшим до нее по воде, к птицам, которые чирикали, ухали и каркали. Необыкновенная голубизна неба обещала чудесный весенний день. Легкий утренний ветерок раскачивал ветки дуба, шелестя еще не сброшенными прошлогодними засохшими листьями. К ней вернулись воспоминания детства: тогда она думала, что жизнь прекрасна, и считала себя дастью мироздания, которое совершенно и незыблемо.

Одиночество охватило ее, одиночество и тоска. Она думала, что преодолела их с помощью психиатра, которого посещала каждую неделю пять с лишним лет. Похоже, тоска томилась здесь, как в плену, ожидая ее возвращения, и сейчас она, казалось, просачивалась в ее сознание, окутывая и угрожая поглотит в.

– Нет, – решительно произнесла Рикки, откидывая покрывало.

Несмотря на весенний день, утренний воздух все-таки был прохладным. Рикки подумала было закрыть окно, которое оставила на ночь открытым, но решила этого не делать – она надеялась, что холод вселит в нее бодрость. Потягиваясь, она с улыбкой вспомнила свою бабушку и почти явственно услышала голос Джулии, одновременно мягкий и наставительный: «Тебя нужно побить, Эрика, за то, что ты оставляешь окно открытым. Очень плохо, что ты упорно продолжаешь свой безрассудный поиск. Ты просто приглашаешь убийцу в свой дом, обеспечивая ему легкий доступ». Улыбка, появившаяся было у Рикки при воспоминании о Джулии, исчезла. Нет, он еще не придет, думала она, он подождет, понаблюдает, выяснит, что ей известно, а потом нанесет удар.

Она села на край кровати, сунула руку под подушку и вытащила пистолет. Она будет готова.

Кин был готов, как всегда готов, к посещению кладбища, которое он совершал каждое воскресенье. Его еженедельное паломничество, его епитимья.

Он открыл дверь, собираясь выйти, но задержался, увидев, что на дороге на холме ожил красный «чероки». «Интересно, – подумал он, – куда это она направляется в такую рань, когда большинство еще бездельничает?» Его интересовало не только это. На самом деле список вопросов, которые он задал бы ей, если бы все было по-другому, был бесконечен. Но по-другому не было и никогда не будет. Он сам предопределил это в ту ночь, когда уехал на Карибы.

Он провел рукой по лицу. Сколько ошибок! Как, черт побери, человеческая жизнь могла стать такой хреновой?!

Дрожащими руками она ставила цветы в вазу перед мраморной мемориальной доской, а слезы душили ее, легли ей глаза. Она подбирала букет так же заботливо, как готовят главное блюдо к торжественному обеду. Глупо. Их нет здесь, они не увидят ее стараний. От этой мысли слезы, не пролитые ею за пять с лишним лет, вырвались наружу и хлынули ручьем. Она села на землю и обхватила руками колени.

– О Боже, мне все еще так не хватает вас обоих!

Она прижала лицо к коленям и позволила излиться страданию. Она слышала, как на кладбище приезжали люди, слышала их шаги, их голоса, но ей не было до них дела. Она даже не взглянула вокруг, пока не пролилась последняя слеза. Тогда она вытерла лицо краем майки и посмеялась над собой.

– Верите, я даже не взяла с собой носового платка.

Слова были адресованы ее родителям. Нелепо, но все же успокаивает. Все эти годы она часто разговаривала с ними, но сейчас впервые почувствовала себя по-настоящему рядом с ними, поверила, будто они могут услышать ее. Не просто нелепо, а глупо, но ей стало легче.

Уткнувшись подбородком в колени, она снова заговорила с ними.

– Все думают, я ненормальная, раз вернулась сюда. Все. Вы бы только слышали моего босса в Бостоне. В течение двух недель после того, как я объявила ему, что ухожу из шоу, он произносил громкие речи, потом в конце концов смирился, но по-настоящему расстроился, когда узнал, что я здесь купила радиостанцию. Я пыталась объяснить ему, пыталась заставить его понять, что мне нужна независимость, что владение станцией – это единственный способ получить ее. Но он только качал головой и смотрел на меня, будто я одна из его капризных шоу-приманок.

