Грусть не для тебя

17

Следующие несколько дней я утешалась тем, что слушала музыку — Уитни Хьюстон, Мадонну и все остальное, что способствовало поднятию духа, — и напрягала мозги, пытаясь изобрести хоть какой-нибудь план, чтобы мне было не так стыдно после стольких обломов. Нужно было сделать еще одну попытку — сменить место работы, вспомнить старых друзей. Я перебрала всех своих знакомых по Нью-Йорку, но никто и в подметки не годился ни Дексу, ни Клэр, и ничто не могло заменить мне нашей РН-фирмы. Похоже, у меня не было выбора. Но в тот самый момент, когда я уже по-настоящему отчаялась, мне позвонили из Индианаполиса. Это была Аннелиза, моя последняя подруга.

— Привет, Аннелиза, — сказала я, чувствуя себя виноватой зато, что называла ее скучной, забывала перезвонить и издевалась над ее мирным провинциальным существованием в качестве школьной учительницы. Мне стало очень стыдно из-за того, что, гостя в Индиане, я даже не зашла взглянуть на ее новорожденную Ханну. — Я так рада, что ты позвонила, — сказала я. — Как поживаешь? Как Ханна?

Я терпеливо слушала, пока Аннелиза рассказывала о ребенке и жаловалась на недосып. Потом она спросила, как у меня дела, и, судя по тону, ей была известна история моих бедствий. На тот случай, если ее интересуют подробности, я рассказала ей все.

— Моя жизнь разрушена. Не представляю, что делать, — жаловалась я в трубку.

— Дарси, милая, — сочувственно произнесла Аннелиза. — Просто не знаю, что сказать. Я… я так за тебя волнуюсь.

— Да уж, волноваться есть о чем, — продолжала я. — Я зашла в тупик. И во всем виновата Рейчел.

Мне так хотелось, чтобы она бросила хоть что-нибудь уничижительное о Рейчел, своей второй лучшей подруге. Какую-нибудь маленькую колкость, которая стала бы для меня целительным бальзамом. Но Аннелиза никогда не славилась злоязычием, так что она просто спросила:

— А вы с Рейч не можете хотя бы попытаться все исправить? Ведь это так ужасно.

— Нет, черт возьми!

Аннелиза добавила что-то еще о прощении, из разряда душеспасительных назиданий, которыми она прониклась после того, как вышла за Грега — прирожденного проповедника.

— Нет, — сказала я. — Я никогда ее не прощу.

Аннелиза вздохнула (слышно было, как орала Ханна Джейн, и эти надоедливые вопли отнюдь не пробуждали во мне материнский инстинкт).

— общем, в любом случае я подумываю о том, чтобы сменить обстановку. Я прикинула насчет кругосветного путешествия или какой-нибудь поездки в том же духе, но это не совсем то, что мне хочется. Я люблю комфорт. Особенно теперь, когда я беременна.

Тогда Аннелиза намекнула, что лучше бы мне провести эти несколько месяцев дома, с семьей, и родить в Индианаполисе.

— Будет просто здорово увидеться с тобой, — сказала она. — Между прочим, я работаю в замечательном детском садике при нашей церкви. Тебе очень понравится. Ты наконец, начнешь спокойную жизнь.

— Мне не нужна спокойная жизнь. Наоборот. Я хочу сбежать. И потом, я не могу вернуться в Индиану. Это… такое унижение. Ну, ты понимаешь. Как будто я совсем опустила руки, отчаялась и смирилась с поражением.

— Ладно! — Аннелиза добродушно засмеялась. — Я поняла. В конце концов, кто мы такие в нашей Индиане — да, Ханна?

Ханна взвыла в знак согласия.

— Ты понимаешь, что я имею в виду. Вам нравится такая жизнь, и это здорово. Но я-то вовсе не похожа на провинциальную девочку…

— Ни капельки, — сказала Аннелиза.

— И кроме того, я поссорилась с матерью, — призналась я и рассказала, как гнусно она себя повела, когда узнала всю правду.

— Тогда почему бы тебе не поехать в Лондон и не пожить у Итона? — спросила она, имея в виду Итона Эйнсли, нашего бывшего одноклассника, который сейчас жил в Англии и писал книгу.

