Хозяйка старой пасеки 3

11

— Наверняка набедокурил и прячется, — улыбнулся Стрельцов. — Там на кухне ничего не пропадало?

— Точно, он же всю ночь у меня провел, вместо того чтобы хозяйку караулить. Вот и винится. — Марья Алексеевна снова попыталась заглянуть под кровать. — Да ладно, Глашенька не обидчивая.

Я рассмеялась, почесывая пса за ухом.

— Ах ты изменщик, нет тебе прощения! А вдруг бы кто на меня покусился? И кто бы меня защищал без тебя?

— Я, — сказал исправник, и Полкан тут же гавкнул, будто подтверждая.

Я неловко задрала голову. Так, снизу, Стрельцов казался еще выше. Гигантом. Скалой, о которую разобьется любая буря. Так хотелось поверить, что в этом простом «я» было лишь то, что слышалось. Не бравада и не заигрывание. Констатация факта.

Вот только что он делал сегодня ночью под дверью моей спальни?

— Что ж, надеюсь, с двумя такими защитниками мне не понадобится кочерга.

Я снова потрепала Полкана, прежде чем встать. Стрельцов прокашлялся.

— Начнем, пожалуй.

Я отступила на пару шагов, старательно не замечая красные пятна на скулах Стрельцова. Почему-то одно его короткое слово тревожило меня сильнее, чем все угрозы Кошкина.

Потому, что мне так хотелось ему поверить и сделать шаг навстречу?

Пол вокруг Полкана будто растаял. Вот стали видны лаги, на которые опирались половицы. Между брусьями лагов лежало рыжее с белыми вкраплениями.

— Что это? — полюбопытствовала я.

— Глина с соломой, чтобы лучше держалось тепло, — пояснил Нелидов.

Доски вернули плотность. Стрельцов с досадой посмотрел на меня.

— Не отвлекайте, пожалуйста, Глафира Андреевна.

Я заткнулась. Попыталась приглядеться. к магии, чтобы самой научиться так же — бесполезно. Все равно что наблюдать за пианистом-виртуозом. Вроде все просто — нажимай себе клавиши в определенном порядке, но попробуй разглядеть этот порядок, не говоря уж о том, чтобы повторить!

Ну почему здесь толком не учат магии! Хотя, если вспомнить историю, здесь и другим наукам учат не слишком эффективно. Не додумались еще до педагогики, психологии обучения и тому подобного. А магию, похоже, не так-то легко систематизировать.

Настя говорила, что относится к ней как к еще одному физическому явлению. Стихия Стрельцова, как и моя — огонь. Как она может сделать предметы прозрачными?

Тепловизор? Но далеко не все предметы проницаемы для инфракрасного излучения, да и глубина проникновения невелика. Исправнику явно удавалось просветить куда глубже.

Вот истаяли лаги, под ними, как и должны, обнаружились просмоленные балки перекрытий, ниже — еще слой досок, «изнанка» потолка.

Стрельцов медленно двинулся от постели Марьи Алексеевны, и вместе с ним сдвигалось прозрачное пятно. Лицо исправника застыло, взгляд казался отсутствующим, на лбу проступили капли пота. Двигался он методично, квадрат за квадратом, но не обнаружил ничего, кроме пары опустевших мышиных гнезд. За полом последовали стены — но и в них не нашлось ничего необычного кроме обрешетки, которая удерживала слой «утеплителя», кирпичей стен и штукатурки снаружи.

— Ничего, — сказал Стрельцов наконец. Улыбнулся с таким видом, будто магический обыск совсем его не утомил.

Я бы, может, и поверила, если бы, когда он опускал руки, кончики пальцев не дрожали. Стрельцов сжал и разжал кулаки, и дрожь прошла.

— Продолжим после завтрака.

Полкан выбрался из-под кровати и шумно отряхнулся. Сиганул на ноги Марьи Алексеевны.

— Я же просила не лазить в кровать с пыльным пузом, — проворчала я.

Марья Алексеевна повела под животом Полкана. Поток воздуха стряхнул пыль и выдул в окно.

— Вот и все, теперь пузо не пыльное, — сказала она.

— Балуете вы чужого пса, — неодобрительно покачал головой исправник.

Я хотела ему поддакнуть, но мимолетную мысль тут же вытеснило озарение.

Поток воздуха. Перепад температур — как тот магический фен, когда мы сушили волосы.

— Есть! — завопила я. — Бро…

Я осеклась. Открыли ли здесь броуновское движение?

