Хозяйка старой пасеки 3

3

Что мне нужно сделать прямо сейчас? Отправить всех приводить себя в порядок? Хотя исправник, зараза этакая, выглядит, как всегда, безукоризненно. У меня — подол в грязи, голова чешется от копорки, волосы растрепаны. А он — будто с портрета сошел, и копорка в его темных волосах не видна совершенно. Везет мужикам — проснулся, побрился и уже красавчик.

О чем я думаю вообще?

Людям надо помыться. Отдохнуть. Поесть.

О господи! Иван Кузьмич! Как же я забыла про землемера! Обедом его накормили — вместе с нами, спасибо настойчивости Марьи Алексеевны. Но как теперь отправить его домой? Лошадь понадобится посыльному, да и Герасим еще не вернулся из леса, чтобы побыть кучером. И…

Мне остро захотелось сесть на землю, прямо здесь, у колодца. И разрыдаться — в этот раз не давая выход пережитому страху, а просто так. С воплями «я девочка, я не хочу ничего решать, и пусть оно само все как-нибудь обустроится!».

Жаль, что такую роскошь могут позволить себе только те, кому действительно не приходится ничего решать.

— Марья Алексеевна, в моей уборной горячая и холодная вода, вы можете расположиться там вместе с Варенькой, чтобы привести себя в порядок. Я скоро подойду и помогу вам, чем смогу. — Я обернулась к мужчинам. — Господа, кипяток должен быть в ваших комнатах, с холодной водой мальчишки сейчас разберутся. Гришин, вас не затруднит позаботиться о себе самостоятельно? Кипяток в кухне, через стену от нее прачечная, там тепло и удобно. Девочки пока подготовят ужин…

— Гришин мне понадобится на некоторое время, — вмешался Стрельцов. — А потом, с вашего позволения, я бы присоединился к подготовке ужина, и закончил то, что начал утром. Я не сильно задержу трапезу — нужно лишь обжарить мясо на решетке над огнем.

— Если все так просто, можно поручить это девочкам. Вы наверняка устали, день был долгим.

— Что вы, такое блюдо требует… деликатного обращения. — Он улыбнулся краем рта, и я зарделась.

Он стоял слишком близко, и пахло от него не пылью и потом, как должно было быть после такого денька, а чем-то терпким и свежим. Я опять совершенно не к месту вспомнила, как он накинул на меня китель в самом начале нашего знакомства и мне на миг показалось, что он может защитить меня от всего. А там и до воспоминания о поцелуе…

Так. Вроде бы граната прилетела в погреб, а не мне по голове. Почему мне опять мерещится в его интонациях нечто двусмысленное?

И, кажется, не только мне. Марья Алексеевна едва заметно приподняла бровь, а потом широко улыбнулась с видом «давно бы так».

Или она просто улыбается каким-то своим мыслям, а я слишком много о себе возомнила. Впору каяться отцу Василию в грехе гордыни.

На пасеке труп, а я забыла послать за священником!

У меня затряслись руки, то ли от усталости, то ли от растерянности, то ли… Нет, не оттого, что эта зараза все еще слишком близко! Я прикрыла глаза, собираясь с мыслями.

— Глафира Андреевна, вы сейчас упадете. Позвольте вам помочь. — Стрельцов подхватил меня под локоть.

Теперь и у Нелидова взлетели брови. Коснуться барышни мужчина мог только в танце или помогая слезать с лошади, или выбраться из кареты. Но просто так взять под руку…

Кажется, и на эту статую командора граната подействовала слишком сильно. Я высвободила локоть.

— Спасибо за заботу, Кирилл Аркадьевич, я справлюсь. И буду вам очень признательна, если вы займетесь лапами… в смысле кухней. Конечно, такому ревнителю приличий, как вы, это не к лицу…

Еще как к лицу, пропади оно все пропадом! Неужели только сегодня утром я любовалась его ловкими движениями?

— Но этим вы действительно, — я выделила голосом это слово, — поможете.

— Конечно, я займусь кухней. В исключительных обстоятельствах можно позволить себе исключения из правил приличий. — Он слегка наклонился, будто делясь секретом. — Особенно когда речь идет об исключительной барышне…

Гришин закашлялся.

— … которая не падает в обморок при виде трупа.

За спиной загрохотало. Я подскочила. Данилка стоял на крыльце, разинув рот и выронив ведро — оно-то и загремело по ступенькам.

— Ну что ж, Кирилл Аркадьевич, вы напугали мальчишку.

Вряд ли напугал, скорее удивил и взбудоражил.

