На следующее утро я позвонила мистеру Муру — врачу, которого мне порекомендовали Мег и Шарлотта. Как выяснилось, сегодня у него было свободное время, и потому я добралась на метро до Грейт-Портленд-стрит, а затем благодаря путеводителю дошла до его приемной. Она располагалась на Харлей-стрит, застроенной великолепными старыми домами, большинство из которых были заняты медицинскими учреждениями.
Я отворила тяжелую дверь и прошла в облицованный мрамором вестибюль, где регистратор протянул мне форму, которую надо было заполнить. Минуту спустя полная пожилая женщина, назвавшаяся акушеркой Беатрис, вызвала меня и провела наверх по огромной винтовой лестнице — в комнату, которая по размерам была под стать музею.
Беатрис представила меня доктору, тот поднялся из-за стола, обошел его кругом и гостеприимно протянул мне руку. Я пожала ее и стала рассматривать его лицо. Мистер Мур был довольно красив — высокие скулы, широко поставленные синие глаза, римский профиль. Элегантный костюм в тонкую полоску и зеленый галстук.
Доктор указал мне на кресло и предложил сесть.
Я почему-то выпалила:
— А я думала, что вы будете в белом халате!
Он слегка улыбнулся и сказал:
— Не мой цвет.
У него был изысканный акцент, и это дружеское замечание прозвучало так, как будто было взято из какой-нибудь пьесы Шекспира.
Беатрис сказала, что сейчас вернется, и мистер Мур принялся задавать мне деликатные, ознакомительного свойства вопросы: откуда я приехала, давно ли живу в Англии, когда примерный срок родов? Я отвечала и как бы между прочим, упомянула о том, что забеременела неожиданно, порвала со своим парнем и переехала в Лондон, чтобы начать новую жизнь. Также я сказала, что примерный срок второго мая и что я не была у врача уже несколько недель.
— Вы ходили на ультразвуковое исследование? — спросил он.
Я покаянно ответила «нет», вспомнив, что пропустила в Нью-Йорке день очередного визита в женскую консультацию.
— В таком случае мы проведем исследование сегодня и все выясним, — сказал мистер Мур, делая пометку в моей карточке.
— И вы сможете определить пол ребенка?
— Да… если ребенок будет не против.
— В самом деле? Сегодня?
— Да, — сказал он, кивая.
Сердце у меня заколотилось от радости и от страха. Я впервые увижу свою дочь. Вдруг мне захотелось, чтобы здесь был Итон.
— Тогда давайте приступим, — сказал мистер Мур. — Вы согласны?
Я кивнула.
— Тогда зайдите за ширму, разденьтесь ниже пояса и ложитесь на стол. Сейчас я вернусь вместе с Беатрис.
Я снова кивнула и пошла раздеваться. Стянула юбку и пожалела, что перед походом к врачу не сделала себе депиляцию в области бикини. У холеного мистера Мура останется обо мне не слишком хорошее впечатление. Но когда я залезла на стол, аккуратно обернувшись бумажным полотенцем, то уверила себя, что видал он и похуже. Вскоре вернулись Беатрис и мистер Мур; он постучал по перегородке, которая отделяла лабораторию от кабинета.
— Вы готовы? — спросил он.
— Готова, — ответила я.
Мистер Мур улыбнулся и угнездился на маленьком табурете рядом со мной, а внушительная Беатрис встала у него за спиной.
— Тогда начнем, Дарси, — сказал мистер Мур. — Пожалуйста, подвиньтесь ближе ко мне и раздвиньте ноги. Я исследую шейку матки. Будет слегка неприятно.
Он надел прозрачные перчатки и двумя пальцами произвел соответствующие манипуляции. Я вздрогнула, а врач пробормотал:
— Шейка матки закрыта. Превосходно.
Он снял перчатки, бросил их в маленький пустой тазик и выдавил немножко геля мне на живот.
— Прошу прощения, гель прохладный.
— Ничего, — сказала я. Мне было приятно, что он такой заботливый.
Мистер Мур провел зондом по моему животу, и на экране возникло мутное черно-белое изображение. Сначала оно было похоже на чернильное пятно вроде тех, что психологи показывают пациентам, но потом я различила головку и ручку.
— Господи! — воскликнула я. — Она сосет пальчик!
