Хозяйка старой пасеки 3

7

Стрельцов вылез из омшаника, как раз когда я закончила работать и размышляла — дожидаться ли его или отправляться вместе с Варенькой домой. Устала я как собака, даже на любопытство сил не осталось.

Исправник внимательно посмотрел на меня. Я выдержала его взгляд ровно столько, чтобы не казалось, будто я прячу глаза. Играть в гляделки я не собиралась. Как и гадать по его каменной физиономии.

Доктор появился следом за Стрельцовым. Неодобрительно посмотрел на свои испачканные туфли и начал шоркать ими о траву. Священник вылез последним. Он выглядел умиротворенным, будто грязь на обуви и подоле рясы его вовсе не касалась.

— Ничего необычного, — соизволил наконец сообщить Стрельцов.

— Ну и славно, — кивнула я, раздумывая, катить ли обратно тачку с инструментами самой или заставить кого-нибудь из людей. У Вареньки, кажется, подобных вопросов не возникало, потому что она взяла меня под руку, намереваясь развернуть к дому.

В самом деле, пусть мальчишки укатят. Р-р-аботнички.

Исправник решил вспомнить еще кое о чем.

— Что касается гидро… напомните, как вы это назвали?

— Глиняная прослойка, — улыбнулась я с видом «прелесть какая дурочка».

— Она есть, так что по весне можете не беспокоиться за сохранность содержимого погреба.

— Но из-за нее сохнуть будет долго, потому что воде некуда уходить, — заметил священник. — Надеюсь, в сундуках, которые там стоят, нет ничего ценного? Тогда можно будет просто оставить дверь открытой. Иначе все зарастет плесенью.

Я покачала головой:

— Ничего ценного нет, но я бы не хотела оставлять дверь открытой. Не ровен час, приблудится какая-нибудь животина и свалится. Жалко. Надо придумать что-то вроде решетки…

Хватит ли обрезков досок, пошедших на ульи? Герасим старался кроить дерево как можно экономнее…

Полкан, который все это время валялся в траве, положив голову на лапы, поднял ее и гавкнул.

— Хочешь сказать, что присмотришь? — хмыкнула я.

Он бодро завилял хвостом. Варенька рассмеялась, я тоже улыбнулась.

Послать кого-то из парней сколотить решетку? Но скоро станет совсем темно. Так ничего и не решив, я вернулась в дом. Расплатилась с мужиками, закончившими свою скорбную работу, и направилась в людскую.

— Вы хотели настоящего мужского дела? — заявила я подскочившим мальчишкам. — Завтра все, кроме Антошки, который идет с Герасимом, займетесь омшаником. Вынесете все, что там есть, на поверхность. Снимете всю мокрую землю до глины, насыпете песка. И сверху сухой земли. А то, что вытащите из ямы, отнесете к краю огорода, пересыпать компост.

Копорка — тоже органика, перегниет как милая. Заодно и навоз из навозника в дело пустим, нечего ему просто так воздух портить. В этом году огород уже не спасти, но ведь будет и следующий.

И после того, как мальчишки заменят земляной пол, нужно будет обработать омшаник серой, чтобы плесень не развелась в деревянных стенах, пока они сохнут. Заодно и от грызунов избавлюсь.

— Как прикажете, барыня. — Федька вытянулся «во фрунт», но получилось у него так потешно, что я едва скрыла улыбку.

— А что такое компост? — полюбопытствовал Данилка.

— Куча особым образом заготовленной гнили для огорода, — отмахнулась я. Заниматься прямо сейчас просвещением не было сил.

Мальчишки переглянулись с видом «опять барыня чудит». Придется все-таки объяснить.

— Земля в растения свои соки отдает. Чтобы она лучше восстанавливалась, надо хоть часть того, что взяли, вернуть. Поэтому сорняки, ботву по осени и прочее ненужное собирают, переслаивают навозом да землей и оставляют перепревать. Через полгода-год получается добрая жирная земля, которую потом хорошо на грядки добавить.