Она снова усмехнулась – отрывистое «ха» было воспоминанием о былом веселье.

– Ох, но хуже всего было с Китом. Он пригрозил запереть меня, если я буду продолжать вынашивать свой план – вывести убийц на чистую воду… Тем не менее он отвез меня в аэропорт, не испытывая при этом особой радости. Помните, я рассказывала вам про него? Он был первым другом, которым я обзавелась в колледже. Он скучен тем, кому нет еще тридцати, но он хороший друг. Вот так. Во всяком случае, надеюсь, вы оба понимаете, почему я вернулась. Я не могла оставить все как есть. Вы заслужили лучшего. Вы были самыми замечательными на свете – не только потому, что вы мои родители. Хотя меня и могут обвинить в некотором пристрастии, но вы действительно были особенные – я поняла это потом. Сегодня я ощущаю это еще сильнее. Мир и вправду сошел с ума, ни у кого, даже у меня, нет времени спокойно сесть и просто полюбоваться его красотой, как это делали вы. Но я, так и сделаю… когда-нибудь, когда все останется позади.

Ещё одна слеза скатилась вдоль носа и упала ей на руку. Она улыбнулась дрожащими губами.

– Я не хочу, чтобы вы волновались обо мне. Я вернулась подготовленная. Я знаю, это опасно, и мне иногда делается страшно, но я должна это сделать. Кроме того, я знаю, вы присмотрите за мной.

Она поднялась с земли, отряхнула одежду и сказала:

– Ну что ж, мне, пожалуй, пора идти. Я вернусь на следующей неделе. Возможно, к тому времени у, меня будет что рассказать вам. – Она пошла, потом остановилась и обернулась. – Я действительно люблю вас, ребята… и я тоскую о вас, как сумасшедшая.

Засунув руки в карманы джинсов, она повернулась на носках и быстро зашагала прочь, но, сделав всего десяток шагов, увидела его. Черт побери! Глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, она направилась прямо к нему.

– Это входит в привычку? – строго спросила она. – Я знаю, что Сент-Джоун мал, но, дьявол, думаю, я могла бы время от времени покидать свой дом без того, чтобы не натыкаться на тебя.

Он сидел на корточках, поэтому ему пришлось вытянуть шею и взглянуть на нее снизу вверх.

– Ты собираешься часто приходить сюда? – усмехнулся он.

– Собираюсь, – подтвердила она нерешительно. – При чем тут это? Каждое воскресенье… пока я здесь.

– Тогда, видимо, мы будем встречаться каждую неделю, если, конечно, ты не захочешь установить расписание. Понимаешь, ты приходишь в девять или в десять, а я в час или в два.

Тогда она обратила внимание на надгробную плиту.

Бертон А. Боухэнон и Барбара Джей Боухэнон

12 августа 1941 – 1 января 1987

9 марта 1943 – 28 августа 1986

– О, Боу, прости, я забыла, что здесь твои родители. – Она топнула ногой. – Я чувствую себя идиоткой.

Боу поднялся с легкой дружелюбной улыбкой:

– Не бери в голову.

– Ты приходишь сюда каждое воскресенье?

Он усмехнулся, услышав недоверие в ее голосе.

– Э, хоть я и дрянь, но не до такой степени. Я любил свою мать, и Берт, ну, он заслуживал больше, чем получал от меня. Я просто прихожу и смотрю, чтобы их могилы были ухожены. Неважно… Просто, я должен что-то делать.

– Это очень важно, – сказала она мягко, – это самые замечательные слова, которые я слышала когда-либо.

– Ты тоже здороваешься со своими родителями, да?

Ей мешали слезы, неожиданно набежавшие на глаза, и она отвернулась.

– До сегодняшнего дня я не понимала, как сильно мне их не хватает.

– Им не хотелось бы, чтобы ты делала это, Блю, – сказал он так тихо, что она с трудом уловила его слова.

– Навещала их?

