Хитрожопый киборг

ГЛАВА 10

Мои кибернетические ступни широко расставлены на полу, локти уперты в твердую поверхность композитных металлических бедер, я смотрю поверх сцепленных рук и жду Бекки. Я испытываю огромное желание показать ей, насколько глубокими стали мои чувства привязанности к ней.

Однако, когда она выходит из уборной, то идет прямо к двери спальни — и использует ее, чтобы выйти.

Она даже не оглядывается на меня.

На самом деле… мне кажется, что она намеренно избегает моего взгляда.

Нахмурившись, я перемещаю ноги в нужное положение, чтобы удержать мой вес, пока не смогу подняться с нашей кровати и последовать за ней.

Я нахожу ее на кухне, лицом к плите, она усердно готовит то, что пахнет завтраком. Завтраком из морепродуктов. Вероятно, замороженная рыба, оттаявшая и разогретая на сковороде, но не приготовленная, в соответствии с моими предпочтениями. О которых она спрашивала однажды несколько дней назад.

С ее стороны было очень любезно спросить.

(И удачно, что Джоэл ценил рыбу, поэтому филе хранилось в морозилке, а банки с рыбой — в кладовой.)

Для многих видов забота о самце является неотъемлемой частью успешной пары. С моей первой ночи здесь Бекки показывала мне, что она хорошая пара для меня. Когда я смотрю на нее, на ее выпуклости и изгибы, которые я теперь знаю так близко, на ее взъерошенную гриву волос — которую я взъерошил — меня охватывает сильное чувство голода.

И не только из-за искусно созданных запахов еды, которые начинают доноситься до меня еще сильнее.

Меня привлекает Бекки. Визуально, обонятельно, на слух, сексуально — всеми способами, которыми человек должен желать свою пару.

Мои рыбные котлеты шипят, выпуская жир, когда нагреваются, и густое облако сока из рыбьей печени поднимается в воздух, наполняя его ароматом, пробуждая мой аппетит. Бекки прикрывает рот и отворачивается от плиты, борясь с приступом рвоты.

Я снова поражаюсь своему благоговению и уважению к ней. Аромат моего завтрака оскорбляет ее беременные чувства, и все же она полна решимости готовить для меня еду в любом случае. Ее выдержка настолько восхитительна, что я замолкаю от изумления. Лишившись дара речи. Чувствуя еще один прилив нежной близости в сочетании с сильной симпатией, я подхожу к ней сзади. Я собираюсь поцеловать ее в затылок, как, я видел, мужчины делают с женщинами, которых они выбрали для обслуживания.

Но в тот момент, когда я делаю шаг к ней, Бекки замирает.

Позже я выясню, что она ожидала, что я буду настаивать на большем количестве секса.

Я бы никогда не хотел, чтобы моя пара чувствовала себя принужденной. В данный момент секс даже не входит в мои намерения. Я просто хочу показать Бекки свою привязанность. И я хочу… я хочу получить ее в ответ.

Чувствуя себя в тупике, но еще не совсем обескураженным, я пытаюсь погладить ее и прижать к себе, как я видел в сексуальных фильмах, но, к моему огорчению, она демонстрирует ту же реакцию отчуждения.

Запинаясь, я направляюсь к раковине, думая, что попытаюсь помыть посуду, чтобы показать ей заботу.

Она прогоняет меня прочь из кухни.

Лишенный возможности проявить к своей половинке как физическую привязанность, так и обязанности по ведению домашнего хозяйства, я рассматриваю доступные мне варианты ухода.

Охота, решаю я. Я знаю, как охотиться. Конечно, я раньше не охотился на суше, но я верю, что навыки, которыми я обладаю, окажутся эффективными в добыче питательной пищи для моей пары.

Той, которая ей понравится. Я знаю, Бекки не одобряет мои предпочтения к морепродуктам. Возможно, ей понравится местное сухопутное животное.

Вскоре после этого я отправился в путь в сопровождении Пако, преданно следовавшим за мной, с прикрепленным к его спине самодельным креплением для поклажи. Оно предназначено для лошадей и не очень ему подходит, однако Пако не жалуется на то, как я его ему прикрепил, и, кажется, рад, что у него есть причина идти позади меня (и пытаться вытащить мой пистолет из кобуры по пути).