И стоило ей это сказать, как я поняла: вот он, выход. Он был настолько очевиден, что я удивилась, как это сразу не пришло мне в голову. Сдам квартиру и отправлюсь в добрую старую Англию.

— Аннелиза, это великолепная идея! — воскликнула я, представляя себе, что скажут остальные, когда узнают о моей поездке. Клэр, которая считает себя великой путешественницей, лопнет от зависти. Маркус, который, конечно, будет звонить и справляться, как дела, преисполнится чувства вины, особенно когда поймет, что ребенок родится в тысячах миль отсюда. Рейчел, которая всегда была ближе к Итону, чем я, несомненно возревнует; ей, конечно, не понравятся тесные узы, которые свяжут меня с ее милым другом детства. Декс задумается, как это он позволил такой дерзкой, независимой и рисковой женщине уйти.

Это была идея, которая не могла появиться вдруг.

Мне осталось всего лишь убедить Итона, чтобы он позволил мне пожить у него.

Я знала Итона с четвертого класса, он переехал в наш городок в середине учебного года. В таких случаях всегда начинается ажиотаж, потому, что все прямо трепещут от волнения при мысли о новеньком. Я хорошо помню его первый день в школе. Наша учительница, миссис Биллон, положила руки на его худенькие плечики и сообщила:

— Это Итон Эйнсли. Он приехал с Лонг-Айленда. Давайте с ним поздороваемся.

Когда все мы сказали: «Привет, Итон», — я задумалась, где находится этот его остров[1] — в Тихом океане или в Атлантическом — и почему у мальчика, который жил в тропиках, такая бледная кожа и светлые волосы. Я представила себе, как Итон бегает полуголым и трясет ветки, чтобы раздобыть себе кокосов на завтрак. Может быть, его спасла поисковая экспедиция? Может быть, его отдали на воспитание какой-нибудь семье в Индиане? И вообще, может быть, его впервые одели, как всех? Я заподозрила, что для него, наверное, сущее мучение все эти условности.

На перемене Итон сидел в одиночестве возле спортивного городка и что-то чертил на земле палочкой, а мы все бросали любопытные взгляды в его сторону. Остальные были слишком застенчивы для того, чтобы заговорить с новичком, но я взяла с собой Рейчел и Аннелизу, и мы втроем подошли к нему.

— Привет, Итон. Меня зовут Дарси. Это Рейчел, а это Аннелиза, — смело сказала я, указывая на своих робких подруг.

— Привет, — ответил Итон, искоса глядя на нас сквозь стекла своих огромных круглых очков.

— Ты ведь приехал издалека? — спросила я, переходя прямо к делу. Мне хотелось узнать все о его экзотическом прошлом.

— Нью-Йорк примерно в восьмистах милях отсюда. — Он четко произносил каждое слово, и слова звучали как-то уж очень аккуратно. Вовсе не так, по моему представлению, должен был говорить островитянин.

— Нью-Йорк? — Я смутилась. — Но миссис Биллон сказала, что ты жил на острове.

Итон и Рейчел обменялись насмешливыми взглядами — потом они частенько так делали, когда у них был повод гордиться собой.

— Что смешного? — возмущенно спросила я. — Она же действительно сказала, что ты жил на острове. Правда ведь, Аннелиза?

Аннелиза хмуро кивнула.

— Лонг-Айленд, — в унисон сказали Итон и Рейчел с одинаковыми усмешками.

Ну и что? Я все равно ничего не поняла.

— Лонг-Айленд — это район Нью-Йорка, — сказала всезнайка Рейчел.

— Да. Конечно. Я так и знала. Просто не расслышала, что миссис Биллон сказала именно Лонг-Айленд, — соврала я. — Так ведь, Аннелиза?

— Да, — сказала Аннелиза. — Я тоже не расслышала.

Аннелиза никогда никого не выставляет дурой. Это огромный плюс. И еще она всегда готова поделиться. К слову сказать, в тот день на мне были ее розовые босоножки.