Он нахмурился:

– Ты понимаешь, о чем я говорю. Они не хотели бы, чтобы ты подвергала себя опасности.

Она рассердилась. Разговаривая с родителями, она смеялась над всеми, кто отговаривал ее, но тут совсем другое. Это Боу, и у него меньше, чем у кого бы то ни было, прав учить ее, что делать.

– Мне жаль твоих родителей, – сказала она твердо, – они были добры ко мне, когда… Ладно, не буду мешать тебе.

– Все уже сделано, – ответил он, небрежно пожав плечами, – я вернусь к машине вместе с тобой.

Они больше не разговаривали, пока не подошли к ее «чероки». Настал неловкий момент, оба остановились – ни один из них не знал, как выйти из затруднительного положения и закончить неожиданную встречу.

– Думаю, я еще увижу тебя, – сказала наконец девушка.

– Несомненно. Как ты заметила, Сент-Джоун невелик.

Она изобразила улыбку, вертя ключи, которые вытащила из кармана. Он коротко отсалютовал ей и собрался уходить, но она остановила его.

– Я была огорчена, узнав, что твоя женитьба не удалась.

Он остановился:

– Ты довольно внимательно следила за нами, верно?

– Я выписывала газету. Сперва прочла объявление о твоей свадьбе, а потом о разводе. Очень жаль. Мне хотелось, чтобы ты был счастлив.

Последнее было сказано мягко – это было признание, которого она не собиралась делать. Он пожал плечами.

– Этого не могло быть. Мы поженились по ошибке. Ей нравилось жить в Поуданке, она хотела, чтобы я работал в одной из юридических фирм в большом городе.

Она рассмеялась:

– Да, это напомнило мне, что ты теперь большой человек в городе, верно? Государственный обвинитель. Полагаю, мне лучше следить за своими поступками.

– Я вполне снисходителен.

– Значит, если меня арестуют за неправильный переход, ты не станешь заводить на меня дело?

– Не знаю. Я могу быть довольно суровым с тобой, если ты будешь подвергать риску свою жизнь. – Это было сказано в шутку, но косвенный намек был ясен.

– Я сама могу позаботиться о себе, как сказала тебе вчера вечером. Я настоящий караульный номер один.

– Надеюсь, что так, Блю. Но у меня такое назойливое чувство, что ты готова разворошить осиное гнездо, а единственный способ защититься от взбесившихся ос – убежать.

Вместо того чтобы рассердиться, она улыбнулась:

– Ты довольно умен, Кин Боухэнон. Держу пари, ты один из самых преуспевающих адвокатов.

Он отвернулся. Мог быть, но не был. Он отмахнулся от этого замечания, снова поймал взгляд ее сияющих голубых глаз и усмехнулся:

– Я хорош во многих отношениях, дорогая. Может быть, ты пробудешь здесь достаточно долго, и я смогу напомнить тебе об этом.

Он увидел, как голубизна в ее глазах превратилась к серую грозовую тучу, и засмеялся.

– На все не хватит времени, Боухэнон.

Он продолжал смеяться, когда она отъехала, но только до тех пор, пока она не скрылась из виду и не могла больше видеть его.

Кин шел домой… если это молено было назвать домом. Двухкомнатный рыбацкий коттедж был не просто маленьким, он был жалким и нуждался в капитальном ремонте. Кин не был мастером на все руки, кроме того, ему было безразлично, как выглядит его жилище, – пока на нем была крыша, оно устраивало его.

Здесь было сухо.

Здесь было тепло.

Здесь никто не надоедал ему.

Он мог наблюдать за Блю.

Но не это последнее было причиной его переезда в крошечный домик. После распродажи Бар-Бер-Кина он просто хотел убежать, хотел распоряжаться, своим временем, хотел иметь место, где можно отгородиться от мира, с которым слишком больно сталкиваться лицом к лицу, – от его мира.