Данилка нахмурился.

— Дядька говорит, нехорошо навоз в поле закапывать, пусть и перепревший. Стебель у пшеницы да ржи выходит длинный, но слабый, ложится и зерно прорастает прямо в колосе.

— Правильно, потому что…

И как, спрашивается, объяснить неграмотным мальчишкам, что причина — в избытке азота, который пускает стебли в рост, при недостатке калия и фосфора, придающих им прочность?

— Потому что навоз сам по себе для растений слишком жирный. Это как человеку дать масло ложками есть.

— Вкусно… — вздохнул Кузька.

— Вкусно. Но съешь ты ложку, съешь две, а на пятой стошнит. Поэтому масло на хлеб мажут да в кашу кладут. А навоз нужно с золой, известью и костной мукой перемешать.

— Зола — это от дров, получается, мы то, что осталось от дерева, земле возвращаем, — задумался Данилка. — Костная мука — чтобы стебель крепкий, как кость, был?

— Можно и так сказать. То, что кости крепкими делает, сделает крепким и стебель.

Костная мука — источник фосфора и кальция. И если кальция вокруг сколько угодно — мел, известка — то другой относительно доступный источник фосфора не найти.

— Так что зола и костная мука крепость дают. А навоз — рост. Вместе получается как надо. Еще можно растения не сжигать, чтобы золу получить, а просто дать перепреть, как я и говорила. Хотя у нас нескоро будет столько компоста, чтобы на поле хватило. Пока только на огород. Поняли, что к чему?

Мальчишки закивали.

— Вот и хорошо. А потом ямы для силоса сделаем. Силос — это… — Я вздохнула. — Потом расскажу.

Софья говорила про «сезон». В самом деле, в природе предки молочного скота зимой ели сухую траву и побеги из-под снега. Но в природе они зимой и молоко не дают. Так что придется мне позаботиться и о сочном зеленом корме, если я не хочу лишиться молока на зиму. Да и курам в мешанку силос пойдет. Это только кажется, что до зимы далеко, моргнуть не успеешь — и холода.

— Барышня, дозвольте еще спросить, — снова подал голос Данилка. — Вам самой кто об этом рассказывал? Что крепость дает, что рост прибавляет?

— Книги. Умные люди изучают, как мир устроен, а потом пишут книги, чтобы рассказать об этом другим.

— Барышня, дозвольте мне с Герасимом грамоте учиться, — попросил Данилка.

Антошка хихикнул.

— Будешь ворон считать и звезды на небе?

— Дурак ты, дураком и помрешь, — огрызнулся Данилка.

— Конечно, учись, — вмешалась я. — Можешь прямо сейчас пойти и сделать себе дощечку для письма.

Я еще раз объяснила, как сделать церу. Убедилась, что мальчишка все понял. Задержалась в дверях, прежде чем уйти.

— Дурак не тот, кому господь ума не дал, а кто и даденым не пользуется, голову на плечах носит лишь для того, чтобы в нее есть.

Федька хмыкнул, ткнул Антошку кулаком в бок. Тот скривился, но отвечать не стал.

— Барышня, а мне учиться дозволите? — попросил Федька. — Раз уж дядька Герасим для такого не старый, то и я, наверное, могу.

— Дозволяю, — кивнула я.

И, кажется, мне нужно подумать, как организовать им место для занятий.

Но это может немного подождать. Зато распоряжения насчет завтрака-обеда-ужина ждать не будут. Я направилась на кухню.

Первое, что бросилось мне в глаза, — два накрытых тряпицей ведра на лавке.

Молоко!

— Сколько вышло? — спросила я.

Стеша разогнулась над тазиком с посудой.

— Два полных ведра. Хорошие коровы, удоистые. Что с молоком делать прикажете?