— Лонг-Айленд находится в восточной части штата Нью-Йорк, — продолжал Итон. Его снисходительный менторский тон ясно дал мне понять, что он не поверил, будто я недослышала. Мне это очень не понравилось, и я мгновенно пожалела, что попыталась быть любезной с новеньким.

— И чего ж ты оттуда уехал? — резко спросила я, подумав, что для него было бы лучше остаться на своем дурацком острове.

Он сообщил, что его родители развелись и мама, уроженка Индианы, вернулась на родину, к своим. Трудно было назвать это захватывающей историей. Аннелиза, у которой тоже развелись родители, спросила, живет ли его отец по-прежнему в Нью-Йорке.

— Да, — сказал Итон, переводя взгляд на свои каракули на земле. — Я буду видеться с ним летом и по большим праздникам.

Я могла бы его пожалеть — развод родителей, как мне кажется, это худшее, что может выпасть на долю ребенка; ужаснее может быть только необходимость носить парик после лейкемии. Но трудно сочувствовать тому, кто минуту назад выставил тебя на посмешище лишь из-за того, что ты не знаешь каких-то пустяковых географических фактов.

Рейчел сменила тему разговора и начала расспрашивать Итона про Нью-Йорк, как будто это была ее идея — подойти к новенькому. Они болтали о Музее искусств, Международном торговом центре, здании конгресса и о других местах, где побывал Итон и о которых читала Рейчел.

— В Индианаполисе тоже есть небоскребы и музеи, — сказала я обиженно. Итон явно был из числа тех неприятных персон, которые то и дело говорят: «А вот у нас…» Так что я увела Аннелизу играть в квадрат — пусть эти двое корчат из себя невесть кого.

С тех пор я почти не вспоминала об Итоне, пока он и Рейчел перед началом следующего учебного года не прошли отбор в специализированную группу с особой программой для «одаренных детей». Я терпеть не могла эту программу, потому что всегда чувствовала себя обделенной. Я ненавидела этих самодовольных вундеркиндов, и каждый раз в моей груди клокотала ярость, когда они весело бежали по коридору в свой класс или возвращались с занятий, беседуя о своих дурацких опытах. Например, они мастерили кораблики из пластилина и до отказа нагружали их канцелярскими кнопками. Между прочим, Итон всех обставил, соорудив суденышко, которое приняло на борт девятнадцать кнопок, прежде чем утонуть.

— Подумаешь, — говорила я Рейчел. — Я уже в четыре года бросила играть с пластилином.

Мне всегда хотелось проколоть этот мыльный пузырь, и я твердила, что их «программа» на самом деле предназначена для чокнутых. А когда мне становилось совсем противно ее хвастовство, я напоминала Рейчел, что мне не хватило всего лишь одного балла, чтобы попасть в этот класс, и это случилось только потому, что в день тестирования у меня болело горло. Невозможно на чем-нибудь сосредоточиться, когда трудно глотать. Насчет больного горла — это была правда, а насчет одного балла — нет, хотя я так никогда и не узнала, сколько очков недобрала на самом деле: мама сказала, что это совсем не важно, я ведь и так не похожа на других детей и поэтому вовсе не нуждаюсь ни в какой «специализированной» программе.

Так что если учесть то раздражение, которое я всегда чувствовала при виде Итона, удивительно, что именно он стал моим первым парнем. Удивительно еще и потому, что Рейчел влюбилась в него в самый первый день, в то время как я была в числе поклонниц Дуга Джексона. Дуг был самым популярным мальчиком в нашем классе, и я верила, что у нас с ним что-нибудь получится, когда однажды он вдруг прилепил в своем шкафчике фотографию Хитер Локлер и сказал, что предпочитает блондинок. Это утверждение привело меня в ярость, и я решила подыскать себе другого кандидата, может быть, даже среди шестиклассников. И меньше всего думала о бледном тощем Итоне.

Но однажды, когда я наблюдала за тем, как он роется в ящичке с библиотечными карточками, то внезапно поняла, что нашла в нем Рейчел. Он был такой милый. Поэтому я подошла и как бы случайно столкнулась с ним — мне якобы понадобился соседний ящичек. Он с любопытством взглянул на меня, улыбнулся — на щеках показались ямочки. И тогда я решила, что Итон мне нравится.

