Хозяйка старой пасеки 3

8

Я подняла голову. Зачем-то подровняла стопку бумаги, прогладила пальцем края — не выбивается ли где-то листок — прежде чем опустить на стол.

— Почему сейчас?

— Не понимаю вас.

— Перестаньте, Кирилл Аркадьевич. Все вы понимаете. Я не пыталась притвориться, что свежа как роза, бодра и готова разбираться с делами, пока они не закончатся. Очевидно, что я закончусь куда раньше дел.

Он повел рукой, словно собирался меня перебить, но я не остановилась.

— Не надо рассказывать мне, будто я прекрасно выгляжу и справлюсь со всем. Я не настолько дура, чтобы в это поверить. Я спросила, может ли дело подождать до утра. Вы вручили мне протокол, давая понять, что до утра дело не подождет. Однако я не вижу здесь ничего, что не могла бы узнать утром. Савелий мертв, это уже точно не изменится. Почему сейчас? Особенно если учесть, что и вам не помешал бы отдых?

Он улыбнулся, как кот, играющий с мышью.

— Прямой вопрос заслуживает прямого ответа. Потому что сейчас вы устали. Устали настолько, чтобы не следить за тем, что и как говорите. Вы правы, в этих бумагах нет ничего срочного. Савелий не воскреснет ни завтра, ни к скончанию времен. Что по-настоящему срочно — посмотреть, на что именно вы обратите внимание в этом протоколе, когда у вас нет сил притворяться невинной барышней.

И почему я не удивлена?

— У меня действительно нет сил притворяться прелесть какой дурочкой или хрупким цветком. И никогда не было. Поэтому я задам еще один прямой вопрос — вы и контрабанду хотите повесить на меня? Учитывая, что… как вы там сказали? «Хозяйка задает тон всему, что происходит в доме»?

Он промолчал, и это молчание было красноречивей любых слов.

— Что ж, спасибо за честность. — Я вспомнила еще кое-что. — И раз уж вы разоткровенничались за ужином — не расскажете заодно, сильно ли Кошкин пострадал от того диверсанта с гранатами?

— Почему Кошкин? — удивился он.

— Вы сказали, что грабили тех, кто возит чай, фарфор, шелка и так далее. Это хатайские товары, насколько я понимаю. Кошкин торгует чаем в нашем уезде.

Стрельцов ответил не сразу, как будто мой вопрос натолкнул его на какую-то мысль.

— Не совсем так. Он возит чай из Хатая через наш уезд в Белокамень. Минуя ярмарку в Великом Торжище.

— А заодно продает цыбик-другой местным помещикам.

Стрельцов кивнул, как-то отрешенно, словно продолжал что-то обдумывать.

— Так сильно ли он пострадал? — напомнила я.

— Куда меньше, чем конкуренты…

— … которых не стало после тех нападений.

— С чего вы взяли?

— С того, что мой управляющий сказал: раз я рассорилась с Кошкиным, мне придется самой ездить за чаем на ярмарку в Великое Торжище.

Стрельцов неопределенно покачал головой — ни да, ни нет.

— Честность заслуживает ответной честности. Возвращаясь к… — Он указал на протокол. — Вы не разочаровали, Глафира Андреевна. Ни испуганных охов, ни притворных обмороков. И внимательное изучение деталей ранений. Настолько внимательное, будто они о чем-то вам говорят.

— Они говорят мне о том, что человек, который едва не убил нас всех сегодня — мертв. Страху я натерпелась сегодня в омшанике столько, что на сегодня его запасы исчерпаны, и уж не буквы на листе бумаги способны их возобновить.

Я снова начала просматривать протокол.

— Что вы ищете теперь? — полюбопытствовал Стрельцов.

— Описание старых шрамов. Боевых ранений.

— Их нет.

Я покачала головой.

— Очевидно, что это Савелий лез тогда в дом. Однако то, как он вел себя в день вашего приезда, никак не вяжется у меня с образом опытного боевого мага, которого даже вы не смогли одолеть.

— Мне нравится это «даже», — хмыкнул исправник. — Я-то обычный человек. А что до Савелия… внешность часто обманчива. И чем искуснее хитрец, тем лучше умеет казаться не тем, кто он есть в действительности.

— Может быть, — проворчала я, старательно отгоняя ощущение, будто на самом деле исправник снова говорит вовсе не о Савелии. — Вам виднее, с вашей-то работой.

— Не расскажете мне, зачем бы он мог лезть в дом посреди ночи?

Я усмехнулась.

— Правде — представления не имею, что ему понадобилось — вы не поверите. Врать не вижу смысла. Разбирайтесь сами.

— Разберусь, будьте покойны. Надеюсь, вам не будут сниться кошмары этой ночью. Я бы себе этого не простил.