Два ведра. И это только после вечерней дойки. Пожалуй, я погорячилась с тремя коровами, но согласиться на две было бы слишком большой уступкой Софье. Уступкой, которую могли снова принять за слабость. Однако молока выходило явно больше, чем могли выпить мои гости и мои работники. Разве что три раза на дню готовить молочные каши, а в обед радовать всех молочной лапшой. Я мысленно хихикнула, вспомнив, что не пробовала это блюдо со времен детского сада. И, пожалуй, не хочу пробовать сейчас.

Воображение — от усталости, не иначе — тут же нарисовало мне Стрельцова на детском стульчике. Согнутые колени торчат едва ли не до плеч, кружевной слюнявчик. А на столе тарелка молочного супа с расплывающимся маслом и пенкой — как без пенки! И я с ложкой наперевес: «Это за маму, это за папу».

Не выдержав, я захихикала вслух. Опомнилась, увидев удивленные лица девочек.

— Подумала про молочные реки и кисельные берега, как в сказке. — Не говорить же им правду.

Девочки тоже разулыбались.

— Кисель вкусный.

Я не была уверена, что понятия о вкусном у нас совпадают. Судя по записям Глашиного батюшки здесь кисели варили из овса или гороха, плотные настолько, что можно было резать ножом, и считались они основным блюдом, а не десертом.

Впрочем, кисель тоже можно сварить молочный. Что еще? Экзотическая по местным меркам панакота, десерты с заварным молочным или сливочным кремом, зимой — мороженое. Блины и оладьи. Творог, сырники и запеканки. Манная каша — если я придумаю, как быстро и без усилий раздробить пшеничные зерна в манную крупу. Тогда и кашей по-гурьевски можно побаловаться. Молочные супы, и не обязательно та же лапша — скажем, крем-суп с грибами или тыквой. Или уха на сливках. Печенка тушеная в молоке. Смузи — тут я снова едва не захихикала, слишком уж не сочетался этот напиток с обстановкой моей кухни.

Но рано или поздно я сама взвою от молока на завтрак, обед и ужин в любых вариантах. А продавать некому: у всех вокруг свое хозяйство и свой скот. Значит, придется перерабатывать, как и все остальное, во что-то, что будет храниться, а в идеале — и продаваться.

Вот только во что? Сливки, сметана, творог… Всего этого много не съешь, и лежит оно относительно недолго, даже в леднике, за исключением разве что масла. И все это есть у всех.

Сыры? Разве что для собственных нужд, конкуренцию Софье с ее налаженным процессом и связями мне не составить, да и ссориться с ней не стоит.

Мысль крутилась, но отупевшая от усталости я никак не могла ухватить ее за хвост.

В каком виде молоко можно хранить долго? Сухое? Я примерно представляла технологию, и воспроизвести ее местными средствами нереально. Как и сгущенку. Все, что можно сделать в этих условиях — тянучку и щербет, однако сахар чересчур дорог.

Курт? Говорят, он может храниться годами. И делается довольно просто. Заквасить молоко, но не молочнокислыми бактериями, а термофильными палочками — получается не простокваша, а йогурт. Отцедить сыворотку, чтобы получилась сюзьма — аналог привычной нам сметаны, но погуще. Смешать с солью, скатать шарики и высушить до твердости камня.

Но даже если проигнорировать йогуртную закваску и сделать на обычной, как для простокваши — я сама не уверена, что смогу его есть. К подобным блюдам нужна привычка, как к борщу или гречке. Даже в Средней Азии, откуда родом это блюдо, раньше его кидали в супы, а сейчас это чаще не самостоятельное блюдо, а закуска под пенное.

Если бы можно было долго хранить обычный творог… Вспомнила! Дед рассказывал мне, что в его молодости, когда не было холодильников, творог сушили в печи, раскладывали в крынки и заливали маслом. В таком виде он мог храниться несколько месяцев. Если делать все правильно — перекладывать просушенный творог еще горячим в стерильную посуду и заливать прогретым, но не перекипяченным маслом, закрывать провощеным пергаментом наподобие консервы то, возможно, и храниться будет и дольше, особенно если в леднике. Надо попробовать. И, может быть, на него найдутся покупатели.