— Что, простите? — переспросил Стрельцов.

— Бродячие молекулы, — попыталась я выкрутиться.

Теперь все присутствующие изумленно смотрели на меня.

— Ай, не обращайте внимания. Мысль в голову забрела и осенила.

Разные материалы реагируют на температуру по-разному. Значит, и молекулы будут двигаться по-разному. И магия будет по-разному их воспринимать.

Я подняла руки ладонями вниз, точно так же как Стрельцов. Значит, магия, огонь, тепло. Пол стал прозрачным.

Я двинула пятно под кровать, до места, где лежал Полкан. Все то же — лаги, утеплитель, брусья…

Силы исчезли мгновенно. Я пошатнулась, и Стрельцов подхватил меня под локоть.

— Глафира Андреевна, нельзя же так безрассудно экспериментировать!

— Да, Глашенька, похоже, чай с медом понадобится прежде всего тебе, — покачала головой Марья Алексеевна. — Ты уж присмотри за ней, граф.

— Присмотрю, — кивнул Стрельцов. Подставил локоть. — Обопритесь на мою руку, пожалуйста.

Я помедлила.

— Будет куда неприличнее, если вы упадете с лестницы, — сказал граф, будто читая мои мысли. — Обопритесь, или я на правах исправника посажу вас под домашний арест в вашу спальню, пока не пройдет слабость от магического истощения.

Пришлось подчиниться — под смешок генеральши и довольное виляние хвостом Полкана.

— Я пришлю к вам девочек с завтраком, — пообещала я.

— Непременно, Глашенька, непременно.

Как ни противно было признавать собственную слабость, поддержка Стрельцова на лестнице стала необходимой. В голове у меня звенело, перед глазами плясали мошки, и немного пошатывало. Все же виснуть на исправнике слишком уж откровенно не хотелось, и я вцепилась в перила. Однако обмануть удалось только саму себя.

— Не пытайтесь сделать вид, будто вам лучше, чем на самом деле, — мягко сказал Стрельцов. — Я знаю, что такое магическое истощение.

Судя по всему — гипогликемия и резкое снижение артериального давления. Но вслух об этом лучше не говорить.

— Тогда мне придется сделать вид, будто я мешок с мукой, — попыталась отшутиться я. — А вы тоже устали после обыска.

— Значит, вы будете самым легким и милым мешком с мукой из всех, что мне доводилось видеть.

Я залилась краской, мысленно ругнулась: как мало, оказывается, надо, чтобы смутить юную барышню.

— Я совершенно не устал. Всего лишь обыск одной комнаты. Я привык рассчитывать свои силы, в отличие от вас. Магия — не игрушка, Глафира Андреевна, с непривычки вы могли потерять слишком много сил.

— Откуда возьмется привычка, если не тренироваться? — возмутилась я. — Любое незнакомое дело, хоть письмо, хоть приготовление еды, требует много сил поначалу, пока не сформируется навык.

— Разумеется. Однако письмо безопасно…

Не уверена. Что написано пером… и так далее.

— … в отличие от магии. Разве вам мало благословения? Зачем рисковать, изучая стихии?

— Жизнь — вообще дело рискованное, с печальным исходом, — фыркнула я. — Это ж не повод не жить.

Он покачал головой.

— Не передергивайте. Речь идет о вашей безопасности, а не о философии бытия.

— Безопасность? Этот мир, подкидывая очередную неприятность, не слишком спрашивает, предпочитаю ли я безопасность. Благословение выглядит отличной штукой, но вы остановили медведя не им, а огнем. И от Савелия…

— Глафира Андреевна, бога ради! Чтобы отбиваться и рисковать жизнью, есть мужчины!

— Есть, да не про нашу честь, — проворчала я.

— Не наговаривайте на себя и не оскорбляйте меня.

— Я не хотела вас оскорбить. Но давайте посмотрим правде в глаза. Даже отец или муж не может быть рядом непрерывно. Даже нанятый телохранитель, который будет следовать за мной будто тень, не станет сопровождать меня… в некоторых ситуациях.

— Давайте посмотрим правде в глаза, — согласился он. — Чтобы вы могли всерьез потягаться с опытным боевым магом, понадобятся годы упорных занятий. И все равно он останется сильнее физически.

Я вздохнула.

— Куда-то нас с вами не туда понесло, Кирилл Аркадьевич. На самом деле я не собираюсь отбиваться стихийной магией от Кошкина или какого-нибудь последователя Савелия, не с утра будь помянут. И уж тем более не собираюсь кидаться огненными шарами в любого, кто мне не понравится.