То, что Блю сняла дом на холме, было счастливым стечением обстоятельств, но это устраивало его как нельзя лучше. Так думал он, наливая себе порцию «Джека» и откупоривая бутылку пива. Жизнь в полуразвалившемся домишке давала еще одно дополнительное преимущество – он мог пить в любой момент, когда чувствовал потребность… а в эти дни она была у него почти постоянной.

Он подтащил к окну деревянный стул с высокой спинкой, поставил на подоконник стакан с виски и бутылку с пивом и туда же положил ноги. Сейчас он решил, что, возможно, Блго не случайно сняла этот дом. В действительности, размышлял он, широко улыбаясь, он мог бы поспорить на месячную зарплату, что Салли Джейн специально направила ее сюда. Ведь она была одной из немногих в Сент-Джоуне, кто знал, где он обитает. Он фыркнул, потянулся к своему пиву и просалютовал бутылкой: «Все еще впереди, Сент-Джоун».

Боу просидел на своём наблюдательном посту больше двух часов, выпив еще две бутылки пива и три порции виски, и покинул его, только когда окончательно убедился, что Блю не возвращалась домой. «Вероятно, поехала на радиостанцию», – пробормотал он в раздумье. Хорошо, возможно, она даст ему немного поспать. Это был единственный недостаток почти двенадцатичасового питья – оно притупляло болезненные воспоминания довольно надолго, но погружало его в сон.

Он растянулся на кровати в углу комнаты, подложив руки под голову, и закрыл глаза в надежде, что через несколько минут к нему придет сон, но на этот раз безрезультатно. В это утро его мозг был необычайно ясен и впитывал каждый звук: жужжанье холодильника, клацанье большой стрелки на старых часах – они принадлежали его деду, которого он никогда не знал, но тем не менее был связан с ним. Часы были одной из немногих вещей, которые он взял с собой из отеля. Он слышал, как дети кричали и смеялись на пирсе у излучины озера, слышал, как вдалеке лаяла собака, слышал шелест шин на шоссе, ведущем к дому на холме, но не встал. Вместо этого он вызвал в памяти образ Блю, увидел ее такой, какой она была на кладбище. Ее лицо блестело от еще не высохших слез, нос слегка припух и покраснел, волосы – огненно-рыжая масса кудряшек, – как и накануне, были стянуты сзади в «лошадиный хвост», и она была невероятно соблазнительна в поношенной майке, потрепанных широких джинсах и теннисных туфлях – на носке одной из них была дырка. Он улыбнулся не открывая глаз, – она была еще прекрасней, чем когда-либо. Наверное, она не может быть иной: красоту ведь нельзя отнять.

Он никогда не обманывал себя и не думал, что ему удастся внутренне освободиться от нее, – все десять лет он любил ее. Но он думал, что преуспел в излечении, что встреча с ней не заденет его за живое, не заставит сердце дрогнуть, не поколеблет его отвагу. Он ошибался. Кое-что не исчезает и не становится лучше.

Он вздохнул, расстроенный, повернулся на бок, взбил подушку и заставил себя отвлечься от мыслей о ней, во всяком случае, попытался. Дело в том, что за городом звуки разносятся далеко, и ему было слышно, как хлопнула дверь в доме на холме.

Затем он услышал громкий рев запущенного двигателя. Тысяча чертей! Он вскочил с кровати, чтобы выглянуть в окно.

– Тысяча чертей! – повторил он вслух.

Рикки сразу же узнала ее, не было ни малейшего сомнения в том, что это она.

Черные волосы Петит были подстрижены «ежиком» – Рикки видела такие прически раньше в Бостоне и Нью-Йорке, но не ожидала увидеть здесь, в Центральной Америке. Конечно, даже в восемьдесят пятом Петит не принадлежала Центральной Америке, она всегда была другой. Еще…

– Как поживаешь? – спросила Петит широко улыбаясь; из-за ярко-красной помады улыбка казалась еще шире, а ее огромные темные глаза, наоборот, казались меньше из-за жирных черных контуров вокруг них. – Надеюсь, ты не возражаешь, что я зашла? У меня есть несколько запасных ключей, которые, я думаю, могли бы тебе пригодиться.