Незадолго до полудня я возвращаюсь в нашу усадьбу, Пако уверенно плетется рядом со мной, нагруженный срубленной тушей орикса.

Орикс¹⁴ — обитающее в засушливых районах животное, завезенное на Траксию с Земли. Довольно приметное на вид существо, я не могу представить, как, должно быть, выглядела его родная среда обитания, если оно вообще сливалось с окружающей средой. На его передних лапах яркие черные полосы на ярко-белом фоне. Тело нежно-серого цвета, как у птицы, известной как «голубь», который мог бы хорошо сочетаться с каким-нибудь песчаным пейзажем, за исключением того, что яркие черные полосы пересекают его брюхо, горло, грудь, плечи, спину, задние лапы и морду.

По сути, если когда-либо это существо могло прятаться в своем предыдущем доме, то теперь оно находится здесь.

Его привезли в Траксию специально как вид для охоты в надежде, что он сможет выжить в подобных суровых условиях и обеспечить огромное количество дичи.

Ориксам на этой планете на удивление хорошо. Их размеры и внушительные рога (пара прямых и невероятно длинных) отпугивают большинство местных хищников, и они прекрасно питаются различными пустынными растениями, которым удается пробиваться из вечно песчаной почвы.

Когда мы с Пако добираемся до сарая, из дома выходит Бекки, прижимая руки к пояснице, как будто она причиняет ей дискомфорт.

Я веду Пако в стойло, когда Бекки приближается ко мне, и я наклоняюсь, приближая свое лицо к ее в надежде, что она воспримет мою близость как приглашение соединить наши губы в нежном приветствии.

Вместо этого она резко смотрит на меня.

Ничуть не смущаясь необходимостью доказать, что я достоин ее внимания, я приближаю губы к ее уху, какой-то инстинкт настаивает на том, что я должен говорить в эту прелестную раковину, где вибрации звуков, издаваемых моим ртом, надеюсь, подействуют на нее физически.

— Я рад, — говорю я ей, мой голос звучит мягко и хрипло, — что моя пара пришла поприветствовать меня и добычу, которую я принес для нее.

Отстраняясь, Бекки морщится.

— Эта штука огромная. Я рада, что ты рад. Но моя спина недовольна тем, что на разделку уйдет целая вечность.

У меня в груди что-то сжимается.

— Я думал, ты будешь довольна. Из этого мяса получится отличный обед. Много вкусных блюд.

Морщась от боли, Бекки зажмуривает глаза.

— Да, но все эти наклоны и сгибания, чтобы нарезать его на множество, множество будущих блюд…

Моя челюсть работает, пока я обдумываю и отбрасываю несколько утверждений, которые чувствую себя обязанным сказать. Наконец я останавливаюсь на:

— Не утруждай себя. Пожалуйста, возвращайся в дом. Я разделаю его на куски.

Бекки качает головой.

— Нет, я сама справлюсь, — она делает шаг вперед.

Моя рука блокирует ее движение вперед.

— Бекки, — говорю я.

Возможно, мой тон слишком резок. Она вскидывает голову. Ее и без того нахмуренные брови сходятся вместе.

Я опускаю руку. Я отворачиваюсь от нее, глядя на добычу, которую поймал, надеясь доставить ей удовольствие. Хотя ясно, что я потерпел неудачу, по крайней мере, я все еще могу обеспечить ее.

— Возвращайся в дом, пара. Я справлюсь с этой задачей без твоей помощи.

— Какие-то проблемы? — спрашивает Бекки у меня за спиной.

— Да, — отвечаю я. Пако переминается с ноги на ногу, выглядя странно встревоженным. Его беспокоит не орикс, все еще привязанный к его спине. Он закатывает глаза, глядя на нас с Бекки, и я задаюсь вопросом, чувствует ли он какое-то напряжение.

— Не хочешь поделиться, в чем проблема? — спрашивает Бекки. В ее голосе слышатся странные нотки. Тонкая натянутость, возможно, даже дрожь.

Я бросаю на нее хмурый взгляд через плечо.

Она поднимает на меня глаза и разражается слезами.

Прищурив глаза, я поворачиваюсь к ней.