— Да, — согласился мистер Мур, а Беатрис улыбнулась.
Я сказала, что в жизни не видела ничего более чудесного.
— Она прекрасна. Правда?
Мистер Мур покачал головой в знак согласия.
— Замечательно. Замечательно, — пробормотал он. Потом покосился на экран и осторожно повел зондом вдоль живота. Картинка на секунду исчезла, а потом появилась снова.
— Что? — спросила я. — Что вы видите? Это девочка, ведь правда?
— Секундочку… Нужно взглянуть поближе. Тогда мне удастся все как следует измерить.
— Что вам нужно измерить? — спросила я.
— Головку, брюшной отдел, грудную клетку. Тогда можно будет исследовать различные органы. Мозг, область сердца и все остальное.
До меня вдруг впервые дошло, что с моей дочерью может быть что-нибудь не так. Почему я раньше об этом не думала? Я раскаялась в каждом глотке вина, который выпила, в каждой чашке кофе, от которого не смогла отказаться утром. Какой еще вред ей принесло мое легкомыслие? Я беспокойно смотрела то на экран, то на мистера Мура. Он скрупулезно исследовал моего ребенка со всех сторон, называя цифры, которые Беатрис заносила в карточку.
— Все нормально? — спрашивала я каждый раз.
— Да. Да. Все в абсолютнейшем порядке.
В ту минуту это были самые приятные слова в мире. Ничего страшного, если моя дочь не будет такой же красавицей, как я. Ничего, если она окажется самой обыкновенной девочкой. Я хотела только, чтобы она была здорова.
— Итак, вы готовы узнать великую новость? — спросил мистер Мур.
— Знаю, у меня дочка, — сказала я. — Я ни минуты не сомневалась, но мне очень хочется услышать от вас подтверждение, чтобы можно было наконец, покупать розовые вещи.
Мистер Мур засмеялся и сказал:
— Боюсь, что в вашем случае розовый цвет окажется не самым лучшим выбором.
— Что? — спросила я, вытягиваясь, чтобы увидеть экран. — Это не девочка?
— Нет. Не девочка, — сказал он с гордой улыбкой человека, который полагает, что мальчик — это всегда оптимальный вариант.
— У меня мальчик? Вы уверены?
— Да. Я уверен. У вас мальчик, — сказал мистер Мур, указывая одной рукой на экран, а другой держа зонд. — И еще один мальчик.
Он лучезарно улыбнулся, дожидаясь моей реакции.
Мне стало дурно, когда до меня дошел, наконец, смысл этих слов, враз наполнившихся новым, ужасным значением: двойня. Я с трудом выговорила:
— Двое?
— Да. У вас два мальчика. — Мистер Мур расплылся в широчайшей улыбке. — Мои поздравления!
— Это ошибка. Посмотрите еще раз, — сказала я. Конечно, он ошибся. В моей семье никогда не было двойняшек. Я не принимала никаких лекарств. Я не хочу двойню. И уж тем более двух мальчиков!
Мистер Мур и Беатрис обменялись понимающими взглядами и снова сдержанно заулыбались. Тогда мне показалось, что они просто испытывают мое терпение. Разыгрывают довольно жестоким образом. Это забавно — сказать незамужней американке, что у нее двойня. Очень смешно. Итон предупреждал, что у англичан своеобразное чувство юмора.
— Вы ведь шутите, правда? — спросила я, леденея.
— Нет, — ответил мистер Мур. — Я абсолютно серьезен. У вас два мальчика. Поздравляю, Дарси!
Я села, полотенце соскользнуло с меня и упало на пол.
— Но мне так хотелось девочку. Одну. А не двух мальчишек, — сокрушалась я, ничуть не заботясь о том, что ниже пояса я совершенно голая.
— Ну… Такие вещи по заказу не происходят, — с усмешкой сказал мистер Мур, наклонился за полотенцем и подал его мне.
Я уставилась на него. Честное слово, сейчас мне очень трудно было оценить его шутку. И меньше всего хотелось радоваться.
— Вы точно не ошиблись? — в отчаянии спросила я. — Ведь такое бывает.
Мистер Мур сказал, что он полностью уверен: у меня двойня. Он объяснил, что иногда по ошибке мальчиков принимают за девочек, но наоборот случается крайне редко.
— Значит, вы уверены на все сто? С потрясающим терпением он показал мне на экран. Два сердца. Две головы. И два пениса.