– Ключи?

– От дома.

Рикки была смущена.

– Я одна из владельцев, – ответила Петит на немой вопрос. – Ты не знала?

– О, прости, по-моему, никто не назвал мне имя владельца.

Петит улыбнулась и провела рукой по своей причудливой модной прическе.

– Хорошо, так можно мне войти?

– Ой, конечно, извини. – Риккй отошла в сторону, жестом приглашая ее войти. – Наверное, я показалась невежливой, но я так удивилась, увидев тебя. Я не ожидала… – Она протянула руку и обняла Петит.

– Э, успокойся, ты же не знала. Но я рада, что ты здесь.

– Спасибо. Приятно снова увидеть тебя. Ну, садись и расскажи мне о себе. – Рикки старалась не пялиться на трехдюймовую татуировку, которая начиналась у правого плеча девушки и тянулась до левого локтя.

Петит перехватила ее взгляд и усмехнулась. Эта кривая усмешка очень напомнила Рикки другого Боухэнона.

– Тебе нравится моя змея? Ее сделал мой старик. Есть еще три татуировки. Роза на груди. Бабочка на лодыжке. – Она повернула ногу, демонстрируя татуировку. – И «Мама с Папой» над сердцем, понимаешь? Она была моей первой, сделана сразу после их смерти.

– Мне горько было узнать о их смерти, – сказала Эрика, как уже говорила это несколькими часами раньше Боу.

– Да, в это не верилось. Я хочу сказать, мы знали, что мама умирает, доктора были откровенны и, как только определили, что у нее рак, сказали нам, что она долго не протянет. Но смерть папы… была пинком под зад, потому что явилась как гром с ясного неба, – и, встретив взгляд хозяйки, добавила: – У Боу было очень тяжелое время.

– Он очень любил мать.

– Да, это так, но сильнее всего его потрясла смерть папы.

Рикки ничего не сказала. Отношения этих двух мужчин были далеки от хороших. Бобби писала ей почти каждую неделю до самого последнего месяца жизни и всегда упоминала вскользь, что отношения между ее мужем и сыном не становятся лучше.

– Тебя это удивляет, да? Меня бы тоже удивило, если бы я не видела, что отношения между ними изменились после маминой смерти. Я нечаянно подслушала их разговор в ночь после похорон… – Она замолчала, взглянув на хозяйку большими глазами. – Тебе, наверное, неинтересно слушать о жизни нашей семьи? У тебя, похоже, хватает своих забот, я имею в виду твое возвращение.

– Нет, мне интересно. Они были добры ко мне, твои родители. Мне хотелось бы знать, что произошло между Бертом и Боу.

– Так вот, папа был совсем не в себе, когда мама умерла. Я удивлялась. Я скучаю по ней, но была рада, что она умерла, – последние два месяца она чудовищно страдала. Я думала, папе станет легче, но он был подавлен, не мог смириться, не мог даже выдержать похорон. Он ушел. Позже Боу пошел его искать и нашел сидящим на полу в спальне и прижимающим к себе ее любимое платье. Я зашла туда сразу вслед за ним. Папа громко всхлипывал и говорил о том, как сильно любил ее. Потом он взглянул на Боу и сказал: «Я любил ее с того времени, когда мы были головастиками, но она видела только твоего отца. Когда он умер, я приехал и просил прямо там же и в тот же час выйти за меня замуж. Она согласилась, но только потому, что понимала, как тебе нужен отец. Она даже сказала мне, почему это делает. Бобби была самым честным человеком на свете. Я создал весь этот проклятый курорт только для того, чтобы она гордилась, что я ее муж. Я назвал его в честь нас троих, мечтая, что мы будем настоящей семьей. Но я всегда знал, что этого не получилось. Я был всего лишь мужчиной, который не смог занять место своего брата. Вот почему я всегда был зол на тебя и на нее. Для меня ты был моим сыном, а она моей женой, как будто до меня никого не было. Я все делал не так. Для вас обоих». – Петит пожала плечами. – Это не дословно, но весьма точно. Я помню это хорошо, потому что к этому моменту Боу тоже плакал, а потом они обнялись. – Она опять пожала плечами. – Папе не стало лучше. Он просто бесцельно бродил вокруг отеля и совершенно не занимался делами. Боу не хотел возвращаться в колледж, он хотел остаться и помочь, но папа рассвирепел, они устроили настоящую драку, как бывало прежде. Я думала, это добрый знак – значит, папа стал прежним. Но как только Боу уехал, ему стало еще хуже. Боу вернулся домой на Рождество и более или менее взял все на себя. Они вместе ходили за покупками, а ночью пили. Бражничали, как выражался папа. В канун Нового года они ушли и не возвращались до четырех, а когда вернулись, громко разговаривали, смеялись, натыкались на все, разбудили меня. – Петит сгорбилась: – Одним словом, что мы могли поделать с этим больным человеком?