— У тебя что-нибудь болит, кроме спины? — я пытаюсь просканировать ее мозг, но я слишком отвлечен и совершенно сбит с толку, чтобы должным образом разобраться в его активности.

Она протискивается мимо меня, пока не оказывается рядом с Пако, где начинает отвязывать орикса.

— Ты ранишь мои чувства, — говорит она.

Уставившись на ее затылок, я сбит с толку.

— Что?

Икающая, отказывающаяся смотреть на меня, когда я наклоняюсь, чтобы заглянуть ей в лицо, Бекки делится:

— Послушай, кажется, ты расстроен из-за меня, и я не знаю почему. Паре часто приходится разбираться в таких ситуациях, и иногда это не страшно — но иногда это важно. И мысль о том, что ты можешь быть настолько зол, что это становится важным, пугает. Потому что ты необходим для моего благополучия. Для нашего благополучия, — добавляет она таким тоном, что я думаю, что она имеет в виду нашего головастика. — Я должна сделать тебя счастливым, или… ты можешь уйти.

— Я на тебя не сержусь.

— Ты признался, что у тебя есть проблемы со мной, — парирует она, как обвинение.

— Есть проблема, которая касается тебя, — говорю я, пристально глядя на нее. — Ты делаешь это задом наперед, — указываю я, наблюдая, как она борется с кожаным ремнем, который пытается высвободить.

Она вскидывает руки и громко всхлипывает, заставляя Пако отшатнуться в сторону.

Озабоченно хмурясь на них обоих, я осторожно отодвигаю ее подальше от осла и принимаюсь за работу, освобождаю орикса и переношу его на разделочный стол, где посыпаю еще большим количеством консервирующей соли, чем натирал в полевых условиях, прежде чем повернуться к Пако, чтобы снять его сбрую.

— Что на тебя нашло? — спрашиваю я ее, пытаясь освободить его.

— Что за «проблема, которая касается меня»? — спрашивает она, используя мои слова для обозначения моего ответа, который я ей дал, когда она слегка расхаживает и ведет себя странно. И снова потирает спину.

Вздохнув, я оставляю Пако, хватая тюк сена, подхожу к Бекки и бросаю его к ее ногам.

— Садись, — говорю я ей.

Вытирая глаза, она позволяет мне обнять ее за плечи, взять за руку и осторожно усадить. Ее позвонки хрустят в нескольких местах.

— Спасибо тебе, — тихо говорит она.

Я киваю и возвращаюсь к Пако, который максимально натягивает веревку в сторону Бекки, его верхняя губа выпячена в тщетной надежде, что он сможет дотянуться до тюка сена, который я принес для Бекки.

— Этот тюк предназначен для комфорта моей пары, а не для твоего желудка, — говорю я ему. — Пока, — я покормлю его, как только сниму с него сбрую и расчешу.

Сбоку от меня Бекки вздрагивает в каком-то непроизвольном спазме. Она пытается вдохнуть несмотря на дрожь, но происходит некоторая борьба с ее диафрагмой и органами дыхания, из-за чего ее вдох превращается в странное икающее всасывание.

Если бы она была йондерином, как я, я бы подумал, что она испытывает физическое замешательство, пытаясь дышать носом, а не жабрами.

Усиливая это впечатление, она украдкой вытирает нос и лицо платьем.

Она успокаивается по мере того, как я изучаю ее, и когда я сканирую ее мозг, то прихожу в большее замешательство, чем когда-либо, потому что обнаруживаю на содержимом ее черепа слабые следы в тех местах, где люди проявляют стыд и смущение. И что поразительно — страх.

В полной растерянности я спрашиваю:

— Как мне показать тебе любовь так, чтобы ты увидела и оценила?

Пако поворачивает голову в мою сторону, его уши вытягиваются вперед.

— Не ты, — говорю я ему. Я смотрю на Бекки.

В ее мозгу возникает странное облако. Мгновение она смотрит на меня с непонимающим выражением лица. Она взвизгивает:

— Что?

Нахмурившись, я беру скребницу¹⁵ и начинаю быстро вычесывать мех Пако, сбившийся из-за сбруи.

— Я осел для твоей кобылы.

Мозг Бекки пульсирует в секторах замешательства.