— Вам теперь и объяснять моей дворне, что за труп на пасеке и как он там оказался, — закончила я, прежде чем самым позорнейшим образом отступить подальше.

— Савелий Кузьмин, сбежавший управляющий Липок, прятался на пасеке в омшанике, — сухо, будто читая рапорт, сообщил в пространство Стрельцов. — Когда мы его там обнаружили, попытался сбежать снова. Пес схватил его за руку, Савелий потерял равновесие и ударился о край улья. Разбил голову насмерть.

Глаза Данилки округлились. Он перевел взгляд с меня на исправника, снова на меня, будто пытаясь понять, не шутим ли мы оба.

— Можешь посмотреть, если хочешь, — разрешила я. Мальчишки всегда остаются мальчишками. — Только не трогай: там магия, зашибет. А потом беги к отцу Василию, скажи, у нас покойник.

Я обернулась к Стрельцову — теперь, на приличном расстоянии, это казалось безопасным.

Что за дурь в голову лезет!

— К слову, господин исправник, а кто должен его хоронить, по окончании всех следственных действий?

— Если у покойного не обнаружатся родственники, то хозяин земли, на которой он найден.

— Вот только этого не хватало для полного счастья, — вырвалось у меня. А следом, сама собой — дедова присказка: — Господи, прости мою душу грешную.

— Не волнуйтесь, Глафира Андреевна, Господь, кажется, простил вам куда большие грехи, — улыбнулся Стрельцов.

Я вскинулась, но Марья Алексеевна подхватила меня под локоть.

— Пойдем-ка в дом, Глашенька. Денек выдался тот еще, всем передохнуть надо.

— Главное, чтобы не передохнуть, — пробурчала я.

И будто накаркала. Марья Алексеевна одолела пять ступенек и остановилась, вцепившись в перила. Губы ее посинели, лоб покрыли крупные капли пота.

— Бесовы ребра, — прошипела она.

Смотреть, как она судорожно обрывает вдох, было невыносимо. Я протянула руку, чтобы генеральша могла на нее опереться.

— Сама, — мотнула головой она.

Еще шаг. Еще. Каждый, кажется, давался тяжелее предыдущего.

— Я позову мужчин, чтобы они помогли, — мягко сказала я.

— Нет! — Марья Алексеевна охнула. — Не годится… в мои года… поклажей быть.

Не могу сказать, что я ее не понимала. Такой деятельной даме хуже некуда — оказаться обузой. С другой стороны, к ее возрасту пора научиться себя беречь, это в юности кажется, будто здоровье и молодость вечны.

— Хорошо, — согласилась я. — Тогда хотя бы не торопитесь. Сломанные ребра — как осколки стекла, чем активней двигаются, тем сильнее травмы. Дышите неглубоко, если получится.

Марья Алексеевна кивнула.

— И лучше будет, если вы одной рукой обопретесь на мое плечо, другой — на перила, — продолжала я. — Вам будет немного полегче подниматься.

— Раздавлю, — криво улыбнулась она.

— Спорим, не выйдет? — фыркнула я. Взяла ее руку и положила себе на плечо. Она перенесла часть веса, сперва осторожно, потом уже не церемонясь.

Ох… нелегкая это работа — служить опорой для весомой дамы.

Ничего, справлюсь. Сама я пока с ног не валюсь и равновесие удержу. Будем подниматься медленно и аккуратно. Торопиться нам действительно некуда, а второго падения с лестницы генеральша может и не пережить.

— Вот так, — подбодрила ее я. — Потихонечку. А то что я буду делать без ваших мудрых советов?

— Ой, лиса… — Она хихикнула и опять охнула.

— С кем поведешься, — хмыкнула я в ответ.

Я все же надеялась, что Стрельцов нас догонит и сменит меня под благовидным предлогом, но, видимо, разговор с подчиненным вышел долгим. Осторожно, ступенька за ступенькой, мы одолели лестницу без посторонней помощи. Постояв с полминуты наверху, я качнулась в сторону комнаты Марьи Алексеевны, но она снова мотнула головой.

— В уборную. Мыться.

— Может, вы ляжете, а я принесу воду и помогу?

— Нет! — воскликнула она, и нам пришлось постоять, пока она отдышится.

— Прости, милая, — сказала она наконец. — Свекровка моя вторая после удара пять лет лежала. Пять лет как полено, одни глаза жили. С тех пор Господа молю, чтобы прибрал к себе разом, не мучая ни меня, ни тех, кому со мной возиться придется. Лучше уж в гробу оказаться, чем себя и других так изводить.