Рикки не ответила на вопрос:

– Что произошло? Я прочитала об этом в газете, но там говорилось только, что он умер во сне. Это было алкогольное отравление?

– Нет, для Боу было бы лучше, если бы это было так. – Петит долго смотрела в окно. – Ты уже видела его?

– Боу? Да, мы пару раз столкнулись.

– Он паршиво выглядит, ты не находишь? – Петит усмехнулась. – Но меня не обманешь – он все еще самый красивый мужчина к западу от Миссисипи, но делает все возможное, чтобы это было не так. Я беспокоюсь о нем. – Она решительно тряхнула головой, словно желая сбросить с себя все свои страхи. – Может быть, теперь, когда ты здесь, все изменится. Вот почему я обрадовалась, когда Салли Джейн позвонила мне и сказала, что ты сняла этот дом.

– Ты хочешь сказать, что теперь он мой лендлорд? Ты думаешь, он проявит интерес к дому потому, что я живу здесь?

Петит грубо выругалась, но тут же спохватилась:

– Ой, извини, черт, я хотела сказать, нет. Ему плевать, если мы завтра разрушим дом до основания. Это так, Эрика, его больше ничто не заботит.

– По крайней мере, у него есть его работа, она занимает его.

– Не думаю, что он вел какое-нибудь дело в последние месяцы. Мэри Бет Рейнолдс, помощник государственного обвинителя, выполняет большую часть работы.

Рикки надолго задумалась, сжав кулаки так, что побелели костяшки пальцев.

– Я совершенно растерянна, – наконец призналась она.

– Эрика, он обвиняет себя во всем. В том, что не был здесь с тобой, в смерти папы, даже в своей неудачной женитьбе. Некоторые ни в чем себя не винят, только не мой брат, он чувствует вину и не дает ей уйти. Сейчас он совершенно коричневый.

– Коричневый? – Эрика качнула головой. – Прости, я снова в растерянности.

Петит засмеялась:

– Коричневый – это цвет вины, самой тяжелой вины. Я художник и все вижу в цвете. Мой старик сошел с ума, когда я сказала, что он какого-то там цвета. Но я всегда права.

– Это необычно. Я не слышала, чтобы кого-нибудь так описывали. А какого цвета я сегодня?

– Ты правда хочешь знать?

– Конечно, это интересно.

Петит долго и пристально всматривалась в хозяйку, а потом объявила:

– Ты в основном пурпурная, уверенная в себе, полная решимости, самонадеянная. Но есть немного красного и голубого. Красный – цвет гнева, голубой – меланхолии или одиночества.

Рикки слегка кивнула ей:

– Это поразительно. Но как Боу стал совсем коричневым?

– Как я сказала, он винит себя во всех болезнях мира, и это действительно тяжело. Коричневый.

– Я поговорю с ним о… о том, что произошло между нами. Мы были всего лишь детьми, оба. Он не мог изменить того, что случилось в ту ночь. – Она поднялась с кресла и подошла к окну, отбрасывая воспоминания о той ночи. – Ты не сказала, что случилось с твоим отцом.

– Он убил себя. Оставил записку, которую мы едва смогли прочесть. Думаю, он написал ее, когда они пришли домой. Он был так пьян, что не знаю, как он вообще мог писать, но написал.