Нет. Спать. Немедленно. Потому что мне опять чудится намек в его словах. В этот раз — не на возможное преступление.

— После такого денька я буду спать как убитая. Чего и вам желаю.

— Спать как, — он выделил голосом это слово, — убитый — это прекрасно. Главное, чтобы действительно «как». — Он улыбнулся.

Я ответила такой же ехидной ухмылкой.

— Мне невыгодно, чтобы вас сменил другой исправник. Какой-нибудь тупой солдафон, который потащит меня в тюрьму за убийство тетушки… и ваше заодно. Вы по крайней мере умеете думать. Когда не цепляетесь к словам. И есть надежда, что вы найдете настоящего преступника. Доброй ночи.

— Доброй, — согласился он. — Тем более что следующий день будет не менее хлопотным, чем сегодняшний.

— Прошу прощения?

Что он еще приготовил?

— Мне придется обыскать магией весь дом. Зачем-то ведь Савелий в него полез. А вам придется за этим наблюдать, во избежание… недоразумений.

— Обыскивайте сколько вам заблагорассудится, — фыркнула я. — А насчет недоразумений… Мы снова возвращаемся к вопросу о вашей беспристрастности и моем доверии. Вы живете в этом доме не первый день.

По его лицу пробежала тень, но я не дала ему возможности ответить, повторив:

— Доброй ночи.

А вот насчет «спать как убитая» я не угадала. Свалилась-то я и правда без задних ног, но через какое-то время проснулась от звука шагов. Вот скрипнула половица. Еще раз.

Я резко села, зажигая волшебный огонек. Никого.

Померещилось?

Снова скрип. По гостиной кто-то ходил.

Неужто Полкан опять проворонил незваного гостя? Или это свои? Или Полкан даже залаять не успел, прежде чем его…

Я подхватила кочергу, резко толкнула дверь.

Кто-то ругнулся.

В паре шагов от меня стоял Стрельцов, потирая лоб.

— Прошу прощения, Глафира Андреевна, — сказал он прежде, чем я пришла в себя. — Бессонница.

Я вздохнула, подавляя желание добавить кочергой.

— Возьмите у Марьи Алексеевны обезболивающее. Уснете как миленький, — проворчала я. Захлопнула дверь, просунула в ручку кочергу.

Натягивая на голову одеяло, я не знала, чего хочу на самом деле — чтобы он попытался пробраться с другой стороны или чтобы оставил меня, наконец, в покое. Впрочем, усталость быстро избавила меня от дурацких размышлений.

Разбудил меня смутно знакомый голос.

— А я говорю — глупости все это!

— Почему? — А вот это Стеша. Только с кем она спорит в моей комнате?

— Потому что неча матери перечить, вот почему!

Я перевернулась с боку на бок. Нет, не в моей комнате. Просто у меня окна нараспашку, люблю спать в прохладе. Но неужели Стеша успела уже сходить в деревню и вернуться? Сколько же времени сейчас?

— Я не спорю, маменька. Я прошу растолковать. Может, я не понимаю чего-то.

Так, кажется, я не только на Вареньку плохо влияю.

— И растолкую, ежли ты сама дура. Неча курице мечтать о соколином полете. Грамота — барская забава. Простым людям она незачем.

— Барышня говорит, грамота нужна ума набираться, чтобы дурой не быть.

— «Ума набираться», — передразнила Прасковья. — Что господам хорошо, простому человеку — беда. Дашка вон тоже думала, что ума наберется, когда писание взялась читать. Три раза прочла от корки до корки и ума лишилась.

— Маменька…

— «Маменька». Тебя, рябую, и без того не всякий замуж возьмет. А если, не дай боже, прознают, что грамотная? Это ж курам на смех: девка вместо огорода да дома книжки читает.

— Так нету у нас книжек-то!

— Значит, и грамота тебе не нужна. Все, я сказала. Благословения не дам. Иди работай, а то барышня заругает.

Я вздохнула. Вот так вот. Ты из кожи вон лезешь, чтобы найти и вытащить на поверхность скрытый потенциал ребенка, разбудить в нем интерес и найти мотивацию, а потом кто-то перечеркивает все парой фраз. Совершенно искренне желая добра.

С точки зрения Прасковьи, быть как все — проверенный веками способ выживания, а грамотность — опасная мутация. И даже если я попытаюсь ее переубедить, рассказать, что грамотность — это инструмент, чтобы узнавать новое, понимать мир и адаптироваться к нему, — она не услышит. Я — барыня. Я живу совсем в другом мире. Мире, где женщина не становится старухой к тридцати из-за изматывающего физического труда, где связи и деньги решают любые проблемы. Мире белого человека в колониальной стране.