— Понимаю, — негромко отозвалась я. — Я сама этого очень боюсь — что болезнь сделает меня совершенно беспомощной.

Я дала ей время осмыслить мои слова и продолжила:

— Но я опасаюсь, что, если вы не примете помощь сейчас, дело может зайти слишком далеко и тогда вам действительно станет трудно двигаться. Позвольте мне позаботиться о вас, чтобы потом, когда ваше здоровье восстановится, я снова могла с благодарностью принимать вашу заботу.

Генеральша помолчала, будто колеблясь. Наконец с улыбкой покачала головой.

— Уговорила, речистая. — Она оперлась на мой локоть. — Ой, не завидую я твоему мужу, не мытьем, так катаньем будешь из него веревки вить!

— Поживем — увидим, — ушла от темы я.

Генеральша не стала развивать ее дальше, и это яснее любых жалоб показывало, как ей плохо на самом деле.

Она не стала возражать, когда я помогла снять платье и ворох нижних юбок, развязать подвязки для чулок. Я старательно делала вид, будто не замечаю свежих синяков — чудо, что пожилая женщина не переломала ни рук, ни ног.

Но с корсетом возникла заминка.

— Если я его сейчас распущу, то обратно потом не затяну, — решительно заявила генеральша. — Так оставь. И помоги мне прилечь.

Я заколебалась. С одной стороны, когда-то при переломах ребра рекомендовали бинтовать. С другой, когда я училась на курсах парамедиков — а что было делать, когда наша школа осталась без постоянного медработника? — говорили, что сейчас, если операция не нужна, оставляют перелом заживать самостоятельно. И не только не перематывают ребра, но и, наоборот, рекомендуют делать дыхательные упражнения. Чем сильнее ограничено дыхание, тем выше вероятность пневмонии.

— Марья Алексеевна, — осторожно начала я. — Но вы же не сможете не снимать корсета, пока не заживут ребра! Это может занять не одну неделю. Вы же не Изабелла… — Я осеклась, вспомнив, что здесь едва ли знают об этой истории.

— Какая еще Изабелла? — подозрительно спросила генеральша.

— Жена… знатного рыцаря. Дала обет не снимать сорочки, пока не закончится осада… не помню, как звался город, — выкрутилась я. — Среди осаждавших был ее муж, и она надеялась, что этот обет поможет ускорить его возвращение. Помог или нет, не знаю, но осада длилась три года.

Генеральша хихикнула, однако ясно было, что на такие жертвы она не способна.

— А если я потом не надену корсет, как влезу в платье?

— Будете щеголять в шлафроке, велика беда, — пожала я плечами.

За прошедшие дни генеральше привезли сундук с ее вещами, и теперь у нее хватало одежды на все случаи жизни.

— А графинюшка будет рассказывать мне, как это неприлично?

— Замотаетесь в шаль, как тогда. Больным дозволяются любые капризы. — Я улыбнулась. — И я бы на вашем месте воспользовалась этой возможностью.

Она снова хмыкнула.

— Давайте аккуратно распустим шнуровку, не до конца, просто чтобы вам легче дышалось, — предложила я. — А дальше приедет Иван Михайлович и распорядится, как поступить.

— Грязной я ему не покажусь, — проворчала генеральша. — Расшнуровывай.

— Если резко ослабить давление, вам может стать нехорошо. Давайте немного сейчас, потом я принесу воды, и мы распустим корсет полностью.

Так я и сделала, помогла генеральше устроиться полулежа, собрав под спину все подушки и думки, которые нашлись в комнате, и двинулась к себе за горячей водой.

Совершенно забыв, что между генеральшей и гостиной расположился Стрельцов.

И что мужчинам воду для мытья принесли в комнаты.

Я пролетела дверь и даже успела прикрыть ее за собой прежде, чем уловила краем взгляда движение. Обернулась.

Стрельцов в чем мать родила стоял в тазу. Движение, которое привлекло мое внимание, — это он потянулся за полотенцем. Обмотал бедра без лишней суеты, но и не слишком медленно, не красуясь специально. Впрочем, это я тоже заметила лишь краем глаза, потому что мой взгляд, словно приклеенный, следил за каплей воды, стекающей по белой, никогда не знавшей загара коже. От ключицы по мышцам груди…

К грубому шраму поперек грудной клетки, чуть-чуть не добравшемуся до проекции сердца. И еще одному — с мою ладонь — на животе.

— Господи, как вы вообще выжили? — вырвалось у меня.