— Что…? — повторяет она, но медленнее. С намеком.

Пако начинает грызть свой поводок. Я перестаю чистить его и начинаю изо всех сил пытаться высвободить веревку из зажатых зубов. Разочарование, звучащее в моем голосе, вызвано исключительно той битвой, которую Пако заставляет меня выносить.

— Ты кобыла! — говорю я Бекки, дергая за веревку. — Брось ее, идиот! — я рычу на Пако. Обращаясь к Бекки, продолжаю. — А я осел. И мы говорим на двух совершенно разных языках, — объясняю я, бросая на нее встревоженный взгляд.

— О чем ты говоришь? — спрашивает Бекки.

— Я сдаюсь, ты, маленькое невежественное чудовище. Подавись ей, — говорю я Пако, затем машу ей рукой. В пространство между нами. — Это отличный пример. Ты помнишь, как Пако пытался ухаживал перед кобылками в день моего приезда? — я снова начинаю расчесывать его. Толстые волокна веревки-поводка скрипят между зубами Пако, когда он сжимает ее, но я игнорирую это, обхватывая его рукой и расчесывая шерсть на спине. — Кобылы были в лучшем случае сбиты с толку, совершенно не обращая внимания на его попытки добиться их расположения. И ты сказала мне, что, хотя для нас было очевидно, что Пако неравнодушен к самкам, ослы ухаживают совсем не так, как жеребцы, поэтому его намерения не были поняты кобылами. Это произошло потому, что эти два вида животных говорят на двух совершенно разных языках.

— Хорошо… — Бекки говорит так, что, я полагаю, это означает, она поощряет меня прояснить еще больше — ее брови хмурятся, когда она в замешательстве смотрит на меня.

Стряхивая с расчески клочок шерсти, я киваю.

— Подобно Пако, неуклюже раскачивающемуся перед кобылами, когда он явно хотел быть соблазнительным, я предполагал, что для тебя будет очевидно, что я ухаживаю за тобой, — я опускаю взгляд и перемещаюсь вбок, чтобы лучше достать его зад. — Но все усилия, которые я предпринимал до сих пор, были безуспешными. Ты так тщательно отвергла их, что я сбит с толку.

— Ты пытался ухаживать за мной? — спрашивает Бекки.

Ее голос звучит так откровенно растерянно, что это ранило бы меня, если бы я уже не понял, что мои попытки доставить удовольствие своей паре были совершенно потеряны при переводе.

— Мы уже женаты! — указывает она с выражением крайнего замешательства в голосе.

Я на мгновение запинаюсь, подбирая слова.

— Разве супруги не ухаживают друг за другом? Разве не в этом смысл поиска пары? — я смотрю на нее. — Чтобы взять на себя ответственность ухаживать за ней до конца ее дней?

Она моргает.

— Некоторые пары… ходят на свидания. Любят проводить вечера…

Я ухватываюсь за это предложение.

— Как мне устроить свидание с тобой? Я принес тебе лучшую добычу, которую смог поймать, чтобы продемонстрировать, как высоко я тебя ценю. Я знаю, что тебе не нравится аромат моего любимого морского мяса, и поскольку я хочу хорошо тебя обеспечивать, я подумал, что если я принесу тебе этого сухопутного орикса, как пищу для тебя, — я указываю на него, — это докажет, как я ценю твое счастье и комфорт, — я чувствую, как уголки моего рта опускаются вниз от внутреннего смятения. — Но, исследуя механику твоего разума, я не вижу никаких указаний на то, что ты связываешь мою заботу с ухаживанием, не говоря уже о любви.

— Любви? — хрипит Бекки.

Кивнув, я подхожу к Пако с другой стороны.

Бекки наблюдает за мной, попеременно то заламывая руки, то хватаясь за живот, ее мозг в смятении.

Я вздыхаю.

— Этим утром я был так тронут твоим желанием приготовить мне еще одно блюдо из морепродуктов, что мне захотелось поцеловать тебя. Но тебе не понравились мои попытки нежно приласкать тебя, поэтому я понял, что ты не обрадуешься моему поцелую.

Бекки замирает.