— Поставим на завтра овсяную кашу на молоке, — решила я. — Готовьте, чтобы на всех хватило, и господам, и людям.

Как раз к утру стомится в остывающей печи.

— Остальное пока в ледник. Сливки снимем на сметану и масло, из остального сделаем творог.

Если сушеный заливать маслом, то и обезжиренный подойдет.

— Стеша, завтра с утра, как коров подоишь, сходи к своим. Матушке своей скажи, что в доме еще один покойник, посидеть бы надо.

— Как прикажете, барыня.

— И с подругами поговори, нужна скотница и горничная.

Дом огромный, две девчонки со всем не справятся, даже если я буду помогать им с утра до ночи.

— По змейке в день, как и вам.

Хорошо, что удалось продать Медведеву свечи и договориться о новой партии. Плохо, что в ближайшее время других источников дохода не предвидится.

Да, и еще надо купить еды в деревне, хоть пару кур. Не медвежатиной единой.

Это пусть сделает Акулька. Пришлось и ее подробно проинструктировать и выделить денег.

Заодно и проверю, насколько честна грамотная дочка дьякона. А что я буду делать, если выяснится, что она меня обманывает, — решу завтра.

Все завтра. А сейчас до спальни бы доползти.

Однако отложить все дела и разговоры на завтра снова не получилось. Выйдя из кухни, я столкнулась с землемером. Он поклонился.

— Искал вас попрощаться, Глафира Андреевна. Заключение исправнику оставил, он обещал вам передать. Так что работа моя здесь закончилась.

— Куда ж вы на ночь глядя, да пешком? — оторопела я.

— Иван Михайлович по доброте душевной согласился подкинуть меня до почтовой станции. А там, глядишь, и лошадка какая найдется. А не найдется, так заночую.

— Зачем же вам платить за ночлег на станции, когда можно остаться бесплатно?

— Погостил я у вас, пора и честь знать, — замотал он головой. Но быстрый взгляд в сторону комнаты Савелия выдал его с головой.

— Покойник в доме вас… смущает? — прямо спросила я.

Землемер кивнул.

Что ж, у всех свои предрассудки. Так что пришлось мне сбегать за деньгами, чтобы расплатиться — и не забыть добавить сверху «благодарность за усердие». Иван Михайлович от оплаты отказался, заявив, что раз он приехал по официальному делу, то и платить мне не за что.

— А Марья Алексеевна? — не поверила я.

— Кирилл Аркадьевич заявил, что поскольку несчастный случай произошел по его недогляду, то и ответственность на нем.

Я кисло улыбнулась.

— Как вам будет угодно.

Гордость требовала немедленно пойти к исправнику и закатить скандал — дескать, мне не нужны его подачки, а доктора вызывала я. Практичность подсказывала, что исправник живет и столуется в моем доме. Да, в законах прописана постойная повинность — я обязана принимать его. Или полк солдат, если вдруг им необходимо будет разместиться на моих землях. Однако никакой компенсации закон не оговаривал.

Практичность победила. Мне еще Савелия хоронить.

Простившись с доктором, я наконец могла пойти спать. Оставалась самая малость — одолеть лестницу. Признаться, меня подмывало просто сесть на ступеньку и отключиться так, но не поймут.

Поднималась медленно, почти как Марья Алексеевна совсем недавно. Разве что не задыхалась и не шаркала. Я-то была здорова. Так что к распахнутым дверям гостиной я подошла совершенно бесшумно.

Стрельцов сидел у стола, ссутулившись над какими-то бумагами, и одной этой позы — при его-то обычно прямой спине — хватило, чтобы внутри что-то сжалось. Он словно согнулся под невидимой ношей, и казалось, будто она вот-вот раздавит его.