— С Божьей помощью, — очень серьезно ответил он, вышагивая из таза.

Я попятилась под его взглядом — внимательным, изучающим. Попятилась прежде, чем сама поняла, что делаю.

Передо мной был не скромник, красневший при словах о ночных рубашках. Передо мной был мужчина, знавший цену крови — своей и чужой. Мужчина, знающий, чего — или кого — он хочет.

Шаг. Еще шаг, и в такт его шагам я отступала, все еще не в силах справиться с собственным телом, не в силах разорвать этот обмен взглядами. Не знаю, что было в моем, в его — слишком много всего. Вызов. Азарт охотника, наконец встретившего достойного противника. Осознание собственной власти — ведь сейчас я пятилась перед ним, как малолетка, впервые столкнувшаяся с настоящим, взрослым желанием. Желанием, что отзывалось во мне самой, растекаясь теплом между бедер. Я хотела остановиться, оттолкнуть — и обнаружила, что упираюсь поясницей в подоконник.

— А вам не впервой видеть мужчину без одежды? — улыбнулся Стрельцов уголком рта.

— Что? — Я вспыхнула. — Да как вы…

— Смею. — Его ладонь легла на мой затылок, не оставляя возможности сбежать. Большой палец погладил скулу — медленно и нежно, так нежно, что мне захотелось прикрыть глаза и отдаться этой ласке. Целиком. — Мы оба знаем, что вы не невинная барышня, какой пытаетесь казаться.

Я хватанула ртом воздух, разом растеряв все слова от возмущения… только ли возмущения? Попыталась его отпихнуть — и обнаружила, что в одной руке у меня медный кувшин. Не бить же им, в самом деле?

— Невинные барышни не бросаются на помощь с топором в руках. Невинные барышни не отчитывают прожженного купчину таким тоном, что у меня самого мороз по коже пробегал, и не ведут деловые переговоры так, что тому же купчине впору поучиться. Невинные барышни не успевают смягчить падение с лестницы пожилой дамы и не распоряжаются хозяйством через пять минут после того, как едва не погибли сами.

На себя бы посмотрел! Но ответить я ничего не могла, потому что с каждым словом его лицо становилось все ближе и ближе.

— Вы — стальной клинок, — выдохнул он мне в губы. — И в этом есть…

Он не договорил, начал меня целовать. Жадно, требовательно, и все же не грубо. Не набрасываясь, но захватывая в плен, подчиняя. Его рука все еще лежала у меня на затылке, не давая отстраниться слишком легко, однако и не притягивая сильнее, будто он ждал моей реакции. И я не смогла не подчиниться этому безмолвному приказу, не смогла не ответить — так же жадно и требовательно. Его губы не отпускали мои, но и не усиливали напор, дразня, будто проверяя, кто сдастся первым.

Я, пропади оно все пропадом! Я сама потянулась к нему, ладонь скользнула по прохладной коже, размазывая капли воды, кончики пальцев ощутили шершавость шрама. И, будто мстя ему за свою слабость, я прихватила зубами его нижнюю губу. Он зарычал — не от боли, от удовольствия, свободная рука легла на мою талию, окончательно лишив меня возможности двигаться — впрочем, я и так не смогла бы: колени едва держали.

Зазвенел по полу медный кувшин, выпав из разжавшихся пальцев, но я отметила это лишь потому, что теперь обе мои руки были свободны. Свободны чувствовать, как перекатываются мышцы под кожей, шершавый край полотенца, охватывающий его бедра. Вдыхать запах мыла и свежести. Его рука скользнула с моего затылка вдоль шеи, погладила ключицу — и я задрожала.

Невинные барышни так не целуются, чтоб их! И он наверняка это знает. Но как сопротивляться этому пламени, будто обжигающему каждую клеточку?

Словно отвечая на мою мысль, он шепнул мне в губы:

— И мы оба знаем, чего хотим, верно?

Дыхание щекотало кожу, глаза были слишком близко, затягивая в черноту зрачка, будто в омут.

— Я… не… — выдохнула я, сама не понимая, что хочу сказать.

Он улыбнулся и отступил. Я застыла, тяжело дыша: сердце колотилось где-то в горле.

Полотенце распустилось, скользнув вниз, и это оказалось последней каплей.

Едва не обдирая поясницу об подоконник, я вывернулась и рванула к двери. Захлопнула ее за собой, прижавшись спиной к створке. Колени дрожали.

— Глаша, что с тобой? — ахнула Варенька, отвлекшись от бумаг, покрывавших стол. — Тебе плохо?