Хозяйка старой пасеки 3

10

Попросив Вареньку распорядиться накрывать на стол, я спустилась к Нелидову. Помедлила у двери, готовясь к очередной словесной дуэли.

Оба, как полагается, встали при моем появлении. Нелидов — мгновенно, и было заметно, что для него этот жест уважения к даме — нечто автоматическое, как дыхание. Кошкин же поднялся медленно, будто каждый его сустав протестовал против движения. Возможно, так оно и было: он до сих пор заметно хромал, и голенище сапога на лодыжке сидело чересчур плотно. А может быть, ему было просто невыносимо демонстрировать почтение девчонке.

Я прислонилась к стене: сесть в этой комнатке было негде. Нелидов попытался уступить мне стул, но я жестом остановила его, и он не стал спорить. Повисла тишина, прерываемая лишь шелестом бумаги и скрипом перьев. Кошкин внимательно проглядывал очередной лист, резко, размашисто подписывал, махал им в воздухе, прежде чем отложить в сторону. Ни светского обмена колкостями, ни притворной елейности. Вот и хорошо.

Подписав последнюю копию, он по-прежнему молча направился к выходу. Лишь закрывая за собой дверь, обернулся.

— Я не бросаю денег на ветер, барышня, — негромко сказал он. — Что мое, то мое, и своего я не упущу.

— Не «что», а «кто», Захар Харитонович, — так же тихо ответила я. — И я — своя собственная.

Он не ответил. Дверь закрылась без стука, и только тяжелый запах одеколона, так и не сумевший заглушить подгнившие яблоки, остался во флигеле.

Теперь нужно отдать копии расписок Стрельцову, чтобы и он подписал. Как представитель власти.

— Могу я спросить, зачем вы решили заверить этот долг? — осторожно произнес Нелидов.

— Зафиксировать. Чтобы Кошкин внезапно не «вспомнил», что он был больше. Или чтобы вдруг не изменились нужды, на которые тетушка занимала деньги, раз уж Кирилл Аркадьевич любезно объяснил, как следовало бы оформить заем.

В самом деле, не поленились бы вместо нескольких крупных сумм расписать на десятка полтора мелких — оспорить их было бы куда труднее.

Я отогнала шальную мысль: а что, если существовали и шуба, покрытая бархатом, и драгоценности, только парочка мошенников успела их припрятать? Но тогда Кошкин бы отреагировал не так.

— Исправник будет свидетельствовать в вашу пользу. И я, — сказал Нелидов. — Полагаете, у купца хватит наглости оспорить свидетельство трех дворян?

— Наглости? Опозоренная девка не оценила одолжения, которое ей оказали. Мало того, мешает вывести дела на совсем другой уровень. Кстати, есть ли у него сыновья?

— Как не быть, — кивнул управляющий.

Я усмехнулась.

— Тем более. Не только ему планы порчу, но и наследникам перекрываю путь наверх. Как думаете, хватит ли у него наглости бороться за то, что он считает своим?

Нелидов ответил не сразу.

— Я бы не советовал вам выезжать одной, Глафира Андреевна.

— Совет дельный. Но, простите, Сергей Семенович, бессмысленный. Что помешает ему поджечь ночью дом? Нанять «разбойников», которые обстреляют мой экипаж из-за деревьев, сколько бы сопровождающих со мной ни ехало?

— Хотя бы то, что жениться на покойнице невозможно. Но неужели вы совсем не боитесь?

— Конечно, боюсь. Но я не позволю моему страху играть на стороне Кошкина. К слову, вы можете взять расчет, если хотите.

— Не оскорбляйте меня, Глафира Андреевна.

— Прошу прощения. Так вот, я намерена жить, а не бояться. Ездить по делам и в гости, куда меня приглашают. Искать новые доходы. И новые… — Кажется, у меня появилась идея. — Вы ведь жили в столице?

— «Нищенствовал», как изволил выразиться господин Кошкин, — невесело усмехнулся Нелидов.

— Не могли бы вы аккуратно разузнать, кто именно положил на стол императрицы указ об удочерении титула?

У управляющего отвисла челюсть.

— Я не вхож в настолько высокие круги. Могу попробовать выведать сплетни, возможно, они помогут узнать. Но лучше бы вам обратиться с этой просьбой к исправнику.