Когда я сообщила об этом Рейчел, на той же неделе, то была уверена, что она обрадуется: наконец мы хоть в чем-то пришли к согласию и у нас появилось что-то общее. В конце концов, лучшие подруги должны обо всем думать одинаково, по крайней мере, о том, что касается мальчиков. Однако Рейчел далеко не обрадовалась. Точнее, она разозлилась и, как самая настоящая эгоистка, сказала, что Итон принадлежит только ей.

Аннелиза намекнула, что мы с ней несколько месяцев обе любили Дуга Джексона, но Рейчел и слушать ничего не хотела. Она упрямо твердила, что Дуг — это совсем другое, и наконец, сказала, что первая влюбилась в Итона.

Это было правдой; она первой в него влюбилась. Но ведь если она действительно его любила, то должна была, по моему мнению, что-нибудь предпринять. Приступить к действиям. А не просто писать его инициалы на запотевшем стекле маминой машины. Но Рейчел никогда не умела действовать. Это могла только я.

Так что через пару дней я написала Итону записку, где спрашивала, не хочет ли он пойти со мной на свидание. Вариантов ответов было три: «да», «нет» и «быть может». Четвертым вариантом я честно поставила имя Рейчел. Но в последнюю минуту оторвала этот край записки, подумав, что не позволю ей воспользоваться плодами моих усилий. С другой стороны, мне просто не хотелось уступить ей теперь, когда она и так уже несколько раз обошла меня. Она ведь прошла в специализированный класс. Я передала записку, Итон ответил согласием, и получилось так, что мы вроде как стали парочкой. Мы болтали по телефону и флиртовали на переменах, несколько недель меня это приятно волновало.

А потом Дуг передумал и объявил, что теперь любит брюнеток больше, чем блондинок. И потому я бросила Итона, и все вернулось на круги своя. К счастью, наш «разрыв» совпал с очередным увлечением Итона — лох-несским чудовищем. Сутки напролет он говорил только об этом и даже собирался летом ехать в не то Шотландию, не то в Швейцарию или куда-то там еще, где якобы жила эта тварь. Поэтому он был занят и сравнительно легко пережил наше расставание. Вскоре после этого Рейчел тоже охладела к Итону. Сказала, что мальчишки ее больше не интересуют — любопытное заявление, особенно если учесть, что и она их совершенно не интересовала.

Мы перешли в среднюю школу, а потом в старшую. Аннелиза, Итон, Рейчел и я представляли собой что-то вроде узкого круга (хотя я была вхожа в куда более престижные компании), и никто из нас больше не вспоминал этот любовный треугольник. После выпуска мы с Итоном продолжали общаться, но в основном через Рейчел. Эти двое по-прежнему оставались очень близки, особенно во время его бракоразводного процесса. Итон часто приезжал в Нью-Йорк, пока длилась эта история, так что я задумалась: может быть, они с Рейчел сойдутся окончательно? Но она продолжала уверять, что между ними нет никакого романтического интереса.

— Тебе не кажется, что он гей? — спросила я, намекая на его чувствительность, любовь к классической музыке и дружбу с женщинами. Она сказала, что уверена: Итон совершенно нормален, дело в том, что они всего лишь друзья.

И потому, когда я звонила Итону в Лондон, то боялась, что он из преданности Рейчел мне откажет — в том смысле, что он на ее стороне. Аннелиза любила нас обеих одинаково, но Итон явно отдавал предпочтение Рейчел. Когда он наконец, неделю спустя мне перезвонил (после того как я оставила два сообщения на автоответчике и отправила умело написанное, с легким оттенком отчаяния письмо), его приветствие было весьма сдержанным и сухим.

Я энергично пошла в атаку:

— Итон, я просто не перенесу, если ты мне откажешь. Просто не перенесу. Ты должен мне помочь. Знаю, что вы с Рейчел друзья и что ты на ее стороне… — Я помолчала, ожидая, что сейчас Итон скажет: «Я ни на чьей стороне». Но он ничего не сказал, и я продолжала: — Я тебя прошу, Итон. Мне нужно уехать. Я беременна. Мой парень меня бросил. На работе я взяла отпуск. Домой поехать не могу. Это так унизительно. Даже слишком.