Исправник потер переносицу, провел пальцем по бумаге жестом полуграмотного крестьянина, кое-как разбирающего буквы. Откинулся на спинку стула и закрыл лицо ладонями, с нажимом проводя ими сверху вниз.

Столько безнадежной усталости было во всем его облике, что мне захотелось обнять его, взъерошить волосы — интересно, какие они на ощупь? — и увести отдыхать. Похоже, не одну меня сегодняшний день укатал почти вусмерть.

Я тряхнула головой, как будто это могло выбить из нее нелепые желания, осторожно спустилась на несколько ступенек и нарочно оступилась. Правда, равновесие потеряла по-настоящему, так что и взвизгнула без фальши, и в перила вцепилась всерьез. Стрельцов вырос надо мной почти мгновенно, подхватил под руку.

— Глафира Андреевна? Все хорошо?

— Да, — процедила я, злясь на саму себя. Охота мне было щадить его самолюбие, он-то мое явно не щадит! Да и не привиделось ли мне — сейчас исправник выглядел прямым и уверенным, как всегда. — Оступилась, — зачем-то пояснила я вполне очевидное. — Спасибо, что поймали.

— Не стоит, — улыбнулся он. — Чем вы намерены занять вечер?

— Здоровым сном. И вам от души советую поступить точно так же. Сегодня у всех был трудный день.

— Благодарю за заботу. Но перед тем, как мы разойдемся по своим комнатам — хотите изучить протокол осмотра тела?

Я вздохнула.

— Там есть что-то заслуживающее внимания?

Продираться через врачебный почерк и заковыристые термины не хотелось совершенно. Но вместо ответа Стрельцов собрал со стола бумаги и всунул их мне в руки.

Впрочем, почему «вместо»? Вполне себе очевидный ответ.

Почерк у Ивана Михайловича оказался вполне разборчивым — совсем не такой, как у врачей нашего времени. И формулировки не походили на канцелярско-протокольные. «При первоначальном осмотре тела покойного Савелия Никитича Кузьмина, мужеска пола, обнаружено…»

Дальше шло подробнейшее описание позы тела и положения конечностей, лежащих рядом предметов (злополучной колоды), со следами крови и прилипшими волосами, одежды и ее состояния вплоть до целости всех пуговиц и пыли на обуви, хотя мне всегда казалось, что такие вещи — дело Стрельцова.

«На затылке рана овальной формы с истечением крови и мозгового вещества…»

Следует ли мне скривиться, как это сделала бы любая приличная барышня на моем месте? Не стоит. Актриса я отвратительная, да и в приличные барышни не гожусь.

«При повторном осмотре обнаружены отломки затылочной кости, вдавленные в вещество мозга с размозжением оного и повреждением оболочек мозга, что и послужило причиной смерти».

Я еще раз перечитала описание. В самом деле, очень неудачно свалился: костные отломки разорвали твердую мозговую оболочку как раз в месте слияния сосудов, собирающих кровь от мозга. Такие повреждения несовместимы с жизнью.

«По обе стороны от грудины следы заживающих ожогов…» Хорошо я его приложила, даже стыдно немного.

А это еще что?

«На груди и левом надплечье повязка, пропитанная сукровицей и гноем. После удаления повязки обнаружена сквозная рана, проходящая через переднюю грудную мышцу в подмышечную впадину и далее сквозь широчайшую мышцу спины…»

И было очевидно, откуда взялась рана. Вот ведь повезло гаденышу! Под мышкой проходит крупный сосудисто-нервный пучок, попади пуля чуть иначе — и никуда бы Савелий не убежал. Правда, допрашивать бы снова было некого, однако Марья Алексеевна сейчас спала бы с целыми ребрами, а остальные не получили бы впечатлений, без которых прекрасно можно обойтись.

Хотя Варенька, наверное, с последней фразой бы не согласилась.