— С какой именно просьбой, Глафира Андреевна? — поинтересовался Стрельцов. Вот уж точно, вспомни… впрочем, называть его дураком у меня язык не повернется. — Прошу прощения, — добавил он. — Я не собирался подслушивать, но не мог не услышать последних слов еще с лестницы.

Потому что я специально оставила дверь на людскую половину дома открытой, чтобы кто-нибудь не начал трепать, будто я уединилась с молодым управляющим в его покоях.

Стрельцов демонстративно притворил дверь.

— Не стоит обсуждать подобные вещи так, что их может случайно услышать кто угодно.

Я мысленно выругалась.

— Прошу прощения, господа, но, кажется, есть неразрешимое противоречие. Вы правы, слуги — не мебель, и им не стоит знать лишнего. Но и оставаться в закрытой комнате наедине с двумя мужчинами я не могу. Моя репутация, конечно, давно погибла, однако я стараюсь ее восстановить, насколько это возможно.

— Согласен. — Исправник снова распахнул дверь. — Полагаю, Марья Алексеевна с большим удовольствием побудет дуэньей.

В самом деле. И, в отличие от Вареньки, генеральша прекрасно знает, о чем можно болтать, а когда стоит придержать язык за зубами. Может, даже и подскажет что-то.

Хорошо, что Варенька, спускаясь в омшаник, напомнила, как местный этикет отличается от привычного мне. Я помедлила у лестницы, пропуская вперед мужчин. Нелидов зашагал, не оглядываясь, Стрельцов задержался уже на первой ступени.

— Я был бы очень рад, если бы вы больше доверяли мне, Глафира Андреевна, — еле слышно сказал он.

После того, как ты дал мне понять, что я подозреваюсь не только в убийстве?

— Я тоже была бы рада знать, что мы союзники. Но это зависит от того, на чьей вы стороне.

— На стороне закона, само собой.

— Закон — что дышло, — улыбнулась я краем рта. — Не повернется ли он так, что мне придется защищаться и от него?

Стрельцов развернулся, глядя мне в глаза.

— Моя сторона — закон, который защищает. А не тот, который используют как дубину.

Нелидов оглянулся на нас и почти побежал вверх. Стрельцов продолжал смотреть на меня.

— Мне очень не хотелось бы выбирать между вами и долгом, — все так же тихо сказал исправник. — Потому что… Потому что это будет самый трудный выбор в моей жизни.

Повисло молчание, и я не осмелилась ни прервать его, ни отвести взгляд, услышав в его словах куда больше, чем прозвучало.

Или мне показалось?

— Но если и я, тот, кто должен служить закону, начнет поворачивать его как дышло — не стану ли я таким же, как те, от кого должен защищать?

Он круто развернулся и рванул вверх через ступеньку. Гнаться за ним я не стала.

Когда я выбралась наверх, оба мужчины старательно разглядывали пейзаж за окном. Да-да, один ничего не слышал, второй ничего не говорил. А я им верю.

Я постучалась в дверь комнаты Марьи Алексеевны. За стеной что-то стукнуло, а следом послышался тихий цокот и шорох.

— Да, — ответила генеральша и добавила совсем другим тоном: — Ну и куда ты полез? Боишься, хозяйка заругает?

Я заглянула внутрь.

— Вернулась, Глашенька, — просияла генеральша. — Доброе утро, граф. И вам доброе, Сергей Семенович. По какому поводу такая делегация?

Ответить она мне не дала, даже паузу не сделала, чтобы я могла хоть рот открыть.

— Полкан твой чудит. Прошмыгнул как-то ночью и шасть на кровать! Я его спихиваю, а он все одно назад и в ногах ютится. Я снова спихиваю. А он морду на край кровати положил и смотрит — ну чисто ребенок обиженный. Пришлось пустить. Так всю ночь в ногах и проспал. Утром подскочил и шмыг под кровать. Как раз перед тем, как ты в дверь постучала. Только ушла — вылез. И вот опять спрятался.

Она попыталась перевеситься через край кровати, но охнула и, выпрямившись, откинулась на подушках.

Я наклонилась. Полкан умильно посмотрел на меня. Высунул язык, часто дыша, и завилял хвостом.

— Смешно ему, — проворчала я. — Вылезать будешь?

Он завилял не только хвостом, но, кажется, и задом, однако не двинулся с места.

— Ну как хочешь. Только потом с пыльным пузом на постели не лазь.