— Тогда зачем?

— Мне интересно.

— Это ответ на вопрос «почему», а не «зачем», — не унимался он.

— Не бывает бесполезных знаний и бесполезных умений. — Я улыбнулась. — Вот, скажем, это умение видеть сквозь стены — отличный способ проверить, чем занят внезапно притихший ребенок. Любая мать вам скажет: если там, где находится ребенок, вдруг стало тихо — он явно занят чем-то потенциально разрушительным и чаще всего опасным.

— Особенно если нянька отвлеклась или уснула, — рассмеялся он. — Но все же, прошу вас, не экспериментируйте в одиночку. Пусть рядом будет кто-то, кто сможет остановить вас или помочь. Магическое истощение — это не просто усталость. Так можно навсегда лишиться магии, но это полбеды. Можно лишиться и жизни.

Я кивнула.

— Спасибо за предупреждение, я буду помнить об опасности.

Как, оказывается, приятно верить, что о тебе беспокоятся.

— Но тогда и вам не стоит увлекаться магическим обыском. Дом большой, а сил у вас, не в обиду будь сказано… — Я замялась, пытаясь подобрать действительно не обидную формулировку. — Не бесконечное количество.

На лице Стрельцова промелькнуло что-то, что я не успела понять.

— Справлюсь.

— Вам виднее. Но, может быть, стоит отложить часть комнат на завтра.

Он развернулся ко мне.

— Хотел бы я знать: вы в самом деле беспокоитесь о моем здоровье — или о том, что я могу найти?

— Исправник — это не профессия, а образ мыслей? — хмыкнула я. — Четверть часа назад вы сказали, будто желаете, чтобы я больше вам доверяла. Но доверие возможно, когда оно направлено в обе стороны. Или невозможно вообще.

Я выпустила его локоть и шагнула на ступеньку ниже.

— Так что решайте сами, о чем я беспокоилась на самом деле — о вас или о том, что в каждой комнате у меня припрятано по парочке трупов и полпуда хатайской контрабанды.

Стрельцов придержал меня за плечо.

— Лестница еще не кончилась, Глафира Андреевна.

Я промолчала. Вырываться тоже не стала — глупо было бы потерять равновесие и в действительно сверзиться.

— Вы правы, исправник — это образ мыслей. Не самый привлекательный, как выясняется. — Он вздохнул. — И не самый последовательный. Одновременно помнить, что все могут быть не такими, как кажутся, и просить о доверии… — Он чуть крепче сжал мое плечо. — И все же мне не все равно, какая вы на самом деле. И не безразлично ваше беспокойство. — Он помолчал. — Спасибо вам за него. Простите. Я не привык к чужой заботе.

Продолжить обыск сразу после завтрака не вышло. Отец Василий, заверив мой отказ от наследства, попросил сопроводить его на пасеку, чтобы освятить ее. Вслед за ним потянулись и все домашние, кроме Марьи Алексеевны, разумеется. Не знаю, сильно ли отличался обряд от существовавшего в нашем мире, как-то не довелось мне в прошлой жизни присутствовать при освящении.

Я вслушивалась в такие простые и такие житейские слова молитвы — о помощи в трудах и делах насущных, о благословении дел рук человеческих и всякой жизни. Смотрела, как искрятся в лучах солнца капли воды, слетающей с кропила, и как размеренно сменяют друг друга пчелы у летков. Вдыхала запах свежей травы и луговых цветов. И где-то внутри зрела уверенность: я справлюсь. И с хозяйством, и с Кошкиным, чтоб его собаки драли, и с долгами.

И с тем запутанным клубком эмоций — спасибо юному телу с его гормональными штормами — что вызывал у меня Стрельцов.

Словно почувствовав мои мысли, он шагнул ближе, так что почти коснулся меня. Замер за правым плечом, такой спокойный и надежный. Как мне хотелось верить, что эта несокрушимая скала всегда будет рядом!

Рассудок тут же подсказал: он потащился на пасеку не чтобы полюбоваться утром или попросить благословения вместе с отцом Василием, а чтобы опасная преступница, то есть я, не перепрятала доходы от контрабанды. Но почему-то эта мысль не оскорбила меня, а наоборот, добавила уверенности.

Он не просто подозревает, он пытается понять. И хотя мне действительно есть что скрывать, в моих тайнах нет ничего преступного. Исправник мог бы стать моим самым опасным врагом, но мне все же хотелось надеяться, что в его словах о защите была правда. Что его дотошность приведет его к верному выводу: я — не преступница. Что я могу положиться на его защиту.