– О, мой Бог, я не знала.

– Эх, все прошло и кончилось. Я не похожа на Боу, я не живу прошлым.

– Правильно. Это вредно для здоровья.

Их глаза встретились…

– Да, – сказала через мгновение Петит, – полагаю, тебе это хорошо знакомо. Именно поэтому ты вернулась, не так ли?

Рикки не ответила, она смотрела в окно. Внизу, в рыбацкой хижине она заметила движение, на этот раз сомнений не было.

– Петит, я как раз вспомнила – завтра я, собиралась позвонить агенту. В этом домишке у озера кто-нибудь живет? – Она повернулась к сидевшей позади нее маленькой женщине. Глаза Петит стали большими, как блюдца. – Почему ты так смотришь на меня?

– Ты серьезно? Тебе никто не сказал?

– Что?

– Боу. Там живет Боу. Я это и имела в виду, говоря, что рада тому, что ты сняла этот дом. Возможно, когда его мысли будут заняты тобой, он бросит убивать себя пьянством.

Не дожидаясь приглашения, она распахнула внешнюю дверь и попала… в мусоропровод в прямом смысле слова.

– Кто, черт возьми, дал тебе…

Дом был пуст.

Она услышала плеск воды в туалете, почувствовала, как ее саму как бы смыл этот звук. Она едва не ушла, вероятно, так и сделала бы, если бы в этот момент не открылась дверь ванной.

На нем не было абсолютно ничего, если не считать болтавшегося на шее полотенца.

– Мне послышалось, что кто-то вошел, – сказал он, небрежно останавливаясь в проеме двери и скрещивая руки на груди. – Итак, в чем дело?

Рикки повернулась к нему спиной и ответила:

– Я… я хочу знать, почему ты не сказал мне, что живешь здесь в этом… – она не договорила фразу, впервые обратив внимание на убожество комнаты. – Боже милостивый, Боу, – произнесла она, забыв, что смутилась, увидев его наготу, и резко повернулась. – Ты ведь, наверное, самый богатый человек в Сент-Джоуне. Почему ты живешь здесь?

– А почему бы и нет? – задал он встречный вопрос, пересекая комнату, чтобы надеть джинсы, которые сбросил перед тем, как вздремнуть.

– Ты мог бы жить где угодно. Например, наверху, в доме, который я сняла. В любом другом месте было бы лучше, чем здесь.

– Мне нравится жить у воды и нравится уединение. В этом месте есть сочетание и того и другого. Кроме того, деньги для меня не важны. Они дают мне хлеб и… – его взгляд задержался на пустом стакане и пивной бутылке на подоконнике, – все остальное, что мне нужно, а нужно мне немного.

Теперь пришел ее черед сложить руки на груди.

– О, понятно, ты мученик.

Он нахмурился, застегивая джинсы и не сводя с нее глаз.

– Нет. Просто я не нуждаюсь в изысканных издевательствах.

– Не деньги виноваты в том, что происходит, Боу, – сказала она мягко.

– Нет, но от них не становится лучше.

– Значит, ты просто сдался.

У него появилась наглая улыбка, а глаза медленно, завораживающе осматривали ее с головы до пят, иногда многозначительно останавливаясь…

– Нет, детка, существуют некоторые вещи, перед которыми я, несомненно, не пасую.

Она почувствовала, как вспыхнуло ее лицо, словно что обожгло огнем. Он все еще был самым привлекательным мужчиной из всех, кого она знала, но будь она проклята, если позволит его смазливой физиономии и накачанным бицепсам сбить ее с толку.

– Я просто пришла сказать тебе, что мне не нужен соглядатай. Я бы никогда не сняла этот дом, если бы знала, что ты живешь здесь. Но теперь уже поздно что-то менять. Откровенно говоря, у меня нет ни времени, ни желания подыскивать другое место. Так что не суй свой нос в мои дела.

– Мой нос не представляет интереса, Блю, – сказал он тихо и многозначительно.