— Я подумал, что, возможно, мог бы помыть за тебя посуду. От нее исходил очень сильный запах моей еды, поэтому я знал, что тебе будет неприятно ее мыть, а до сих пор ты всегда мыла всю нашу посуду. Я хотел взяться за эту задачу и внести свой вклад в наведение порядка в нашем жилище с помощью этой повседневной рутинной работы, но ты охраняла содержимое раковины и агрессивно выгнала меня с кухни.

Я добрался до шеи Пако и заканчиваю свою работу по вычесыванию уверенными, осторожными движениями. Вешая щетку, я хмуро смотрю на настенные крючки и говорю своей паре:

— Ты одна обладаешь силой пробудить мой интерес — и секс, и привязанность, — я смотрю на нее. — И заботу тоже. Я патрулирую эту ферму не просто потому, что это моя территория. Я делаю это, чтобы убедиться, что границы, которые защищают тебя, безопасны. Чтобы бродячий агрессор больше никогда не причинил тебе вреда. Это единственный способ принять мои ухаживания? Ты хочешь меня только как стража своей территории?

Тревожно поглаживая руками живот, Бекки наблюдает за мной с напряженным выражением лица. Странным.

— Я… — ее рот шевелится. Ее глаза очень голубые. — Нет. Уильям… Я… Мне жаль, что я не… Спасибо. За то, что показал, что я тебе небезразлична.

Её слова успокаивают меня. Но они также вызывают острое ощущение, которое врезается в мои эмоции. Эмоции, которые я даже не знаю, как распутать и определить. Опустив взгляд, я подхожу к поводку Пако и отвязываю его от прутьев стойла. Я начинаю отходить с намерением вывести его из стойла, чтобы выпустить в загон, но в тот момент, когда веревка начинает натягиваться, она вырывается у него из губ и падает на землю.

Поворачиваясь, я смотрю вниз, чтобы убедиться в том, что мне известно о судьбе поводка.

Его прожевали насквозь.

Виляя коротким пушистым хвостом, вращая мохнатыми ушами, чтобы сфокусироваться их в моем направлении, Пако выплевывает то немногое, что осталось от веревки, которая была у него во рту. Покрытая слюной, она болтается на карабине, все еще прикрепленном к кольцу недоуздка под его подбородком.

Еще мгновение я наблюдаю за этим. Затем поднимаю на него взгляд.

Его глаза мерцают.

— ХИИИИИИИИИИИ! — взрывается он, оглушая меня — и Бекки тоже, судя по тому, как она закрывает уши руками, когда рев Пако отражается от стен стойла. — ХИИИИ! ХИИИИ! ХИИИИ! РИИИИ!

Зная, что если я сейчас подниму руку, Пако, скорее всего, вздрогнет, ожидая удара, я решаю сделать что-нибудь еще. Я делаю шаг к нему.

Пако испуганно отскакивает назад.

Но я ловлю его, обнимаю за шею и похлопываю ладонью.

На мгновение он отчаянно отбивается, охваченный паникой.

Его движения замедляются, когда он понимает, что, кроме моих крепких объятий и похлопывания, я не причиняю ему боли. Его большая голова наклоняется над моим локтем, проверяя и позволяя ему понять, что моя хватка не слишком крепкая.

Он полностью прекращает борьбу, тело замирает. Уши, которые до этого были прижаты, частично приподнимаются, что свидетельствует о его замешательстве.

Встречаясь с ним взглядом, я сообщаю ему:

— Ты заноза в заднице, Пако. И ты сильно испытываешь мое терпение.

Он выдыхает через нос, обдавая мою кожу паром.

— Но, — продолжаю я, — ты мне все равно нравишься. Почему-то очень сильно, — проводя рукой по его шее, я продолжаю обнимать его, чтобы выразить свою привязанность.

Обычно почесывание и похлопывание является формой вознаграждения для осла.

Пако начинает вилять хвостом.

Возможно, он не до конца понимает, что я нежно обнимаю его за шею. В конце концов, хищник вел бы себя почти так же, пытаясь задушить свою добычу. Но Пако все равно получает сообщение, что он молодец, оставаясь неподвижным, пока я совершаю, без сомнения, слегка тревожное и странное с его точки зрения действие.