Он застучал хвостом по полу.

Стрельцов пододвинул к кровати стул, я благодарно кивнула. Коротко рассказала генеральше о требованиях Кошкина.

— Что копии сняла — хорошо, — кивнула она. — И что от наследства теткиного нашла смелость отказаться — хвалю. Только не предъявит он эти расписки второй раз, урок усвоил. Ставлю на то, что пойдет долги твоих родителей искать да выкупать. От них не отвертишься.

— Понимаю. Поэтому, я считаю, неплохо бы узнать, кто помог Кошкину положить на стол императрицы указ об удочерении титула. На самом верху все грызутся друг с другом, и у влиятельного покровителя купца могут найтись не менее влиятельные враги. Если дать им…

— И думать не смей! — перебила меня генеральша. — Не по зубам тебе такие игры.

— Я не собираюсь сама в это соваться. Но если какой-нибудь враг покровителя Кошкина получит свидетельство темных делишек…

— «Свидетельство», — передразнила она. — Они там, — она ткнула пальцем в потолок, — шулер на шулере и шулером погоняет. Другие у трона долго не держатся. Так что по-тихому договорятся, а тебя просто прихлопнут. Ты для них даже не мошка, пыль под ногами. И даже грех на душу брать, убивать не надо. Поднять свидетельство о недееспособности да в желтый дом упечь.

— Или повернуть дело так, будто вы обвиняете саму императрицу в том, что она подкуплена Кошкиным. Это государственная измена. В лучшем случае — кнут и каторга, но проще — плаха, — поддакнул Стрельцов. — Вы задумали самоубийство, Глафира Андреевна.

Может быть, они были правы. Я привыкла жить в мире, где информация разлетается мгновенно. И где огласка может сорвать далеко идущие, но не слишком законные планы. Однако здесь, похоже, меньше знаешь — крепче спишь.

Я покосилась на Нелидова — что он скажет, но управляющий только развел руками, всем видом показывая, что некомпетентен в таких вопросах.

Генеральша не унималась.

— Но даже если тебя решат не убирать, а сделать орудием в борьбе против покровителя Кошкина, поднимется скандал. Огромный скандал, который бросит тень на весь уезд. И наши соседи здорово осерчают на ту, которая вынесла сор из избы.

— Так что теперь, жить среди сора, пока не задохнешься? — возмутилась я. — Мне что, сидеть и ждать, пока Кошкин скупит долги моих родителей? Там двадцать тысяч, если верить записям отца!

— Сидеть среди сора не надо. Его следует выносить днем и на помойку, а не посыпать им головы соседей. — Марья Алексеевна улыбнулась. — Глашенька, ты же умница. Ты вон княгиню нашу, по слухам, за четверть часа очаровала.

— Это когда до вас успели дойти такие слухи? — Я покосилась на Стрельцова, но тот с улыбкой покачал головой.

— Так ими земля полнится, — проворковала генеральша.

— Софья Александровна! — догадалась я.

— Она самая. Ты и ее восхитила своей хваткой.

— Надо же, не ожидала.

— А зря. Софья хватких уважает. Вот и продолжай так же. Чтобы вспомнили, что ты своя. Оступилась один раз, тут уж никуда не деться. Но все же ты — дворянка, потомственная. А тут какой-то купец хочет с другими потомственными дворянами на одну доску встать, понимаешь?

Я медленно кивнула.

— Если у Кошкина его дело выгорит, придется вчерашнему мужику кланяться как равному. Чтобы такого не допустить, можно и на Великое Торжище за чаем да другими хатайскими товарами съездить, понимаешь? — Генеральша похлопала меня по руке. — Не зря твоя тетка до последнего помалкивала. Что соседи на такое скажут?

— Скажут, что такой муж лучше, чем никакого, — покачала головой я.

— А это как ты себя поведешь. Если всем соседям дашь знать, что дворянская честь за купеческое золото не продается и что ты своих предков, которые дворянство кровью да верным служением государям добыли, подводить не намерена — они на твоей стороне будут.

— Еще я бы сказал, что очень сложно травить образцовую помещицу, у которой и хозяйство процветает, и все подати уплачены, — вмешался Нелидов.

— Не уверена, — вздохнула я. — Таким завидуют, а зависть способна на многие пакости.