И вообще я эксплуататорша-угнетательница, хмыкнула я про себя.

Вот подушку уже поугнетала, сейчас вылезу из кровати и пойду угнетать Марью Алексеевну вопросами о здоровье. А потом всех остальных домашних — необходимостью утреннего чая.

А еще очень хорошо бы угнести исправника кочергой, чтобы он поумерил свой расследовательский пыл, но устав благочиния вряд ли одобряет такое поведение. Ладно хоть, против возможности понежиться в кровати еще пару минут, прежде чем начать бегать, ни устав, ни исправник не возражают.

Вот только понежиться мне и не дали. В дверь осторожно постучали, и голос Вареньки спросил:

— Глаша, ты спишь?

— На этот вопрос нельзя ответить «да», — проворчала я, садясь в кровати. — Что случилось?

— Там опять явился этот противный купчина. Я хотела сказать, что ты не принимаешь, но Марья Алексеевна считает, что лучше его не гнать. И Кир тоже так сказал.

Ну вот и доброе утро. Впрочем, неужели я всерьез ожидала, что оскорбленный в лучших чувствах купец не вернется? У него бизнес-проект на кону.

— Сергей Семенович встал?

— Да все уже поднялись, кроме тебя, — хихикнула Варенька.

— Тогда попроси его, пожалуйста, провести купца через его флигель в мой кабинет.

До чего все же неудобная планировка! А поменять местами кабинет и спальню — тут же начнут трепать, что управляющий может в любой момент подняться из своего флигеля в мои покои. И там хоть десять замков вешай, хоть пояс целомудрия надевай прямо поверх платья.

Хотя болтать в любом случае начнут, даже если бы Нелидов был в два раза старше и в четыре раза толще Кошкина. Поэтому мне стоит выкинуть из головы всякие глупости и собраться. Разговор явно будет нелегким.

— Кир просил передать, что он очень хотел бы тоже поприсутствовать при беседе. Если ты не против.

Если я не против, как мило.

— Разумеется, пусть присутствует.

Раз уж обещал защищать меня от охотников за титулом и приданым. Помнит ли он сам о том обещании? Впрочем, неважно. Я не могу залезть к нему в голову и подправить мысли, как мне удобно. Стрельцов поступит, как считает нужным. Понять его я все равно не в состоянии — разница даже не в пару поколений, а в пару веков. Так что пусть все идет как идет.

Собиралась я не торопясь, но и не затягивая время специально. Прожженный купчина наверняка не из тех, кого можно утомить или вывести из себя долгим ожиданием. Единственное лишнее дело, которое я себе позволила, — заглянуть к Марье Алексеевне.

Генеральша, одетая в халат, возлежала на горе подушек и думок. В руках у нее были жития.

— С юности их не открывала, а оказывается, преувлекательнейшее чтение! — сказала она вместо приветствия. — Вот, скажем, святой Макарий. Был он полководцем великим и немало земель рутенских освободил от басурман. А потом все бросил и ушел в пустыню. Семь лет молился, и Господь посылал ему мед из трещины в скале и дожди, чтобы святой мог подкрепить силы для дальнейшей молитвы. А потом Макарий пошел проповедовать к диким племенам у северного моря. Разбойники его ограбить хотели, но он их своими речами так растрогал, что те разрыдались и обратились в истинную веру. Потом стаю волков усмирил, белого медведя голыми руками взял… — Она потрясла книгой. — Чем не роман! И это только начало. Я, пожалуй, еще почитаю, Ивану Михайловичу на радость. Если я тебе сегодня не нужна, конечно.

— Как вы можете быть не нужны, Марья Алексеевна! — улыбнулась я. — Ваша помощь бесценна. Поэтому вам необходимо отдохнуть на радость не только Ивану Михайловичу, но и нам всем, чтобы мы не беспокоились о вашем здоровье.

— Ой, лиса… — разулыбалась она. Посерьезнела. — Слышала я, Кошкин приехал. Не подписывай ничего, пока исправник не заверит.

— Спасибо за напутствие, — кивнула я. — Отдыхайте.

— Доброе утро, — приветствовала я собравшихся, заходя в кабинет.

Не хватало только Марьи Алексеевны. Даже Варенька скромно примостилась в углу — то ли не нашла себе более интересного занятия, то ли предвкушала очередное представление.

Судя по виду Стрельцова, для него утро было еще более «добрым», чем для меня. Я-то хотя бы выспалась, а что не позавтракала — так будет причина выпроводить Кошкина побыстрее. А вот у исправника под глазами залегли темные круги.

Вот как хотите, но не поверю я в бессонницу у молодого мужчины, который провел день в седле на свежем воздухе. Кого он караулил и с какой целью? Не забыть бы внимательней приглядеться к Гришину, поди, тот тоже «бессонницей» всю ночь прострадал.