Я начала плакать. Очаровательные розовые картинки рассеялись, и вместо них меня посетили ужасные воспоминания о моем младшем братце Джереми. Он издавал бесконечные противные звуки, похожие на рев бульдозера, и пускал слюни. Теперь все это повторится. Просто невероятно!
Увидев, что я в отчаянии, мистер Мур принялся меня утешать и говорить о том, что такую новость, как близнецы, редко встречают с энтузиазмом. Я кое-как справилась с рыданиями.
— Да уж…
— К этому нужно привыкнуть, — сказал он.
— Два мальчика? — снова спросила я.
— Два мальчика. Близнецы.
— Господи, как это могло случиться?
Мистер Мур понял меня буквально и прочел краткую лекцию по биологии, указывая на экран и объясняя, что у моих детей одна плацента на двоих.
— Это так называемые однояйцовые близнецы, — сказал он. — Это значит, что ваша оплодотворенная яйцеклетка разделилась — где-то между четвертым и седьмым днями после зачатия.
— Черт, — прошептала я.
Он нажал кнопочку и сказал, что сейчас все мне покажет подробно. И снова повел зондом, выхватывая разные участки. Потом дал мне два снимка — на одном был ребенок № 1, на другом — ребенок № 2. Я неохотно их взяла. Мистер Мур спросил, не хочу ли я, после того как оденусь, выпить успокоения ради, чашечку чая с Беатрис. Та шагнула к столу и улыбнулась, глядя на меня сверху вниз.
— Нет. Нет, спасибо. Мне надо идти, — сказала я, вставая, и принялась быстро одеваться.
Мистер Мур попытался вернуть меня обратно на стол и продолжить объяснения, но мне просто необходимо было оттуда вырваться — почему-то мне казалось, что именно его викторианская импозантность стала причиной того, что моя девочка превратилась в мальчика, да еще и раздвоилась. А если я сбегу, то, может быть, все исправится. Надо пройти исследование еще раз. Конечно, в Лондоне найдется хороший специалист американец. Человек, которого называют «доктор», а не «мистер».
— Прошу прощения, мистер Мур, — пробормотала я. — Но мне надо идти.
Мистер Мур наблюдал за мной и, когда я, взяв сумочку, направилась к двери, сказал, что пришлет мне счет. И я зашагала по Харлей-стрит; лондонский дождичек пробирал до костей, а ужасающие новости просто добивали меня.
Я брела через весь город, не в силах справиться с изумлением, и в моем мозгу стучало слово «двойня». Я дошла до Бонд-стрит, пересекла Найтсбридж. Шла до тех пор, пока не заныла спина, пока не замерзли руки и пальцы ног. Я не заходила в магазины, пусть даже витрины были невероятно соблазнительны. Не останавливалась, если не считать тех нескольких минут, в течение которых я пережидала усилившийся дождь. Мне показалось, что я обрету покой в любимом кафе. Но ни оранжево-лиловый декор, ни горячий шоколад с булочкой, которую я жадно проглотила, не помогли. Как мне жить с близнецами — или хотя бы как их различать? Это казалось просто невозможным.
Около трех часов пополудни, когда стало темнеть, я добралась до дома, замерзшая и расстроенная.
— Дарси, это ты? — крикнул Итон из спальни.
— Да, — ответила я, снимая жакет и сбрасывая сапоги.
— Иди сюда!
Я прошла по коридору и открыла дверь. Итон валялся на постели, у него на груди лежала раскрытая книга. Лампочка рядом с кроватью излучала мягкий, не яркий свет, озаряя его золотистые волосы, так что получалось что-то вроде нимба.
— Можно присесть? Я промокла, — сказала я.
— Конечно, садись.
Я села у него в ногах, растерла себе ступни и вздрогнула.
— Ты не простыла? — спросил он.
— Вроде того. Ходила пешком целый день, — жалобно сказала я. — И забыла дома зонтик.
— Да, это не та вещь, которую в Лондоне стоит забывать дома.
— Ты не поверишь, что со мной сегодня случилось…
— Тебя ограбили? — спросил он, выбивая пальцами дробь на корешке книги.
— Нет. Хуже. Итон хихикнул.
— Кто-то стащил твою новую сумочку?
— Это не смешно… — Голос у меня дрогнул.