Я сообщила это, осознавая весь риск, — он ведь может позвонить Рейчел и рассказать, какая я неудачница. Но это был шанс, который мне следовало использовать. Я еще раз сказала «пожалуйста» и замолчала.

— Дарси, Рейчел здесь ни при чем. Дело в том, что я люблю жить один. Мне не нужен сосед.

— Итон, пожалуйста. Всего на несколько недель. Просто в гости. Мне больше некуда ехать.

— А Индиана? Ты бы могла пожить с родными.

— Ты же знаешь, что я не могу. Ты ведь тоже не пополз в Индиану, когда развелся с Брендой?

Он вздохнул, но я поняла, что задела за живое.

— На несколько недель? На сколько?

— Три-четыре. Самое большее — на шесть, — ответила я и затаила дыхание.

— Ладно, Дарси, — наконец отозвался он. — Можешь пожить у меня. Но только временно. Квартира маленькая. И я уже сказал, что предпочитаю одиночество.

— Спасибо! Спасибо! Спасибо! — ликовала я, снова чувствуя себя на коне. Я поняла, что мои проблемы решены и его «ладно» — это не только согласие меня приютить, но и мой шанс уладить, наконец, свою жизнь, да еще с европейским шиком.

— Ты не пожалеешь, Итон. Я буду идеальной гостьей, — пообещала я.

— Но запомни — только ненадолго.

— Ненадолго, — отозвалась я. — Понятно.

Я повесила трубку и вообразила себе свою новую жизнь.

Я брожу по булыжным мостовым Ноттинг-Хилла, в тумане, и мой животик, похожий на баскетбольный мяч, выглядывает в просвет между коротким свитером и модными брючками с низкой талией. На голове у меня клетчатая кепка, слегка сдвинутая набок. На голове легкий художественный беспорядок, волосы рассыпаются по плечам — результат работы лучшего лондонского салона. Я захожу в прелестную кондитерскую, где после некоторых раздумий покупаю фруктовое пирожное. Когда я расплачиваюсь, то замечаю своего будущего кавалера. Он поднимает на меня глаза, и его лицо озаряется очаровательной улыбкой. Он умопомрачительно красив, у него мужественные, как у Декстера, черты, светлые, как у Лэйра, глаза и великолепное тело. (Отец у него родом из Северной Италии, отсюда голубые глаза, а мать англичанка — вот вам безупречная внешность, прекрасные манеры и Оксфорд в прошлом.) Его зовут Алистер, он чертовски элегантен, умен и невероятно богат. Может быть, настоящий граф или герцог. Он лучше Декса по всем статьям. И куда сексуальнее, чем Маркус. Конечно, он безумно влюбится в меня с первого же взгляда. И моя беременность нимало его не смущает. Наоборот, она его даже завораживает — я слышала, у некоторых мужчин так бывает. Через пару недель после нашей первой встречи Алистер просит у меня руки и сердца. Я переезжаю из прелестной квартирки Итона в огромный, великолепно обставленный особняк, в котором есть горничная, повар, дворецкий и прочая прислуга.

А потом, однажды ночью в конце апреля, когда в Лондон придет весна и мы будем спать обнаженными в роскошной кровати резного дерева, которая помнит еще его прадеда, я почувствую первые легкие схватки. «По-моему, началось», — прошепчу я, легонько толкая Алистера. Он выскочит из постели, поможет мне надеть кашемировую пижаму, причешет волосы серебряной расческой и вызовет шофера, а потом мы помчимся по ночному Лондону. Алистер будет стоять у родильного стола, гладить меня по голове и шептать: «Тужься, милая. Тужься, мое сокровище».

Когда Алистер увидит мою девочку, которая будет как две капли воды похожа на меня, он тоже полюбит ее с первого взгляда и захочет удочерить. Людям он будет говорить: «Наша дочь». К тому времени, когда у нее прорежется первый зуб, мы оба уже успеем забыть о том, что ее биологический отец — какой-то неотесанный американец. И, конечно же, я позабуду о Дексе и Рейчел. Я буду слишком поглощена своим невероятным счастьем, чтобы подумать о них хотя бы мельком.