— Зависть не так опасна, как жалость. Завидуют — сильным. Завидуют, но при этом стараются не трогать без нужды. Жалеют слабых. Жалеют и одной рукой помогают, а второй — отнимают последнее. Потому что с ними так можно. — Он невесело усмехнулся. — Поверьте, я знаю, о чем говорю. До сих пор вы были слабой. Опозоренная барышня, которая позволяет помыкать собой даже экономке.

Стрельцов вскинул голову, но я жестом остановила его.

— Договаривайте, Сергей Семенович.

— Но вы — сильная. Вы — барышня, которая может поднять хозяйство. Которая может платить налоги. Богатая помещица, которая жертвует на храмы и помогает соседям, ценный союзник. И это куда более надежная защита, чем любые письма и связи. Нищенка — обуза.

— Но хозяйство не поднимется по мановению моей руки. Нужно время.

— Кошкину тоже потребуется время. А поскольку сейчас самый сезон, время играет на вашей стороне.

— Согласен, — сказал Стрельцов. — От себя добавлю вот что. Не бывает так, чтобы нечестный человек был нечестен только в одном, а в остальном кристально чист. А раз так — найдется за что ухватить. Только, умоляю вас, не предпринимайте ничего, не посоветовавшись. На случай если вы придумаете еще один умный и смелый, но самоубийственный для барышни вашего положения план.

Глаза защипало, и защекотало в носу. Еще немного — и разревусь. Как, оказывается, здорово знать, что ты не одна.

— Спасибо. — Я растроганно шмыгнула носом. — Вам всем. Что бы я делала без ваших советов.

— Да полно тебе, Глашенька. — Голос Марьи Алексеевны тоже внезапно сел. — И сама бы справилась.

— Уж кого-кого, а вас сломить — непростая задачка, — сказал Стрельцов.

И так он это сказал, что у меня в груди разлилось тепло, а слезы все же навернулись на глаза.

— Где вы там все спрятались? — вернул меня на землю голос Вареньки. — Завтрак простынет!

— Четверть часа, и будем, — откликнулся Стрельцов, стремительно отвернувшись к двери.

Графиня просунулась в комнату.

— А можно к вам?

Стрельцов пожал плечами.

— Как хочешь. Я собираюсь осмотреть здесь все магией, чтобы лишний раз не беспокоить Марью Алексеевну. А после завтрака продолжим во всем остальном доме. Глафира Андреевна, вы не против?

— Это ваша работа, — кивнула я.

Неужели пару мгновений назад мне почудилось тепло в его голосе?

— Графинюшка, ты бы сбегала да заварила чая покрепче да послаще, — сказала Марья Алексеевна. — Кузену твоему очень кстати будет.

— Заварки нет, — ответила я вместо Вареньки.

И вроде стыдиться нечего: не я принимала под видом заварки копорку, но все равно стыдно.

— Я вчера велел Гришину раскрыть цыбик и выложить заварку сушиться в амбаре, — сказал Стрельцов. — Поскольку в таком виде она больше не годна на вещественное доказательство, у вас есть полпуда заварки. Исключительно для личного пользования.

— Спасибо. И спасибо за предупреждение.

Пожалуй, говорить вслух, что после фразы «полпуда заварки» я начала прикидывать, как бы этот чай распродать в розницу, не стоит. В самом деле — взять то, что иначе бы сгнило, для личного пользования — еще туда-сюда, однако продавать контрабанду — это уже не шутки. И я, похоже, так испугалась Кошкина с его расписками, что совсем ума лишилась.

Что ж, буду утешаться тем, что следующие несколько лет не придется тратиться на чай. Настоящий чай.

— Начнем, пожалуй, — сказал Стрельцов. — Марья Алексеевна, простите, мне понадобится подойти ближе, чем прилично.

— Ох, граф, я ведь старуха, уже и не увижу, ближе, чем прилично, али дальше. Только смотри, кавалер у меня под кроватью ревнивый, как бы за штанину не цапнул.

Я наклонилась.

— Полкан! Вылезай!

Нечего ему мешать обыску.

Пес заерзал, но не вылезая, а забираясь глубже в тень. Опустил голову на передние лапы с виноватым видом, и только кончик хвоста крутился, как бы говоря: «Ругай меня, хозяйка, но вылезать не буду».

— Да что с тобой! — Я присела и тронула его нос. — Не заболел ли?

Нос был холодным. Полкан лизнул мою руку и остался на месте.