Его улыбка увяла; он закрыл книгу и бросил на кровать рядом с собой.
— Что случилось?
— Утром я пошла к врачу…
Он сел, на его лице появилось озабоченное выражение.
— С ребенком все в порядке?
Я подтянула колени к груди, уперевшись в них подбородком.
— Все в порядке… с детьми. У Итона округлились глаза.
— С детьми?
Я кивнула.
— Двойня?
— Да. Двойня. Мальчики.
Итон несколько секунд смотрел на меня.
— Ты шутишь?
— Что, похоже?
Углы рта у него дрогнули, как будто он изо всех сил сдерживал смех.
— Ничего смешного, Итон… И пожалуйста, не говори, что так мне и надо. Поверь, я уже поняла, что это кара Божья. Может быть, за мое фривольное поведение на Манхэттене. Или за то, что я слишком много бегала по магазинам, — сказала я. — Смеялась над другими. Спала с Маркусом за спиной у Декстера. Господь обратил на меня суровый взгляд и сделал из одного эмбриона два… У меня два одинаковых мальчика.
Я начала плакать. До меня только сейчас стало доходить по-настоящему. Двойня. Двойня!
— Дарси, прекрати. Я не собирался ничего такого говорить.
— Тогда почему ты улыбаешься?
— Улыбаюсь, потому что… рад.
— Рад, что мне так плохо?
— Нет, Дарси. Я рад за тебя. Ребенок — это благословение Божье. А тебе повезло вдвойне. Два малыша! Это же маленькое чудо. Вовсе не кара.
Он говорил очень убедительно, а выражение его лица не оставляло никаких сомнений.
— Ты так думаешь?
— Уверен. Это чудесно.
— Но как же, я смогу…
— Сможешь.
— Сомневаюсь.
— Конечно, сможешь. А теперь почему бы тебе не принять душ и не переодеться в сухую пижаму, пока я буду готовить ужин?
— Спасибо, Итон, — сказала я и окончательно успокоилась, даже не успев еще снять сырую одежду.
Итон всегда умел заботиться о других, и это мне в нем нравилось больше всего. Он был похож на Рейчел. Я вспомнила о том, сколько раз она приносила мне фисташки, когда я нуждалась в утешении. Рейчел знала, что фисташки — мое любимое лакомство, но вся прелесть состояла в том, что она играла роль щелкунчика, протягивая мне орешек за орешком. От этого они казались еще вкуснее. Когда Итон предложил мне ужин, я снова вспомнила о тех прекрасных днях.
— Иди в душ и подумай там, как ты назовешь мальчиков. По-моему, Уэйн и Дуэйн будет в самый раз. Что скажешь?
Я хихикнула:
— Уэйн и Дуэйн Роны… Мне нравится.
Вечером мы с Итоном съели приготовленную им тушеную говядину и долго-долго сидели, разглядывая прелестные, абсолютно идентичные профили моих мальчишек на рентгеновских снимках, а потом отправились спать.
— Неужели ты еще не проводил ночь с Сондриной? — спросила я, ныряя под одеяло.
Итон выключил свет, лег рядом и сказал:
— У нас пока что все не так серьезно.
Это «пока что» меня слегка задело, но я сказала:
— Понятно. — И замолчала.
После долгой паузы Итон шепнул:
— Еще раз поздравляю, Дарси! Двойня! Потрясающе!
— Спасибо, Итон, — сказала я и снова почувствовала легкий толчок одного из своих мальчишек.
— Тебе лучше?
— Наверное. Немного, — ответила я. Я все еще не готова была плясать от радости, но по крайней мере двойня уже не казалась мне проклятием или Божьей карой. — Спасибо, что так к этому отнесся.
— Я действительно рад.
Я улыбнулась и, сунув ногу под одеяло, отыскала его холодную пятку.
— Люблю тебя, Итон.
И затаила дыхание, испугавшись, что сказала лишнее, пусть даже исчезновение словечка «я» всегда делает эту фразу более сдержанной. Мне бы не хотелось, чтоб он подумал, будто я желаю большего, нежели дружба.
— Я тебя тоже люблю, Дарси, — сказал Итон, потирая своей ногой мою.
Я улыбнулась в темноте, окончательно забыла о своих тревогах и провалилась в глубокий, безмятежный сон.