Отец Василий обернулся и взмахнул кропилом. Я вздрогнула, когда капли воды попали мне на лицо.

— Для маленьких тружениц благословения испросили, и для самой главной труженицы испросить не помешает, — сказал священник.

Стрельцов хмыкнул, и я вспомнила его вчерашние расспросы об одержимых. Отец Василий улыбнулся так безмятежно, словно он вообще не имел в виду ничего этакого.

— Что ж, дела сделаны, погостил я у вас, пора и честь знать. Не забывайте о вечерней службе в первый день седьмины, и об исповеди тоже пора вспомнить.

Я склонила голову. Исповедь! Никогда не считала себя особо верующей, но врать на исповеди даже для меня слишком. А демонстративно игнорировать вещи, важные для всех вокруг, тоже нельзя. Придется в очередной раз следить за каждым словом, так чтобы правда не имела никакого отношения к истине.

Впрочем, у меня еще будет время подумать об этом.

Когда мы вернулись к дому, стало очевидно, что возобновить обыск снова не выйдет: с дороги донесся стук копыт, а потом громкое «тпру!» возницы. Я обошла дом, мысленно готовясь к очередной пакости вроде явления Кошкина или гусара — вот уж кому я одновременно и желала, и не желала встретиться со Стрельцовым! Однако из повозки выбралась нянька Северских. Взяла у княгини Аленку, а тут и Стрельцов подоспел, подал руку, помогая княгине спуститься.

Мы обнялись. Вроде только вчера встречались, а я в самом деле была рада ей.

— Как здорово, что ты приехала!

— Извини, что я опять с ребенком. — Она забрала захныкавшую было малышку у няньки.

— Что ты, разве можно извиняться за то, что привезла такую прелесть! — возмутилась я. — Лишь бы она хорошо переносила дорогу.

— В дороге она, оказывается, отлично спит. Думаю, когда у нее начнет резаться очередной зуб, велю закладывать коляску и катать вокруг дома. Или лучше телегу с постеленным тюфяком, чтобы и мне поспать.

Аленка, будто понимая, что говорят о ней, довольно разулыбалась во все свои два зуба и замахала кулачком с зажатым в нем медвежьим когтем.

— Похоже, подарок пришелся по вкусу, — заметил Стрельцов.

— Да, не выпускает из рук! И изо рта тоже.

— Можно мне подержать? — попросила я.

Настя передала мне дочку. Аленка нахмурилась, разглядывая незнакомое лицо, но тут же снова заулыбалась.

— Ах ты красавица! — не удержалась я от воркования. — Вся в маму. Правда, Кирилл Аркадьевич?

— Я бы сказал, что копия князя. Говорят, если девочка похожа на отца, она будет счастливой.

— Значит, папина дочка, — рассмеялась я.

Аленка размахнулась и двинула мне когтем прямо по лбу.

Я ойкнула. Аленка опять размахнулась, но исправник перехватил крошечный кулачок.

— Осторожно, маленькая. Не надо обижать Глафиру Андреевну.

— И вовсе она меня не обидела.

Малышка замерла, разглядывая исправника. Стрельцов выпустил ее ручонку, выпрямляясь. Аленка захныкала, потянулась к нему.

Я снова рассмеялась.

— Правильно мыслишь, интересного мужчину нужно хватать и не выпускать.

Стрельцов смерил меня внимательным взглядом. До меня дошло, что я ляпнула. Щеки загорелись.

— Она действительно папина дочка, — спасла ситуацию Настя. — Характер чувствуется уже сейчас, и я боюсь думать, что будет, когда она подрастет.

Я ожидала, что Стрельцов заявит в своей обычной манере, мол, барышням приличествует скромность и кротость, но он задумчиво смотрел на меня, покачивая малышку.

— От барышни с характером, конечно, трудно будет добиться послушания. — Он позволил Аленке вцепиться в его большой палец, покачал туда-сюда, вызвав заливистый смех. — Но порой это вовсе не к худу. Дай бог, разумеется, чтобы ей никогда не пришлось его показывать, но если что — он может спасти там, где скромность окажется бесполезной. — Он поднял голову, обернулся к княгине и сменил тон. — Я надеюсь, подарок Глафиры Андреевны подействует так, как от него ожидается станет отгонять зло во всех обличьях.

— Спасибо за пожелание, — кивнула Настя. — Жаль, что не всегда нам, родителям, это удается. Но я тоже на это надеюсь.