До меня наконец дошло, почему исправник сунул мне протокол вечером. Чтобы предупредить о возможном обыске и посмотреть на реакцию.

Что ж, пусть смотрит. Вряд ли это создаст проблемы кому-то кроме самого исправника.

— Доброе утро, Глафира Андреевна, — поднялся мне навстречу Кошкин. — Хорошо вам, барышням, когда встали, тогда и утро. А нам, простым людям, приходится с петухами подниматься да за работу приниматься.

Я устроилась за столом, жестом указала купцу на кресло. Тот сел, но затыкаться не собирался.

— Оно, конечно, дело молодое. Когда дома столько приятных гостей да столько интересных… бесед, когда там вовремя спать лечь. — Он многозначительно улыбнулся.

Нелидов сдвинул брови, Стрельцов стиснул ручки кресла так, что пальцы побелели. Одна Варенька осталась безмятежна, явно не считав намека.

— Прошу прощения, Захар Харитонович, я не вполне понимаю вас.

Я слегка наклонила голову и раскрыла глаза пошире, копируя выражение графини, когда она сталкивалась с чем-то непонятным, но очень интересным. Уголок рта Стрельцова едва заметно дрогнул — он-то точно понял, кто послужил мне образцом. Кошкин сокрушенно покачал головой.

— Виноват, Глафира Андреевна, я мужик простой, складно изъясняться не научен. Осмелился предположить, что у вас-то, господ образованных, всегда найдется о чем побеседовать, умно да изящно. Видать, не те слова выбрал.

Я широко улыбнулась.

— Ах, вот вы о чем! Понимаю, действительно сложно чувствовать себя недостаточно… красноречивым. Однако искусство изящной беседы — это всего лишь навык. Как ездить верхом или колоть дрова. При желании и усердии этому может научиться каждый. Если хотите, могу посоветовать вам хорошего наставника. Да что далеко ходить — вон, Варвара Николаевна весьма преуспела в изящной словесности.

Варенька просияла.

— Конечно, я с готовностью помогу! Учиться никогда не поздно.

Нелидов откинулся на спинку стула, чересчур тщательно поправляя манжет. Глаза Стрельцова на миг сузились, он замер на вдохе, выдохнув чуть громче обычного.

Я продолжала улыбаться, глядя на купца с вежливым участием. Пауза затягивалась.

— Благодарю за заботу, Глафира Андреевна, — прокашлялся наконец Кошкин. — Однако цифры в счетах куда красноречивей красивых слов. Так что я уж по-своему, по старинке.

— Слушаю вас.

— Так вот, о счетах, Глафира Андреевна. Земель у вас много, и дом большой, все это заботы да содержания требует.

Голос его звучал елейно, однако взгляд был расчетливым и жестким.

— Дело это сложное, хозяйство вести, и, не в обиду вам будь сказано, ни родители ваши, ни тетушка, покойница, не смогли с этой ношей справиться.

Он выдержал паузу, явно ожидая вопроса. Я молчала. Было очевидно, к чему он клонит, и подыгрывать я не собиралась. Кошкин извлек из-под кафтана перевязанную лентой бумажную трубку.

— Вот, извольте посмотреть, сколько товаров на содержание дома ваша тетушка в долг у меня приобрела, да так и не успела расплатиться. Еще займы ассигнациями. У вас, господ, как и у нас, купцов, все средства в дело вложены. Только мы товар продали да деньги свои вернули с прибытком, а земля-то никогда не знаешь, прибыль или убыток принесет.

Он нарочито медленно развязал ленту, положил бумаги на стол, несколько раз прогладил ладонями.

— Я, конечно, со всем пониманием. Не ради себя Агриппина Тимофеевна старалась, ради будущего вашего. И товарами, и деньгами ссужал в ущерб себе. И со сроками не торопил. Думал, уж коли свои люди, сочтемся как-нибудь.

Я все так же молча взяла бумаги. Попыталась вчитаться, но приторный голос Кошкина, казалось, лился в уши словно настоящий сироп.

— Я купец, Глафира Андреевна, и купеческое мое слово крепкое. Но и от других я жду, чтобы обещания свои держали. И раз уж вы вчера прямо мне заявили, что уговор наш соблюдать не намерены, то и мне теперь приходится не по-родственному поступать. По-купечески. Долг платежом красен.

Кошкин вздохнул так, что бумага затрепетала. Обвел взглядом присутствующих, словно призывая их в свидетели.

— Пятнадцать тысяч отрубов сумма, конечно, знатная. И требовать ее от вас целиком и сразу — я же не зверь какой. Но и, по справедливости если, долги нужно платить.