Похлопав его в последний раз, я опускаю руки и отступаю назад. Затем я подхожу к Бекки и протягиваю ей руки, думая, что помогу ей встать.

С задумчивым видом, откинув голову назад, чтобы просканировать мое лицо (я чувствую укол тревоги за свою пару из-за того, что она ограничивается только сканированием выражения моего лица, а не мозговой активности), Бекки кладет свои руки в мои. Принимая мой жест помощи. Когда я поднимаю ее на ноги, то медленно отпускаю ее руки. Я глубоко задумываюсь о ее реакции на мои ухаживания, пока мы возвращаемся в дом.

— Ты оставишь Пако на свободе? — спрашивает Бекки.

Я пожимаю плечами.

— Как будто от того, что я привяжу его или отправлю в загон, будет какая-то польза. Он больше на свободе, чем под контролем, — я обнимаю ее за плечи. Дружеский жест, призванный передать мои нежные чувства к ней, если она примет его. Примет меня.

К моему облегчению, Бекки не напрягается, не вздрагивает и не вырывается из-под моей руки. Она не отвергает мое прикосновение, когда поднимает на меня глаза и спрашивает:

— А как насчет того, что осталось от поводка?

Затем она ошеломляет меня, протягивая руку и нерешительно хватая мою ладонь, которую я положил ей на плечо, и сжимая ее так, что мы держимся за руки, когда она продолжает спрашивать неестественно хриплым голосом:

— Ты просто позволишь ему свисать с его морды?

Нос Пако утыкается в заднюю часть моего бедра, затем в низ брюк, когда его губы тянутся к карману, надеясь украсть угощение. Или оружие. Он из тех, кто обрадовался бы любому открытию.

— Он… в порядке, — уверяю я Бекки, мой мозг дает сбой от ее добровольного прикосновения. — Веревка недостаточно длинная, чтобы причинить ему вред, и если он позволит мне снять с него недоуздок, когда мы доберемся до крыльца, то освободится от всего, как только мы будем там.

— О, — рука Бекки сжимается в моей, но она продолжает держать нас связанными всю дорогу до двери дома.

Пако поднимается по ступенькам вместе с нами, как будто тоже собирается войти внутрь.

На самом деле, он проходит мимо нас только для того, чтобы остановиться на пороге, выглядя почти терпеливым, судя по тому, как он сдерживается, чтобы не открыть — и не захлопнуть — эту чертову сетчатую дверь.

Чувствуя, как мои губы кривятся, я отпускаю руку Бекки и снимаю с него недоуздок. Я чуть не роняю его на крыльцо, думая, что завтра он будет под рукой— но передумываю. Несомненно, Пако схватит свою незащищенную сбрую и изобретательно устроит с ней всевозможные шалости, прежде чем с радостью швырнет в середине поля в десяти оксиоках от усадьбы.

В конце концов, вместо этого я заношу недоузок в дом. И захлопываю дверь перед вытянутым лицом и мягко сияющими глазами Пако.

Когда я оборачиваюсь, Бекки ждет, наблюдая за мной.

Ее руки сложены на животе, а брови слегка нахмурены.

В ее мозгу загорелись загадочные участки.

Наклонившись, я начинаю расшнуровывать и снимать ботинки. Я открываю рот, чтобы заговорить с ней, но потом обнаруживаю, что колеблюсь. Когда я выпрямляюсь с ботинками в руке, Бекки встречает меня и тянется к ним.

Как она всегда делает, с ужасом осознаю я. Она хочет быть той, кто положит их на полку для обуви.

Возможно, она хочет сама поддерживать порядок в доме. Но тепло наполняет меня, когда я внутренне задаюсь вопросом, может ли это быть ее способом — одним из многих, если моя зарождающаяся теория верна, — как Бекки показывает, что она действительно заботится обо мне.

Когда я не отдаю ботинки, она вскидывает голову. В тот момент, когда ее испуганные глаза встречаются с моими, я мягко говорю:

— Я ценю всю ту заботу обо мне, которую ты проявляешь. Очень, очень. И я прошу тебя, пожалуйста, с этого момента я хочу, чтобы ты прямо говорила мне, что я могу сделать, чтобы доставить тебе такое же удовольствие.