Она чуть не выругалась, но вовремя почувствовала, что ему доставило бы удовольствие видеть ее возмущение и досаду. Она успокоилась и, поменявшись с ним ролями, позволила своим глазам заняться неторопливой проверкой. Затем, сделав шаг вперед и потянувшись, она положила ладонь на выпуклость в его брюках.

– Успокойся, мальчик, никто сегодня не приглашает тебя на скачки.

– Ты изменилась, Блю, – рассмеялся он.

Она этого не ожидала и слегка вздернула подбородок.

– Ты прав, я больше не маленькая девочка.

– Э, мне очень приятно. Я любил тебя, когда ты была маленькой девочкой, но у меня было чувство, что буду любить тебя еще сильней, когда ты вырастешь.

– Не делай ставку на это. – Она наконец пошла к выходу и только у самой двери оглянулась. – Мои друзья говорят мне, что я самая большая сука из всех, кого они знают.

Он снова ухмыльнулся, глядя на свою ширинку.

– Ты слышишь, мальчик? Она сука.

– О Боже, прекрати, Боу! Я здесь не для того, чтобы играть в игры.

Это отрезвило его. Она заметила, как изменились взгляд его темных глаз и тембр голоса, когда он заговорил:

– Это как раз то, чем ты занимаешься тут, Блю. По-моему, ты забыла только одно, что проигрыш в этой игре всегда означает смерть.

– Я меняю правила.

Он ничего не сказал, но по его вздувшимся желвакам она, поняла, что он с трудом удержался от ответа.

Впервые, ей захотелось, чтобы у них все пошло по-другому. Она, возможно, избавилась от прежнего сильного увлечения, но ей все еще хотелось быть его другом. Она позволила входной двери с шумом захлопнуться.

– Видишь ли, Боу, мы оба знаем, зачем я здесь. Я остаюсь, – она попыталась улыбнуться. – Так как теперь мы соседи, я надеюсь, мы можем быть друзьями.

– Забавно, – ответил он с сардонической усмешкой. – Как говорят все на озере, я один из твоих подозреваемых. Не поэтому ли ты прислала мне приглашение на свой оригинальный обед во вторник вечером?

Она вздохнула. Он не стремился помочь ей.

– Я не знаю, кто убил моих родителей и остальных. Я только знаю, что этот кто-то был с нами в ночь выпускного праздника. Так должно было быть.

Она отвернулась к окну и дрожащей рукой пригладила волосы. Когда она снова повернулась, он смотрел на нее, ожидая продолжения.

– Я ездила заглянуть в сарай, где хранятся вещи родителей, и взяла несколько коробок, – надеюсь, там пленки с записями, которые моя мать делала с доктором Грантом. Если они там, я, возможно, узнаю больше, когда послушаю их.

Боу взорвался:

– К черту это, Блю! Что, если я убийца? Ты только что дала мне прекрасную возможность убить и тебя тоже.

Их взгляды встретились.

– Но это не ты, – с трудом выдавила она из себя.

– Благодарю.

Казалось, весь ее задор пропал. Она подумала о Петит и тихонько засмеялась. Интересно, как бы она определила ее цвет в таком состоянии?

– Я никогда не обвиняла тебя, Боу. Никогда. Я любила тебя.

Он отметил, в каком времени она это сказала – в прошедшем, – и почувствовал, как нож легко скользнул в его сердце.

– Возвращайся в Бостон, Блю. Не продолжай ворошить это.

– Я должна.

Она снова отворила дверь, помедлила и, не оглядываясь, сказала:

– Мы с тобой должны это понимать больше, чем кто-либо другой.

Он понимает, думал он, глядя, как она поднимается на холм. Он понимал, что должен был быть с ней. Если бы он был с ней, ей не грозила бы опасность… и она не напоминала бы ему, что он бросил ее. Еще не поздно. Все, что он может сделать сейчас, это постараться быть начеку, надеяться, что сможет сохранить ей жизнь… надеяться, что сможет выжить, охраняя ее, любя ее и не обладая ею.