Она быстро моргает, глядя на меня. Ее мозг испытывает странную, почти сейсмическую активность. Запинаясь, она предлагает:

— Ты… мог бы…

Я оживляюсь, мои кибернетические ноги в носках напряжены, все тело готово услышать, что я могу сделать для нее, чтобы показать, что испытываю к ней сильную привязанность.

— Размять мои ноющие ноги, — наконец заканчивает она.

— Я бы хотел это сделать, — подтверждаю я. — Я бы позаботился о них прямо сейчас, если ты не против?

Она все еще довольно часто моргает. И нерешительно опускает подбородок в знак кивка. Затем она встряхивается и вырывает ботинки из моих рук, ковыляя к полке для обуви, чтобы позаботиться о них, прежде чем направиться к раковине и начать мыть руки.

Она тихо чертыхается.

— В чем дело? — спрашиваю я.

Она вздыхает.

— Мне нужно в туалет. Она исчезает в уборной.

— Не торопись, — кричу я ей вслед. — Мне действительно стоит освежевать орикса и погрузить мясо в соляной ящик, — говорю я, засовывая ноги обратно в ботинки. — Я скоро вернусь.

Я действую очень быстро, но она, очевидно, имеет представление о том, сколько времени занимает процесс снятия шкуры и соления, потому что, когда я возвращаюсь, она уже купается и почти закончила. Когда она выходит, я жду ее возле нашей кровати. Она с любопытством смотрит на меня, прежде чем подходит и позволяет мне помочь ей опуститься на край.

В ее мозгу загораются области тревоги, дискомфорта и любопытства, когда я сгибаю свои кибернетические ноги и опускаюсь перед ней на колени. Я осторожно беру в руки одну из ее ступней.

Электрические сигналы поступают в ее соматосенсорную кору. Это неудивительно, поскольку именно здесь люди обрабатывают прикосновения. Но ее передняя поясная извилина начинает мерцать, стимулируемая так, как я никогда раньше не видел.

Она слегка ерзает.

Я поднимаю на нее глаза.

— Неудобно?

Она качает головой.

— Вроде как щекотно.

— Ах, — задумчиво бормочу я. — Прикосновение к твоим ногам возбуждает поверхностные нервы и вызывает у тебя судорожные движения. Очаровательно.

— Э-э… да, — соглашается Бекки, отдергивая ногу, чтобы избежать прикосновения.

— Позволь мне надавить сильнее, — настаиваю я, все еще не желая отпускать ее. — Это должно побудить твой мозжечок связаться с корой головного мозга и приказать ей подавить реакцию. Ощущение щекотки должно притупиться.

После этого объяснения Бекки удовлетворительно быстро успокаивается, и в тот момент, когда я испытующе — но твердо — прижимаю большой палец к плюсневой дуге, она стонет.

Более уверенно и так же твердо я провожу пальцами по верхней части ее стопы. Мои большие пальцы скользят по внутренней стороне, от пятки к пальцам, затем я осторожно растягиваю каждый палец, разминая узлы на подошвах ее ног. Потом я массирую лодыжки, заставляя ее ерзать и издавать бессловесные звуки.

Я бы беспокоился, что в ее голосе звучит боль, но мозг Бекки вырабатывает большое количество серотонина. Образующиеся в результате эндорфины снимают все мышечное напряжение с ее тела и притупляют болевые рецепторы.

Если бы я не знал, что у нее болели ноги и что ее нынешняя реакция — просто выражение облегчения, стоны, которые она издает, заставили бы меня поверить, что она испытывает муки сильного удовольствия.

Мое тело невероятно заинтересовано в глубине ее реакции. Чем больше она извивается и издает хриплые вокализации, тем больше я начинаю ощущать стеснение, давление и жар в паху.

— Я испытываю желание спариться с тобой, когда ты издаешь такие звуки и извиваешься, — сообщаю я ей.

— Я вышибу тебе мозги, если ты не продолжишь массировать мои ноги, — задыхается она.

Мои пальцы запинаются в работе.

— Не останавливайся! — кричит Бекки.

— Извини! — я говорю ей. — Твое предложение привело к сбою в моих процессах.

К моему полному восторгу, Бекки смеется, затаив дыхание.

С большим энтузиазмом я продолжаю массировать свою жену.